Форум » Общий раздел » "Время без понедельников", фендом - ПНвС; NC-17, romance, макси (тема 3, окончание от 06.06) » Ответить
"Время без понедельников", фендом - ПНвС; NC-17, romance, макси (тема 3, окончание от 06.06)
Карбони & XSha: Продолжение. Начало читайте тут - http://slashyaoi.borda.ru/?1-0-0-00002091-000-0-0-1180083092 Продолжение тут - http://slashyaoi.borda.ru/?1-0-0-00002104-000-180-0-1181068563 ~*~ Название: Время без понедельников Авторы: Карбони & XSha Бета: Helga Фендом: «Понедельник начинается в субботу» Категория: слеш Персонажи: КХХ, ЖЖЖ, ММК, КПД; а так же - АП, ЭА, РО, ВК, ВП. Пейринг: обнаруживается по мере прочтения. Рейтинг: NC-17 Жанр: romance Дисклеймер: Герои принадлежат создателям, материальная выгода не извлекается Саммари: История нескольких попыток поиска смысла жизни и одной попытки универсального превращения От авторов: Хочется надеяться, что фик будет интересен читателям всех возрастов, однако, авторы предполагают, что знание некоторых реалий советского времени окажется не лишним. Размещение в архивах: По предварительной договоренности.
Ответов - 115, стр:
1 2 3 4 All
Карбони & XSha: Старая тема закончилась. Переносим последнее (сегодняшнее) обновление сюда.
Карбони & XSha: ~*~ Кербер Псоевич вытер испачканные землей руки об обрезанные до колена джинсы, распустил узел на рубашке, поднялся и посмотрел на часы. Полчетвертого. Солнце жарит, грядки уходят за горизонт, сотрудники отстали, только Корнеев из отдела Универсальных Превращений, да Почкин из Недоступных Проблем идут с ним вровень, а горло жжет просто невыносимо. Руки бы оторвать гению, в обед накормившему их селедкой. Кербер смахнул пот со лба и еще раз огляделся. Бочка с водой чернела на краю маленькой точкой, но если бегом, он успеет обернуться минут за пятнадцать. «А Кристобаля не видно», – отметил про себя Кербер Псоевич. – Виктор, я за водой, принести бутылку? – Тащите, – кивнул грубый Корнеев, – две. – Зря вы, Кербер Псоевич. Начнете пить – не остановитесь, – отмахнулся от слепня Володя. – Он селедку ел, – проницательно заметил Витька, – и так, и так – кранты. Тащите две, мы умоемся, а вам туда-сюда мотаться не придется. – Что ж вы так? Селедка – смерть. Модест Матвеевич ругался, да столовским все едино. – Козлы, – буркнул Витька и пополз по грядке дальше. Хунта поднял голову и посмотрел на бочку с водой. Он уже минут десять размышлял, пойти к ней или не пойти, но Роман, с которым он работал на пару – собирал сорняки в небольшие стожки вдоль прополотых грядок – уже дважды заканчивал раньше него, а Кристобаль Хозевич подобного крайне не любил, так как предпочитал везде и во всем быть первым. И тут Кристобаль Хозевич заметил, как по тропинке к бочке направляется Демин. Рубашка его была расстегнута, Хунта засмотрелся на обнаженный пресс товарища завкадрами и пропустил момент, когда Роман с удовольствием подвел итог еще одной куче из белены и одуванчиков. – Готово. Плюнув в собранные сорняки, Хунта сделал вывод: раз Ойра-Ойра настроен преуспеть в сборе отходов, а отвлекающие завкадрами никуда не испаряются, то лучшим выходом будет, пожалуй, сменить точку приложения амбиций и одержать победу в чем-то более приятном. С этими мыслями Кристобаль Хозевич разогнулся и пошел вслед за Деминым. Маленький эмалированный ковш, нелогично прилагавшийся к огромной бочке, приятно холодил руки. Кербер Псоевич наполнил его доверху и стал пить – жадно, захлебываясь. Холодные струи стекали на голую грудь и оставляли влажные следы на голубой ткани рубашки. У завкадрами заломило зубы. Он поднял над головой ковш и вылил остатки воды себе за шиворот. Снова почувствовав себя живым человеком, Кребер вытащил из-под бочки две пустых бутылки от лимонада, отвернул кран и подставил тару под струю. – Пьешь, шери? Кербер вздрогнул. Бутылка выскользнула из пальцев и шлепнулась на землю, орошая благодарно потянувшуюся к воде траву. – Ненавижу, когда ко мне подкрадываются. – Обожаю, когда ты в гневе, шери! – Кристобаль Хозевич был человеком действия. Он как никто умел застать противника врасплох, нанести удар… или одним движением сдернуть рубашку с чужих плеч, лишая возможности даже пошевелить рукой; сдавить в захвате горло; навалиться, почти сбивая с ног; и прошептать в ухо: – Ну же, шери, ты сводишь с ума, а время идет. – Кристо! – Кербер Псоевич дернулся, окончательно запутался в рукавах и сделал вынужденный шаг в сторону пышных кустов бузины, в изобилии разросшихся вдоль дороги. – Ненормальный, увидят. – Я потрогаю тебя так, – губы бывшего великого инквизитора задевали мягкую кожу за ухом и никак не способствовали попыткам Кербера Псоевича освободиться, – что моему шери будет все равно, кто и что видит. Хунта подтолкнул Демина к зарослям и шагнул следом – густые ветви сошлись за его спиной, скрывая от чужих глаз. Роман смотрел, как заведующий отделом Смысла Жизни применил к завкадрами боевой захват и втолкнул в кустарник, чтобы там, наконец, осуществить вендетту, замыслы которой вынашивал с момента ссоры с Деминым в институте. Нешуточно испугавшись за обоих – наверняка поубивают друг друга! – Роман решил позвать на помощь, поскольку, согласно народной мудрости, двоих разнимать должны трое; к тому же чувство субординации не позволяло ему обойтись своими силами, без помощи кого-нибудь из великих магистров. Роман побежал за Жиакомо. Кристобаль так и не ослабил своего захвата. По-прежнему крепко сжимая в объятии, он толкнул Кербера под колени и опустился вместе с ним на траву. Кожа под ладонями Кристобаля была влажная от воды, и он с наслаждением просунул пальцы под пояс Керберовых джинсов. Расстегнул пуговицу, открыл молнию и только после этого отпустил руки Демина, но лишь для того, чтобы навалиться сверху всем телом и прижать к земле, попутно целуя, куда мог дотянуться – в шею, затылок, обнажившиеся плечи. – На этот раз пыток не будет, – прошептал Хунта, извлекая из кармана маленькую баночку с вазелином и демонстрируя ее Демину. – Все спланировал? – сдавленно спросил Кербер куда-то в траву и предпринял неудачную попытку вывернуться из-под Хунты. – Нет. Но надеялся, – ответил Хунта. – Если ты будешь сопротивляться, шери, мы лишь бездарно потратим время, – продолжил он, приподнимаясь и рывком спуская джинсы Кербера до колен. – Руки, – попросил Демин. Кристобаль милостиво сдернул и рубашку, освобождая Керберовы запястья, и тут же опустился ниже, нагнулся и, поцеловав обнаженные ягодицы своего шери, открыл баночку. Роман, запыхавшись, подбежал к Жиакомо – тот вместе с Эдиком пропалывал одну грядку на двоих. Солнце изжарило ученых до крайности, вид у них был потрепанный и несчастный – на голове Жиакомо красовался изрядно помятый платок с узелками, подаренный Модестом, у Эдика на носу был прилеплен лист подорожника. – Там, – переводя дыхание, выдавил Роман, – там… драка… Жиакомо резко разогнулся и моментально побелел. – Кто? – спросил он. – Ой, нельзя вам так быстро разгибаться! – забеспокоился Эдик. – Что случилось, Роман? – Скорее! Там Хунта Демина убить хочет, – кивнул в сторону бочки Ойра-Ойра. Но Жиакомо вовсе не собирался спешить. – Вы уверены? Вы же знаете товарища Хунту, – с сомнением произнес он, – вам могло показаться, Роман Петрович. – Он его так, – Роман показал, как, – а потом так, – он изобразил удушающий прием, – а потом в кусты. Добивать. Железной хваткой сдавив плечо Кербера, Кристобаль буквально вбивался в его тело. Он прижался лбом к его затылку, глядя вниз, между ними, где в секундных просветах на фоне измятой травы красиво изгибалась загорелая спина Демина. Он ловил ртом воздух, что-то мешалось под коленом, брюки сползли к лодыжкам, в ушах стоял звон, но рука Кербера вцепилась в его руку, и он не смог бы остановиться или замедлиться, даже если бы рядом взорвалась бомба. – Давайте Володю позовем, – предложил Роман, задыхаясь, – он все-таки самбист. – Для чего? Кого он будет бить? Кербера Псоевича или Кристобаля Хозевича? – Эдик остановился и наклонился, упираясь руками в колени и пытаясь выровнять дыхание. – Ну, а растаскивать их я один буду? – огрызнулся Роман. Бочка и кусты, казалось, не приблизились ни на шаг, а ноги после долгого сидения на корточках вели себя самым разгильдяйским образом. – Не нужно никого растаскивать, товарищ Демин и Кристо – взрослые разумные люди. Они способны воспринять силу аргументов, – Жиакомо споткнулся и едва устоял на ногах, – будет вполне достаточно только моего присутствия там. – Нет уж! Одного вас не отпустим… Знаю я этих двоих, – пропыхтел Роман и ускорил шаг. – С ума… – как сладко ноет сердце, как мучительно прекрасен человек под ним. – Сводишь, шери… – плечо, лопатки, шея… как хочется впиться в горло, каким уязвимым становится его шери под этой нехитрой лаской. – Так бы и не слезал… – Меньше слов, – хрипит, пучками выдирает из земли траву, светлые пряди разлетаются в такт толчкам, – болтун, Кристо… – Можно? – рука скользит по буграм мышц в низ живота. – Помогу? – Не смей, – шипит Кербер, изгибаясь, – и так весь… «Твой», – задыхается он. «Мой!» – ликует, сжимая такое непокорное и такое доступное тело, Кристобаль Хунта. Кусты бузины приближались. Жиан Жиакомо остановился и попытался отдышаться. – Виноват, секундочку… – прошептал он, сдувая прилипшую ко лбу челку. – Да– да, – перевел дух Роман, – уже близко. Выровняв дыхание, Жиакомо распрямился и решительно направился вперед, Эдик и Роман поспешили за ним. Кристобаль кончил, все-таки поддавшись искушению напоследок впиться зубами в открытую и сейчас такую беззащитную шею. Голова кружилась, губы пересохли, на языке было солоно от пота. Он продолжал прижимать к себе Кербера, обхватив его талию, пока тот доводил себя до оргазма. Уже не спрашивая разрешения, магистр накрыл его ладонь своей и зашептал в ухо сладко и сбивчиво: – Мон шери, ты бесподобен, ты моё золото, ты моё пламя, мон шери… Уже на самом пике, закусив губу до крови, изливаясь в сжатый кулак, Кербер откинул голову назад и судорожно дернулся из объятий Кристобаля. Тот, застонав, наконец отпустил его и съехал по влажной спине вниз, на траву. Обогнув бочку с водой, Жиакомо позвал: – Кристобаль Хозевич, вы тут? – Мерде! – Кто их позвал? Они слышали? – Кербер в бессильной ярости пытался привести свой вид в то состояние, которое у порядочных людей именуется приличным. – Шери... это твое спасибо за мои старания? – глаза Кристобаля Хунты горели, как у мартовского кота. – Заткнись! – Кербер застегнул ширинку и затянул узел на рубашке. – Я осел! Ребята пить хотят, а я... Погляди, нормально? – он попытался застегнуть воротник, но, увы, после близкого знакомства с пламенным испанцем судьба всех пуговиц Кербера Псоевича была трагична. – О, ты бесподобен как всегда, – промурлыкал Хунта, – но поверь, без тряпок гораздо соблазнительнее. – Отвяжись ты, идиот! – Кербер раздвинул кусты и остолбенел. Ладно бы, их поджидал один Жиакомо, но с ним стояли двое молодых магистров. – Кажется, мы успели вовремя, – протянул Роман, беззастенчиво пялясь на разбитые колени товарища завкадрами и его изрядно испорченную одежду. – Так...– протянул Жиакомо. – Вы не сильно пострадали? – О да, – промурлыкал появившийся за Кербером Хунта, – приди вы раньше, могли увидеть плохой пример. Кербер вспыхнул и от злости ударил ногой ни в чем не повинную бочку. – Работайте! Тут не цирк! – он сделал шаг вперед и уперся в Жиакомо, который не сдвинулся с места. – У вас кровь. – Да, спасибо, – Демин посмотрел вниз, на колени, вытащил из кармана носовой платок и стал яростно стирать с них грязь, кровь и раздавленную траву. – На губе, – тихо произнес младший магистр Амперян. Дико взглянув на стоявших рядом людей, Кербер оттолкнул перегородившего путь Жиакомо и, не оборачиваясь, рванул к черным точкам на горизонте, вытирая губы кулаком. – Ну, Кристобаль Хозевич! – восхищенно сказал Роман. – Вы его сделали! А он в ОСО жаловаться не помчится? – У него нет повода для недовольства, Роман Петрович, – самоуверенно протянул довольный бывший великий инквизитор, – наглецов надо учить! – Кристо, ты... неделикатен, – Жиакомо развернулся и побрел в сторону своей грядки. – И очень неосторожен, – буркнул себе под нос Эдик и, задумчиво качая головой, отправился разыскивать своего друга Сашу. Информация требовала размышления. – Ах, Романо! Что они могут понять, робкие люди! – Хунта повернул кран на бочке и плеснул в лицо воды. – Судя по всему, у вас отличный хук справа, Кристобаль Хозевич. – Отнюдь, – Хунта лучился самодовольством, – я уложил его прямым ударом. * По дороге домой в автобусе Жиакомо решительно занял место рядом с Кристобалем Хозевичем и, скрестив руки на груди, молчал всю дорогу. Демин прошел назад и хмуро уставился в окно. Эдик, рассказавший мне историю драки, подытожил: – Кербер не просто зол, он в бешенстве. – Думаешь, они там не дрались? – спросил я, чувствуя, как у меня самого начинают гореть уши. – Уверен. Мысль о том, что же чуть было не предотвратили магистры, пустила по моей спине мурашки. Я поежился и решил подумать об ужине. Тем более что эти думы и так уже напрашивались сами собой. * Жиакомо забрал мыло и полотенце и, бросив на прощание предупреждающий взгляд на Хунту, вышел из комнаты. Кербер Псоевич, который тем временем развязывал поношенные кеды, проводил его глазами, и как только дверь за великим престидижитатором захлопнулась, вскочил, подлетел к Хунте и толкнул его на кровать, вцепившись в горло. – В принципе я не против, шери, – просипел Кристобаль, сжав Керберово запястье. – Ты что себе позволяешь вообще? – взорвался Демин. – Ты думаешь, тут идиоты собрались? Я не потерплю, чтобы Жиакомо на меня вот так вот смотрел! – Кербер кивнул на дверь. – Не хватало еще! – Прекрати, – выдавил Хунта, пытаясь освободиться. – Какое тебе до них дело, в конце концов? – Мне есть дело до моей репутации! – отрезал Демин. – Которую ты, – он ткнул пальцем чуть ли не в нос великому инквизитору, – не посмеешь подрывать! Ты меня понял?! – Какой ты грубый, шери, – внезапно прекратил сопротивление Кристобаль Хозевич, – у меня может создастся, – он закашлялся, и Кербер немного ослабил хватку, – что ты не пылаешь страстью, как я, что ты... – Кристобаль Хозевич! – отчеканил Демин свистящим шепотом. – Думайте, что говорите! – ...просто пользуешься мной и собираешься надругаться, – Хунта потер горло, – над честью простого бывшего великого инквизитора. – Ненавижу! – Кербера Псоевича затрясло, он схватил Кристобаля за плечи и тряхнул его так, что из древнего матраца посыпалась пыль. – Что у тебя с губами? – встревоженно спросил Хунта. – Где? – Кербер оторвал руку от Кристобаля и поднес ко рту. – Доверчивый, шери... не так. И одним резким движением он сел на кровати, обнял Кербера и впился в губы. – Не... ш... – Демин уперся в грудь великого магистра, чувствуя, что вариантов два: либо он сразу убьет скотину, либо подлое тело подведет, и они сломают кровать. Но сегодня судьба была всерьез настроена против планов Кербера Псоевича. – Кристо! В дверях стоял Жиан Жиакомо. Демин отпрянул, сжал кулаки и, схватив с тумбочки кружку, метнул ее в Хунту. Не попал, сгреб со своей кровати водолазку, подошел к двери и молча встал перед Жиакомо, тяжело уставившись тому в глаза. Великий престидижитатор мгновение выдерживал взгляд, потом опустил ресницы и посторонился, давая Керберу Псоевичу выйти. Хунта лег обратно и с невероятно довольным видом закинул ноги на спинку кровати. – Ты переходишь все границы, друг мой, – холодно произнес Жиан. ~*~ – Вы мои друзья или скопище гиен? – вдохновенно прижимал руки к груди Роман. – Неужели трудно подняться, переодеться и отважно принять вызов соперников? Володя, ты ведь любишь футбол! – Я еще самбо люблю, – тонко намекнул Почкин, закатывая рукава рубашки, но чувствовалось – идея старшего магистра ему нравится. – Неужели вы устали? Неужели мы дадим повод думать, что мы – слабаки, неспособные разгромить деревенскую молодежь? – Рома, скажи прямо, на фига тебе нужно, чтобы мы после полного рабочего дня, вдрызг замученные, вместо заслуженного отдыха бегали в пыли за круглым предметом, лупя по ногам несчастных жертв твоего коварства? А! Ладно, я согласен! И Эдька тоже! – отложил книжку Корнеев. – Да я-то с чего? – оторвался от листочка с вычислениями Эдик. – Хотя…Смотри, если Ваське в воду положить крохотный кусочек минерала, я думаю, пирита… – Гений! – взвыл Витька. – Ты – Жиакомо, Бальзамо и Хунта в одном флаконе! Идеальное решение, только где я тебе возьму пирит, где? Мы, – он обвел рукой пространство, – в дыре, именуемой Окуневка. Но, – добавил он, снизив тон, – концептуально ты прав. Я о такой возможности не подумал. – Так, – угрожающе произнес Роман, – а не пойти ли мне к Керберу Псоевичу? На предмет выяснения тем, утвержденных для обсуждения? Вдруг он согласен с товарищем Камноедовым, что магистры на отдыхе обязаны трепаться о бабах? – Тогда сам играй в футбол! Один на всех! – обиделся Витька. – Паскудство ты придумал. – Я пошутил, – смутился Роман, – глупость ляпнул. Ребят, извините. – В принципе, я за футбол, – мне надоело слушать пререкания друзей. – Ром, их сколько? – Ну, человек восемь-девять, – неуверенно сообщил друг. – Но нас-то, даже если Витьку с Володей каждого считать за двоих, – Эдик начал загибать пальцы, – ты, я, Саша… – Сашка нормально играет, – бросил Володя, – вы с Ромкой, конечно, послабее, но что делать? Ребят Бальзамо позвать? – Они в кино пошли. А я «Подвиг разведчика» видел раз восемь! Отличный фильм! – развел руками я. – Мне, что ли, в кино пойти? – задумчиво сам у себя спросил Витька, даже не глядя в сторону старшего магистра. – Вить, ну я же не со зла, – вспыхнул Роман, – за кого ты меня принимаешь? Пошутил я. – Ладно. Только это плохие шутки, – обрубил Витька и надел потрепанные кеды. – И все равно, – сказал я, натягивая спортивные трусы, – нас пятеро, причем двое играют в футбол, как я на баяне. Витька подошел к стенке и стукнул в нее кулаком. – Жиан Жеромович! На воротах постоите? – Оставьте его, Витторио, мой друг тратит время на глубокую тоску и, как вы понимаете, очень занят. А почему вы меня не зовете? – Я не знал, что вы там, Кристобаль Хозевич, подозрительно тихо, никто не разговаривает, ничего не бьется, – покаялся Витька, – а Кербер Псоевич не хочет сыграть с нами? – Демин унесся, как будто его в задницу… – Прекрати, Кристо! Виктор Павлович, я пойду, только у меня нет подходящей обуви. – …шмель укусил. Романо, я правильно понимаю, что на кону благосклонность вашей дамы? – Ну, как сказать…– уклончиво протянул Ромка. – Очередной, – буркнул Витька, – Жиан Жеромович, у вас какой размер? – Как у Александра Ивановича, сорок первый. – У меня всего одни кеды, – развел руками я в ответ на вожделеющий взгляд Корнеева. – Ладно, к авгурам схожу, – пообещал Витька. Через пятнадцать минут вопросы экипировки были успешно разрешены, и мы направились к футбольному полю, расположенному между оврагом и рекой – создатели его, видимо, особо предвкушали удовольствие, которое игроки получат от лазанья по поросшему колючим кустарником оврагу и вылавливания мяча из бурных вод Окуня. * Кербер Псоевич прошел километров пять по лесной дороге и повернул обратно. Бешенство, клокотавшее в груди, улеглось, свернулось в клубок и затаилось до времени. Вечер стелил мягкие тени на желтый песок, ветер ласково гладил светлые волосы, и товарищ завкадрами вдруг подумал, что очень зол. Зол на негодяя Хунту, ни в грош не ставящего осторожность в отношениях, безопасность партнера, его авторитет, да и свой тоже. Кербер нахмурился. Самым страшным было не все вышеперечисленное. А то, что вечером по лесной дороге он шагал в тоскливом одиночестве. Без Хунты. * – Пас, дайте пас, Кристобаль Хозевич! – надрывался Витька, но его воззвания к бывшему великому инквизитору были абсолютно напрасны. Получив мяч, тот забывал обо всем – о партнерах, о соперниках, о границах вытоптанного до проплешин зеленого квадрата – и даже о том, какие ворота он должен атаковать. Последнее немало огорчало Жиана Жеромовича, два раза в кошачьем прыжке прервавшего опасные проходы неугомонного друга, но третий раз Кристобалю Хозевичу повезло. – Гол! Смотри, Жиан! Я забил красивейший гол! – Кристо! – Ну что? Что тебе не нравится? – Мне? Все! То, что ты уронил Эдика, а он играет, заметь, в ТВОЕЙ команде; то, что ты уже два раза отобрал мяч у Володи, а он тоже играет в ТВОЕЙ команде; и мне просто отвратительно, что ты забил гол мне! Вратарю ТВОЕЙ команды! В СВОИ ворота! – Да? – на мгновение смутился Кристобаль Хозевич. – Вот незадача. Но гол все равно роскошный! – Несомненно, – подтвердил мрачный до невозможности Володя, – Кристобаль Хозевич, а вы не хотели б усилить команду соперника? – Не надо! – категорически отказался капитан совхозной дружины, алкоголик и драчун Федор, после истории с Камноедовым начавший относиться к Роману и всем нам с огромным уважением. – Пусть товарищ иностранец за нас в вашей команде играет! – Я патриот и друзей не брошу! – категорически отмел низкое предложение Володи Хунта. – Уточните еще раз, где наши ворота? – Где Жиан Жеромович! – Витька горестно вздохнул. – Кристобаль Хозевич, вы, когда бегаете, кого-нибудь слышите? – Витторио, если я увлечен процессом, я перестаю реагировать на внешние раздражители, – вздохнул бывший великий инквизитор и предложил, – давайте я попробую перейти в защиту? – Я очень вас расстрою, Кристобаль Хозевич, если напомню, что изначально вас с Эдиком и поставили играть в оборону? – Да, припоминаю, ну… тогда я встану в атаку? – Да что там, – рубанул рукой грубый Корнеев, – куда вас ни поставь, вы везде пятая колонна! – Кристо, а давай в ворота? – вдруг предложил Жиан Жеромович. – Можно и в ворота, – кивнул слегка пристыженный заведующий отделом Смысла Жизни. – Кристобаль Хозевич ростом невысок, – засомневался Володя. – Ничего страшного, – отмел претензию Жиакомо, – Кристо великолепно защищает доверенный ему объект. – И все-таки, вы вот, Жиан Жеромович, высоченный, плюс руки, а мы все равно два мяча пропустили, – гнул линию капитан Почкин. – А мы пять! – Федору надоело слушать наши пререкания. – Играть будем? – Володь, да Кристобаль Хозевич порвет любого, кто приблизится к его воротам! – категорично заявил Витька. – Верно, не советую, – хищно усмехнулся новый голкипер. – Мне страшно, – обреченно молвил либеро Эдик. – Иди вперед, я встану в защиту, – предложил Витька, оценив на глаз несоответствие боевого настроя Хунты и хрупкого телосложения магистра Амперяна. – Нет, я хуже играю. Я буду осторожен. – Все, продолжаем! – Володя пожал Федору руку и вдруг оглянулся: – Стойте! А Роман где? Витька сплюнул: – Где-где! Кобелирует! Пять минут – и все! Упустили! Ромка! Ну как можно бегать за каждой юбкой! – Нет ответа. Что будем делать? – Играть, – обрадовался нападающий соперника Евграф Охримыч. Уважительно по имени-отчеству его звали не только за родство с председателем, но и за профессиональные достижения, Кроликов-младший был лучшим трактористом и передовиком труда, – шестерых-то мы обыграем. – Нечестно, вас вон – девять, уравняем составы? – возмутился Почкин. – Федь, ну как играть с таким перекосом? – Я тебя уважаю, – заметил капитан противоположной команды, – и товарищей иностранцев. И Сашу. И товарища армянина, непохожего на армянина. И Витька. Вы – хорошие мужики, но кого мне обидеть из своих ребят? А? Кого? – Вольдемар, бросьте, не число решает исход поединка, а мастерство! – Да… и Кристобаль Хозевич за нас все еще, – грустно заключил Володя, – это, считай, вас в два раза больше. – Проблемы? Мы вздрогнули. Даже Кристобаль Хозевич. К нам бесшумно подобрался товарищ завкадрами. – Ох, как вы, мы и не слышали, – на лице Федора явно читалось «чур меня, чур». – Кербер Псоевич! – обрадовался Витька. – Вы в футбол играете? – Да. Куда мне идти? – У нас фланг Романа пустует, правый. – Хорошо, только разденусь, – Кербер одним движением стянул через голову тонкий белый свитер. Противники выдохнули. Кристобаль Хозевич вспыхнул и прошипел по-испански нечто, заставившее Эдика покраснеть до коленок. – Я готов. Мы разбрелись по полю. Хунта схватил товарища Демина за локоть и сквозь зубы прошептал: – Если кто-нибудь посмеет схватить тебя, и мне это не понравится… – А если понравится? – губы завкадрами чуть дрогнули. – Существует сорт людей… – Не дразни меня! – Кербер Псоевич, Кристобаль Хозевич, ну? – Простите, Владимир, увлеклись расстановкой сил, – кивнул Демин. И мы продолжили. Благодаря смелым и решительным действиям Кристобаля Хозевича, пропустившего практически все, что летело в сторону наших ворот (как он потом объяснил, очень боялся угробить своих по ошибке), нашим соперникам удалось проиграть с вполне приемлемым счетом 15:8. Пожав друг другу руки, мы расстались с соперниками и направились к бараку. Впереди шли Володя с товарищем завкадрами и обсуждали перспективы незнакомой мне игры «регби», которой увлекался Демин, будучи, как он выразился, на прежней работе, в Англии. За ними мы с Витькой вели захромавшего Эдика. Корнеев злился и жалел, что не успел оторвать ноги подковавшему нашего друга зоотехнику Борьке, и выражал сожаление, что мы вряд ли еще раз сыграем до отъезда. За нами Хунта на великолепном французском материл «регби» и Демина, увлеченного этой отвратительно контактной, на взгляд бывшего великого инквизитора, игрой. Жиан Жеромович мягко уговаривал друга не сердиться по таким смешным поводам, и я радовался, что заведующий отделом Универсальных Превращений улыбается. Видимо, на время футбольного матча он позабыл гнетущую его тоску. – Слушайте, – вдруг сказал Витька, – а мне будет не хватать Окуневки. – Вам тоже? – отвлекся от хулы в адрес Кербера Псоевича Хунта. – Я прошу у вас прощения. Но, знаете, я здесь чувствую себя упоительно юным. Словно не было всех веков серьеза и ответственности. Словно я снова ругаюсь с Карлом Великим и дезертирую из его войска… а, черт! – Ничего, Кристо, ничего. Я вздрогнул. Голос Жиакомо сломался, будто и не было счастливых двух часов. – Жиан Жеромович, мы не всегда делаем то, что хотим, – спокойно заметил Кербер Псоевич, – иногда нужно сжать зубы и поступать, как велят обстоятельства. Но ведь это не всегда совпадает с нашими желаниями. – Благодарю вас. Вы очень милосердны. – Ну, примерно на эту тему и собирался писать статью товарищ Хунта, – усмехнулся Кербер Псоевич. – Эдуард, завтра отлежитесь? – Спасибо, я приму меры и, думаю, буду здоров, – отрицательно покачал головой наш друг, – это странно, но я тоже начал получать удовольствие от физических нагрузок. – На ваше усмотрение, – кивнул Демин. – Господа, я, пожалуй, пройдусь, – улыбка у Жиана Жеромовича получилась очень неубедительной, – нет, Виктор Павлович, мне компания сегодня без надобности, простите великодушно. – Как хотите, – буркнул Витька, – тогда я – спать. – У меня тоже глаза слипаются, – пожаловался Эдик. – Спокойной ночи, – пожелали мы Демину и Хунте, получили в ответ «приятных снов» и отправились к себе. * – Послушай, шери… – Одно неверное слово или движение, и твоя мечта осуществится, – очень ровным тоном произнес Кербер Псоевич. – Ты… – Пойду спать на улицу. – Обидчивый, шери, – скорбно вымолвил Хунта, – полагаю, уверять, что не хотел выставить тебя идиотом, бесполезно? – Спокойной ночи, Кристобаль Хозевич, – Кербер щелкнул выключателем и, не обращая внимания на разочарованное лицо бывшего великого инквизитора, разделся и лег. продолжение следует
Visenna: Присоединяясь к похвалам, выраженным товарищами до меня (прочитать все упомянутые хвалы силенок не хватило, правда) и пища от восторга по поводу Хунты и Демина, желаю вопросить (ежели повторюсь - прошу по голове не бить, я в нее ем): а почему Привалов ни разу не позвонил любимой девушке Стеллочке? Амперян вон родителям звонить ходил, а Сашу даже совесть ни разу за мягкое место не тяпнула?
J.H.Idla: Ура, дождалась! Будет мне колыбельная на ночь Спасибо авторы!!!
undel: Продолжение! Я счастлива!!!! Но бедный Жиан Жеромович. Сколько ему еще мучиться?
Asmodey79: О, прода! Есть все-таки счастье в жизни))) А Жиакомо и правда жалко... Бедняга...
niajna: стыжусь самой себя и жутко нервничаю - до сдачи диплома осталось всего два дня, а еще треть главы недописана - но не читать это выше моих сил %) Ойра-Ойра мне в каноне ужжжжасно нравился, но после того, как он порушил отношения двух красавцев, я, кажется, его совсем терпеть не могу. авторы! у вас чудо как получается! обожаю вашего Хунту ))
niajna: и Кербера обожаю. какой он пылкий ))
Валет: Мне Кербер и Хунта напомнили песню Агаты Кристи "Ближе"(Зима сбежала, суетливо хлопнув дверью, И в душу ломится обманщица весна. Нам остается лишь оплакивать потери И врать себе, что это лето навсегда. В дырявых душах так давно сквозняк и ветер, Как в этой кухне с этой трещиной в стекле. Я ничего не жду, не чувствую, не верю, Только себе, только тебе. Я тебя ненавижу-вижу, Но ко мне ты все ближе, ближе. Ты меня ненавидишь, но, но, но, Но ко мне ты все ближе все равно. Я тебя ненавижу-вижу, Но ко мне ты все ближе, ближе. Ты меня ненавидишь, но, но, но, Но ко мне ты все ближе все равно.) и так далее.... .... Надеюсь они помирятся ! И у Жиана все хорошо будет ... Ойра-Ойра, похоже, будет единственным из младших магистров, кому по возвращении в НИИЧАВО придется сводить с ушей шерсть
Arianrod: Какой Хунта, однако, ревнивый) Да, у этой пары будет отнюдь не розово-конфетная страсть) Порох и селитра, правду кто-то уже сказал из форумцев) Этак они ещё успеют разнести Окуневку вдребезги и пополам.. А потом примутся за НИИЧАВО... Искрометный дуэт Жиакомо пока отошел на второй план, но я надеюсь ещё увидеть его не только влюбленным, но и счастливым) Жду продолжения, как обычно, с нетерпением
ежоввика: Карбони & XSha Каждую проду я готова облизывать аки конфету) Особое спасибо за частые обновления)
Dillan: Интересно безумно, хотя, ИМХО, в канон авторы и не попадают=) Мне, фанату Кристобаля Хозевича, правда как-то сложно соотнести Хунту из Стругацких (где раза два точно подчеркивалось, какой он "невысокий и изящный") и Хунту авторов, но за его манеру выражаться... респект, респект, респект. И да, разборки Хунты и Демина это нечто. Побольше! Побольше!.. *сбивается на восторженный лепет*
Карбони & XSha: Visenna пишет: а почему Привалов ни разу не позвонил любимой девушке Стеллочке? Звонил наверняка, но все телодвижения Саши мы решили не описывать ))) (он и мылся, и брился каждй день ;) ))) ------ J.H.Idla спасибо вам! ------ undel не волнуйтесь)))) ------- Asmodey79, niajna, спасибо большое! ------ Валет какая замечательная песня!!! Валет пишет: Ойра-Ойра, похоже, будет единственным из младших магистров, кому по возвращении в НИИЧАВО придется сводить с ушей шерсть не волнуйтесь! Роман безупречен! ------- Arianrod, ежоввика, спасибо большое!!! ------ Dillan пишет: правда как-то сложно соотнести Хунту из Стругацких (где раза два точно подчеркивалось, какой он "невысокий и изящный") и Хунту авторов Пардон, а разве у нас где-то есть противоречия тому, что он "невысокий и изящный"? Покажите пальцем. -------
Карбони & XSha: Кербер Псоевич проснулся от тихого скрипа. Приоткрыв глаза и поморгав, привыкая к темноте, он присмотрелся и увидел, что Жиакомо вернулся со своей затянувшейся прогулки. Великий престидижитатор осторожно открыл дверцу тумбочки, достал аптечку, налил себе воды и выпил таблетку. Затем лег на кровать, отвернулся к стене и натянул одеяло на голову. Демин перевел взгляд на кровать бывшего великого инквизитора – тот, как обычно скинув одеяло чуть ли не на пол, спал на животе, уткнувшись лицом в подушку. Кербер заложил руки за голову и около получаса лежал, смотря в потолок, пока отрывистое дыхание заведующего отделом Универсальных Превращений не стало тихим и ровным – тот крепко заснул под действием снотворного. Завкадрами, стараясь двигаться бесшумно, встал и подошел к тумбочке, извлек под лунный свет аптечку, достал необходимое и приблизился к кровати Хунты. Несколько минут он стоял, рассматривая открытую спину Кристобаля Хозевича. Из глубины подступала ярая жажда, та, которую он глушил целое столетие, та, с которой инквизитор сорвал заглушку, и которая теперь переполняла, мешая дышать, и, казалось, вот-вот хлынет через край. Кербер сглотнул подступивший к горлу комок. Узкий силуэт спящего плавился перед его взглядом, Демин был и взбешен и пленен одновременно. И эта обжигающая смесь искала выхода. Прямо сейчас. Молниеносным движением руки Демин схватил Хунту за плечо, рванул с подушки, крепко зажал рот ладонью, навалился всем весом. Кристобаль успел лишь проснуться, но сделать или ничего не мог, или не захотел. Последние оставшиеся пижамные брюки бывшего великого инквизитора так же безжалостно были сорваны и брошены на пол. Опьяневший от открывающейся под ним картины, ощущая под собой напряженно застывшее обнаженное тело, Кербер схватил с подоконника предусмотрительно поставленный там пузырек и сорвал зубами пластмассовую крышку. Сунув пальцы в вазелин, он толкнул коленом ногу Кристо, чтобы тот принял более удобную позу. Тут Хунта ринулся из хватки, но это лишь подхлестнуло Кербера – он сильнее сжал руку на лице своей жертвы, рванул на себя, едва не свернув ему шею, коленом раздвинул ноги, скользнул пальцами меж крепко сведенных ягодиц, убрал руку и рывком вошел в сопротивляющееся тело. Сопротивляющееся, впрочем, недостаточно энергично. Забыв обо всем, он исступленно покорял непокорного, быстро, задыхаясь, двигался, уже не чувствуя, как и на что опирается, не слыша, что глухо рычит с каждым толчком, не замечая, как подмял под себя, распластал, обездвижил. Он оставлял синяки, царапал, впиваясь в плечи; душил, зажимая рот и не позволяя крикнуть; разрывал, двигаясь слишком быстро и грубо. Наслаждался так, как только мог себе позволить, и присутствие, чужого, третьего, пусть и крепко спящего человека лишь добавляло жгучей сладости в это беспощадное соитие. Когда Кербер кончил, он, дрожа всем телом, обессиленно рухнул на мокрую спину Кристобаля и отпустил наконец его рот. Хунта застонал, распрямляя затекшие руки и осторожно прикасаясь к ссадине на скуле, которую только что получил, стукнувшись о железный бортик кровати. Демин спустил ноги на пол. Хунта тут же ухватил его за локоть, и Кербер обернулся. – Останься, шери. Он же спит, – прошептал Кристо, удерживая его. Кербер встал, еще раз окинул взглядом разметавшегося на постели любовника, влажного от пота, совершенно нагого и обессиленного, нагнулся и нежно поцеловал его в разбитую скулу: – Спи. ~*~ – Ше... А, Жиан, ты здесь? Демин, вы мне нужны, – в комнату вихрем влетел бывший великий инквизитор. – Я хотел почитать, коль вы не против. Но если ты утомлен, Кристо, и намерен отдохнуть, скажи, я пойду на улицу, – Жиакомо, сидевший на кровати, потянулся к остроносым туфлям. – Кто устал, я? Никогда! Ше... Кербер Псоевич, ну же! Пойдемте, вы даже не догадываетесь, какой сюрприз вас ожидает! Демин напрягся. Перевел взгляд с двери на окно, будто прикидывая, остались ли у него пути к отступлению, затем посмотрел на заведующего отделом Смысла Жизни и отрицательно покачал головой. – Кристобаль Хозевич, я не люблю сюрпризы. Вы по-прежнему уверены, что мне стоит идти? – Демин! Я вас часто прошу? За годы совместной работы это первый раз! Ну же, упрямство и трусость не красят кабальеро. – Верно, но иногда они спасают жизнь, – Кербер Псоевич протянул руку к тонкой ветровке. – Шер... Кербер Псоевич! Клянусь здоровьем моего друга Теодоро, ничьей жизни ничего не угрожает! – Там тучи собираются, – Жиакомо кивнул на окно, – я могу пойти в комнату господ младших магистров, они изволили почтить своим присутствием вечерний бал. – Значит, отказываешь? – Кристобаль закусил губу и принялся сдирать с себя рубашку. – Идемте. Я готов, оставайтесь, Жиан Жеромович, в вашем уходе нет необходимости. – Да! Жиан, хорошего вечера, книга – прекрасный собеседник, – Кристобаль Хозевич, сорвал рубашку, схватил с кровати легкий свитер и бросился вон из комнаты. – Что за сюрприз? Говори, – не терпящим возражений тоном произнес Демин, как только они оказались на улице. – Увидишь, – так же безапелляционно заявил Хунта. Оба в молчании дошли до берега Окуня, где бывший великий инквизитор указал рукой вниз и провозгласил: – Лодочная прогулка, мой шери. Демин посмотрел на реку, где на потемневшей воде покачивалась старенькая плоскодонка. – И куда ты собрался? – все еще скептически рассматривая допотопный транспорт, поинтересовался Кербер Псоевич. – Покатаю тебя, мой шери, – ухмыльнулся Хунта, – Жиан с Модестом разведали прекрасные места вниз по течению. Пляж, песок и никого вокруг. – Ты? Меня? Покатаешь? – Демин изогнул бровь. Кристобаль Хозевич схватил руку завкадрами и повернул ее ладонью вверх. – Твоя мозоль не позволит быть на веслах, на поле надо было надеть перчатки. – Надел. Не помогло. – Следовательно, на весла сяду я, – подытожил Хунта и спустился к воде. – А ты заботливый, – усмехнулся Демин. – Ты даже не представляешь, насколько, – глаза бывшего великого инквизитора пылали нетерпением, – ну же, шери, хватит рассуждать! – Я думал, – все еще очень сдержанно заметил завкадрами, – ты любишь решать философские проблемы и... – Прекрати, шери! Я на отдыхе, – Кристобаль взял спутника за руку и потянул к реке. – Ты не поверишь, но здешние пространства, воздух и прочие красоты пьянят меня не хуже старого доброго бурбона. – Кристо, не тяни меня, я же иду. – Да, я вижу, но медленно, как же медленно ты спускаешься! Кербер Псоевич вырвал руку и обогнал бывшего великого инквизитора. Хунта греб час. Не останавливаясь, даже не замечая проплывающих мимо пейзажей. Кербер Псоевич не сводил глаз с покрасневшего лица великого магистра и прилипших ко лбу черных прядей. – Пусти, я буду грести! – Проклятая река, о каких пляжах говорил Жиан?! Это все твой друг Модест! Затуманил Жиану мозги! Песчаные пляжи, шелковая трава, лилии… тьфу! – Кристо, пусти меня на весла. – Зачем? Что тебя не устраивает? – Мы плывем слишком долго. Причаливай. Ты же не для того вытащил меня на природу, чтоб бездарно гулять? – возмутился Демин. – Нет. У меня были другие планы. – Хунта поднял на Кербера Псоевича горящие страстью глаза: – Ах, шери, я сожму твои соски губами и буду давить их, как поспевший виноград! – Я не дамся. – Ты не устоишь. Демин только дернул плечами. Они причалили. Лодка ткнулась носом в прибрежную осоку, Хунта соскочил на берег и огляделся. – По-твоему, это пляж? – густая трава доходила бывшему великому инквизитору до колена, колючий кустарник подступал почти к самой воде. – Похоже, ты увлекся греблей, – завкадрами отмахнулся от комара. – Я увлекся тобой, – протянул Хунта, касаясь губами шеи своего шери. – Возможно, – ответил Кербер и отвернулся. Воспользовавшись моментом, Кристобаль залез к нему под ветровку и схватил за ремень. – Ложись. Демин посмотрел под ноги, на кочки и рытвины, которыми был испещрен берег, и с сомнением поджал губы. – Я два раза повторять не стану, ложись, – голос великого магистра наполнился опасным нетерпением. – Уже повторил, – усмехнулся Кербер и, схватив Хунту за плечи, повалился с ним на траву. – Что ж! Пожалеешь! – вскрикнул, падая, Кристобаль Хозевич. Он перехватил руки со своих плеч и прижал их к земле. – Сам разденешься? – прошептал он на ухо Демину. – Хочешь помочь? – спросил тот. – Хочу посмотреть, – ответил Хунта и отстранился, выжидающе глядя в смеющиеся голубые глаза. Демин сел, медленно снял ветровку, аккуратно сложил ее и положил рядом. Потом стянул через голову водолазку и остановился. – Дальше, – прошептал Хунта. Медленно расстегнул пряжку ремня, потянул вниз молнию на джинсах. Снова замер. – Ну же! – закусил губу великий магистр. Откинулся на траву и неспешно снял джинсы. Потянул вниз резинку трусов. – Издеваешься! – зарычал Хунта и одним движением сдернул трусы с вожделенных бедер. – Кристо... Куда девается хваленая сдержанность, когда смуглые руки торопливо шарят по спине? – Кристо... Почему его тело плавится, превращаясь в воск, когда черные волосы щекочут плоский живот? – Мой Кристо... Да ведь и не его даже, ничей. Как мог он, Кербер Демин, у которого вместо нервов стальные канаты, а душа надежно скрыта железным занавесом, пропустить удар в самое сердце? – Сильнее! В лоскуты занавес, в клочья канаты – одним лишь прикосновением губ. А он ведь любит быть главным. Желает властвовать, а не подчиняться. Нет бы найти кого попроще… – Ох... Чем зацепил? Это все голод. Он не может абы с кем. Он должен верить. Так какого лешего он валяется тут с инквизитором, которому веры ни на грош нет? Или есть? – Да! Только он все равно все сделает по-своему. Пусть резвится пока. Пусть. Как же это сладко… Кербер почувствовал под коленом корягу. Странно, он готов был поклясться, что всего пять минут назад ее не было. По рукам ползли красные муравьи, а под ногти набилась темно-коричневая жижа илистого берега. Ничего не заметил. – Ох, шери, если умереть, то на тебе. За какие грехи мне наказание желать тебя каждую секунду, как вижу? И поцелуй под лопатку бьет точнее выстрела. – А ты выпиши себе индульгенцию – глядишь, и поможет. Нужно возвращаться. – Мысль недурна. Только… если поможет, что с тобой будет? Изведешься, шери. – Заботливый. – Я же говорил – ты даже не представляешь, насколько. Мой шери... Весла неглубоко вспарывали серую спину Окуня, Хунта дышал тяжело, прерывисто и уже не улыбался. Горизонт догорал последними лучами заходящего солнца. Кербер Псоевич посмотрел на часы и встал. – Чего? – еле выдохнул великий магистр. – Ничего, давай, я сам. – У тебя рука болит, – вяло возразил Кристобаль, – эпидемия, все калечат руки, а вот я... – Ну, люди ими вкалывают, а ты все больше языком работаешь. Садись на мое место, ну? Живее, грохочет рядом. – Грозы боишься, шери? – Хунта вытер лоб рукой и пересел. – Я действительно не могу больше грести. – Отдыхай. Лодка понеслась по середине реки. Ровными размеренными движениями Кербер Псоевич успешно боролся с несильным встречным течением. Небо озаряли приближающиеся сполохи, а по берегам оглушительно пели лягушки. – Сильный, шери. – Еще узнаешь, насколько. Доплыли. О дьявол, – сквозь зубы выругался Демин, – окно горит. У твоего друга богатая фантазия? Он уже успел представить нас запутавшимися в рыбацких сетях? На дне Окуня? – Несомненно, знай он, что мы на реке. Но сейчас его фантазия рисует более мирные сцены, например, как нас дожирает стая волков. – Ну, тогда беспокоиться не о чем. – Естественно. Наверняка он сообразил, что ни один хищник не свяжется с тобой по доброй воле. – Знаю одного. – Кого? – Тебя, Кристо. Они зашли в комнату великих магистров вместе. Жиан Жеромович встал навстречу, оглядел обоих и вымолвил: – Приятный вечер, господа. Надеюсь, вы хорошо отдохнули, – он снова сел на свою кровать и опять раскрыл заложенную спичкой книгу. – Спасибо, хорошо, – кивнул Кербер Псоевич и начал расстилать свою койку. – Не надо было волноваться, Жиан, – вздохнул Хунта. – Я вовсе не волновался, – Жиакомо оторвался от чтения. – Для этого не было причин. Я понял, что не стоит беспокоиться, когда ты в обществе Кербера Псоевича. Демин с Хунтой молча переглянулись и стали готовиться ко сну. ~*~
Карбони & XSha: ~*~ – Все, я упаковался, – сказал Витька, – почти все шмотки выбросил. Кеды в труху сносил, из рубашек только гавайка более-менее прилично выглядит. Зато понедельник наконец-то начнется в субботу! – Ты сразу на работу выйдешь? – спросил Эдик, аккуратно сворачивая дождевик и засовывая его в рюкзак. – Посмотрим, сколько ехать будем. Но в субботу я как штык! А ты? – Естественно! Мне столько идей по улучшению реморализатора пришло, не представляешь. – Если Выбегалло не услал Стеллочку в питомник к очередным гориллам, – сообщил я друзьям, – пойдем заявление подавать. А потом на работу. – Поздравляю, Саша! Это достойный выбор, и мы очень рады за тебя, – серьезно кивнул Эдик. – Пример старшего товарища ничему их не учит! – воздел руки к небу Роман. – Сашенция! Ты был бы круглым идиотом, если бы упустил такую девушку! – Свадьба! – обрадовался Володя. – Танцы и хоть какое-то разнообразие на месте жениха, а то все Ромка да Ромка. – Не надо завидовать! У меня разнообразие в невестах! – ухмыльнулся Роман и застегнул молнию на сумке. – Все, парни! Вечером не ждите, подойду к автобусу, последний праздник свободы! – Да ладно, – скептически хмыкнул Витька, – гулянки – это праздник, который всегда с тобой. – Витя! Ты втихаря художественной литературой увлекаешься? Да ты романтик! – заржал Роман. – Я втихаря увлекаюсь генетикой, – отрубил Витька, – а Хемингуэя я читаю в открытую. – Ладно-ладно! – Роман обнял нашего друга за плечи. – Не сердись, я верю, что испытания Васьки пройдут успешно! Но для почти женатого человека терять целую ночь свободы – непозволительная роскошь. – Ты счастливец. Отсутствие желаний – хороший показатель! – улыбнулся Витька. – Иди, гуляй! Я свое в институте наверстаю, буду к тебе все свои творения таскать на оценку. – Согласен! – Роман щелкнул пальцами и испарился. – Восстановились полностью, – удовлетворенно заметил Эдик, – пошли? – Угу! Жиан Жеромович, – стукнул он в стенку, – вы с нами? В другой комнате послышался шум, и через несколько секунд в косяк постучали. – Заходите! – пригласил я. В дверь вошел товарищ Жиакомо, белый костюм болтался на нем как на вешалке, под глазами залегли темные круги, но он ласково улыбнулся нам и приглашающим жестом показал на коридор. – Весь в вашем распоряжении, господа. * Демин аккуратно сложил последнюю футболку и застегнул молнию на сумке, оглядел комнату, прикрыл дверцу шкафа, выкинул захваченное вчера из столовой, но так и не съеденное печенье. Потом сел на кровать и посмотрел на свои руки – за неделю пребывания в «Соловецких зорях» он загорел, заимел мозоли и то, о чем сто лет лишь иногда вспоминал в пустой постели долгими бессонными ночами. – Твоя линия жизни тоже закручивается в спираль? – спросил вошедший в комнату Хунта. Кербер Псоевич молча кивнул. – Дай-ка взглянуть, – Кристобаль Хозевич взял ладонь завкадрами в свои руки, поднял к губам и провел кончиком языка от большого пальца до запястья. Демин вырвал руку. – Да успокойся ты, – прошептал Хунта. – Жиан увел мальчишек встречать рассвет, до утра мы с тобой одни. Можешь на него положиться. Он толкнул Кербера на кровать, уселся сверху, зажав бедра Демина меж колен, и начал расстегивать пуговицы на его рубашке. – Я сегодня буду аккуратен, мой шери, сегодня я растяну удовольствие… – Ну, попробуй, – улыбнулся Кербер, закрывая глаза. – …Аккуратен, но ненасытен, – голос бывшего великого инквизитора звучал очень серьезно, а жесткие ладони бережно, словно лицо Кербера было фарфоровым, гладили колючие щеки, – мой шери, не могу наглядеться. Не устаю любоваться. Ты прекрасен, как античные статуи, и столь же совершенен. Гладок, как ледяная скульптура, но не холоден, а подобен обжигающим угольям, присыпанным пеплом. – Это ты угли, – простонал Кербер, обхватил за шею, потянул на себя, – давай уже… Пятьдесят поцелуев в левый глаз, пятьдесят в правый. Тридцать поцелуев в правый сосок, тридцать в левый. Десять в тонкую кожу, скрывающую стальные кубики пресса. Ниже не пускает шери. Рычит, тянет вверх. Цербер. Не трехглавое чудовище, а человек с тремя масками. Но то, что когда-то удалось Гераклу, повторит он, Кристобаль Хунта. Только не отдаст никому, нет, выше его сил уступить свое… ну, не свое пока, но они будут рядом – или мир содрогнется. – Сначала, – растягивает пальцами, готовит, – ты забудешь, что ты, – языком ласкает ямку под кадыком, – администратор, и не пробить защитный панцирь… Задыхается, вжимается, все пространство между ними пытается заполнить атласным телом своим, мокрая светлая прядь над ухом сворачивается в спираль. – Затем, – входит плавно, бережно; длинные ноги шери скрещены на его спине, и тот прерывисто дышит, покорно принимая его страсть, – выкинешь из головы, что ты, – сильнее вбивается в желанную плоть, – шпион, и тебя не поймать… Скрипит зубами, еле хватает терпения, чтобы не заорать на весь мир… а так хочется, выпустил джинна Кристо… как он мог забыть, какое это счастье, когда не один… как возбуждающе слышать не ровные речи равнодушных людей, а такой вот смешной вздор. – И останется только, – не хватает выдержки Кристобалю, срывается, черные волосы пляшут на лице Кербера в ритме сарабанды, – мой шери! Да. Только его. Влажная кожа скользит под ладонью, крепкие руки сначала на плечах… а вот на спине… а вот и на ягодицах… или уже снова на плечах… не успевает почувствовать, не успевает прикоснуться ко всему, что желает. Хочется откинуться на горячую подушку и, прижав его к себе, закурить. Но Кербер бросил курить, поэтому он просто положил голову Кристобалю на плечо, смотрел в потолок, залитый лунным светом, и не понимал – почему не засыпает. – Не знал, что ты можешь быть так нежен, – прошептал он, глядя перед собой. – Буду тебя удивлять, – ответил Кристобаль и поцеловал его в висок, – не хочу, чтобы мы вернулись в институт, и оказалось, что рядом нет моего шери. Кербер повернулся и посмотрел на любовника. – Я же сказал – буду удивлять, – повторил Хунта и улыбнулся. – Пока получается, – ответил на улыбку Кербер, – я отвык. – Придется привыкать, – отрезал Кристобаль. Кербер вздохнул и устроился поудобнее. Лежать так, на чужом плече, чувствуя под щекой разгоряченную кожу, было удивительно спокойно и приятно. – Закури, – попросил он, – я хочу… – он замолчал на мгновение. – …Этот твой запах. Хунта перегнулся через него и достал из тумбочки сигару и спички. В темноте вспыхнул огонек, освещая острый профиль, и ароматный дым потянулся вверх к щели в окне. Кербер Псоевич прикрыл глаза, слушая, как Хунта тихо выдыхает после затяжки, и повернулся на бок. Слишком сладко ему было сейчас, слишком он расслабился. Он просил то, о чем не просил никого раньше, он слушал и говорил то, что раньше никогда бы себе не позволил. Пора было спать, а утром… утром будет новый день. Хунта обнял его со спины и прошептал в затылок: – Не выйдет. – Что? – спросил Демин. – То, что ты задумал, – Хунта поцеловал его между лопаток, попутно выдыхая дым. – Я не Жиан, тебе не сбежать, – он почувствовал, как спина перед ним напряглась. Кербер долго молчал, потом повернулся и, не глядя на Хунту, сказал: – Мне жаль твоего друга, Кристо, но я думаю, что у него нет шансов. Хунта поднялся на локте и устроился сверху. – Ответь мне, шери, ты был когда-нибудь с Модестом? – Нет, – сказал Демин. – И начальству ОСО я не врал столько, сколько здесь твоему другу, – добавил он после паузы. Губы невесомо коснулись виска. – Я не хочу, чтобы по возвращении в институт ты опять застегнулся на все пуговицы, шери. – Скорее ты. – Тогда у нас дома я буду ходить голым, – заявил Хунта, сдерживая смех. – У нас? – Но ты же честный человек, шери, ты что-нибудь придумаешь. Кербер прикрыл лицо ладонью и засмеялся: – Какой ты болтун, Кристо, кто бы мог подумать! Тонкие смуглые пальцы запутались в мягких волосах. – Шери, тебя не пугало твое одиночество? – посерьезнев, спросил Кристобаль. – Нет. – А я каждый раз, оставаясь один, думаю, что это навсегда. Они уходят. Они каждый раз уходят туда, куда мне нет дороги. Кербер недоверчиво хмыкнул. – Я ничего не боюсь. Никого, – продолжал Хунта. – Только одиночества. Из-за этого страха иногда происходят всякие недоразумения. Трудно найти ровню. Не по положению, нет, а такого, чтоб не нужно было догонять или убегать. Понимаешь меня? – Да. Ты врешь мне, Кристо, беспардонно врешь. Я же вижу тебя даже в темноте. И глаза твои, и ухмылку, – он осторожно погладил пальцем тонкие губы бывшего великого инквизитора. – Вру, – легко согласился Хунта, – соври и ты мне что-нибудь про себя. – Лучше поцелую. – Лучше? – Я всем вру, Кристо, а тебе не хочу, – прошептал Кербер в колючую щеку. – Всем? – переспросил Хунта. – Ты говорил, что только ОСО и Жиану. – Им – во вселенских масштабах, – улыбнулся Демин. Великий магистр расхохотался, а потом накрыл поцелуем его губы. Горький дымный вкус остался на языке, и Кербер сглотнул слюну. – Мне нравился твой смех. Всегда. И это правда, – тихо сказал он. – Я ценю, – так же еле слышно вымолвил великий магистр и спустился ниже, по животу, к темнеющему треугольнику паха, целуя, обводя языком, касаясь губами. Кербер приподнял бедра, позволяя горячему рту обхватить свой член, и громко выдохнул. По потолку метались зарницы. * Мы вышли из корпуса, и Жиакомо остановился. – Господа, я могу просить вас об одолжении? – Конечно, Жиан Жеромович, – кивнул Витька, прижимая к груди банку с Васькой. – Мне нужно сделать один звонок, вас не затруднит? – Пойдемте, – скомандовал Витька, и мы отправились в сторону сельсовета. * Жиакомо набрал телефонный номер, и когда на том конце провода ответили, опустил двушку в автомат. – Аллё! – услышал он любимый глубокий голос. Он прикрыл трубку ладонью и посмотрел через стекло кабины на младших магистров – те сидели на плитах у сельсовета и разглядывали смутившегося от повышенного внимания Ваську. – Говорите! – прогремело в трубке. Жиакомо вслушивался в ставший таким родным голос, впитывал его тембр, и когда Модест Матвеевич подул в трубку, даже прикрыл глаза, чтобы не упустить ни одного звука. – Вас не слышно! – связь оборвалась, надрывные гудки заставили Жиакомо вздрогнуть и нажать на рычаг. * – Увы, никого нет дома, – сказал Жиан Жеромович, выходя из телефонной будки, – можете мной располагать, – он слабо улыбнулся. – Пойдем к тарзанке, – скомандовал Витька, – выловили Ваську там, ему в родной среде сподручнее колдовать будет. А вы пока тщательно продумайте желания! Три – много, он утомится! Хватит с вас и одного. Жиан Жеромович, это я не вам, а этим кадаврам, им только волю дай, они бедного пескарика заездят! – Виктор Павлович, благодарю за любезное предложение, но у меня всего одна мечта и, боюсь, – Жиакомо вздохнул, – она не осуществима. – Вот только не надо расстраивать мою рыбку неверием в его магические способности! Он от этого страдает! – упрекнул великого магистра наш друг. – Эдька, ты что загадаешь? – А почему я должен тебе говорить о своем желании? – стряхнул с себя задумчивость Эдик. – У меня может быть очень личная мечта. – Брось, Майка от мужа не сбежит, – бестактно заметил Володя. – Гоша – нормальный мужик. – А я что, ненормальный? – тихо спросил Эдик. – Ты? Был бы ты порешительнее… Нет, ну в самом деле, кто так ухаживает? Цветы, диспуты, в девять часов провожания домой, галлюцинации… не, такое ни одна порядочная девушка не выдержит, – решительно обрубил Почкин. – Но если девушка появляется в обществе мужчины после девяти вечера, это может повредить ее репутации! – беспомощно возразил Эдик. – И Эдикова мама волновалась, – ухмыльнулся Витька. – И папа, – подтвердил я, вспомнив сурового Яго Тиграновича, встречавшего меня обычно вопросом, не уронил ли за период с нашей последней с ним встречи честь фамилии его сын Эдуард. – Господа, – мягко улыбнулся Жиакомо, – Эдуард Ягович – счастливейший человек. Я бы на его месте загадал, чтобы и досточтимый Яго Тигранович, и очаровательная Ольга Дмитриевна как можно дольше принимали нас в своем гостеприимном доме. И были здоровы. – Это от меня зависит, Жиан Жеромович. Я их берегу. Пожалуй, у меня нет желаний, Витя. Я действительно счастливый человек. Витька насупился. – Ради науки придется все-таки придумать, – отрезал он и направился к реке. Всю дорогу я размышлял над желанием, и когда мы подошли к берегу Окуня, придумал – загадать, чтобы «Алдан» не ломался в этом году ни разу, а работал бы непрерывно и не требовал замены выгорающих плат. Мы расселись под деревом, к которому была привязана тарзанка, и Витька открыл банку. Он поставил ее в воду и дрогнувшим голосом обратился к пескарику. – Васька, не подведи. Потом обернулся и грозно посмотрел на нас: – Ну? Научные сотрудники, кто первый? – Да всё у нас хорошо, Витя, просто даже не знаем, что бы пожелать, – развел руками Почкин. – Вот с тебя и начнем, – Корнеев уселся на берегу и вытянул ноги к воде. Почкин наморщил лоб и через минуту выдал: – А вот хочу, чтобы не пришлось ехать мне в этом году на сборы, а остался бы я в институте. А то работа стоит, – добавил он. Витя перевел взгляд на банку. Васька плавал кругами. – Ты бы еще что-нибудь такое же далекое загадал, – расстроился Корнеев, – вот как мы проверим, получилось у Васьки или нет? Саша, давай ты! – Хочу, чтобы «Алдан» работал без поломок! – выдал я свою заготовку. – И этот туда же! Сначала говорите, что ничего не надо, а потом вон чего желаете! Пожелал бы пива холодного – сразу бы получил! – Не хочу я пива, я минералки хочу, – расстроился я. – Вот и попросил бы минералки! Жиан Жеромович, а вы чего загадаете? Жиакомо неотрывно смотрел на банку. – Я бы пожелал счастья… – он запнулся и перевел взгляд на Корнеева. – Для того, кто этого безусловно заслуживает, но вы, Виктор Павлович, упрекнете меня в нематериальности задачи. – Вас – нет, – щедро пообещал Витька, – загадывайте! – Хорошо, друг мой. Загадал. – Спасу честь товарища, его, так сказать, репутацию в научных кругах, – решительно заявил Эдик, – пожелаю пива! – он вытянул руку в сторону банки. Мы замерли. Васька покружился еще и задумчиво посмотрел на Витьку. – Рыба! Ну, не позорь меня! Васька подвигал плавниками и развернулся к нам хвостом. – Наверное, пива в Окуневку не завезли, – развел руки добрый Эдик. – Ему просто не понравились ваши желания! – вспыхнул Витька, – нашли чего желать! Один – сам может отказаться от дурацких сборов! Да к тому же, сделают тебя заведующим отделом, будешь ездить не на соревнования, а на научные конференции! И «Алдан»… да работать надо аккуратнее! Заездили бедную машину! – Ты же первый и заездил! – возмутился я. – Ну, а Кристобаль Хозевич? Он – нет? – взвился Витька. – Вот я уверен, у Жиана Жеромовича все получится! И у меня тоже! – Виктор Павлович, а вы что загадали? – грустно спросил Жиакомо. – Неважно. Про живую воду. Не совсем. Ну, так. И про попугаев. – Вить, спасибо, – глаза Эдика заблестели, – ты замечательный друг. – Что – спасибо? Дуй за пивом! – огрызнулся Витька. – Все, выпускаю Ваську. Ему среди своих лучше. – Я могу сходить, – кивнул Эдик, – но все закрыто. – Я с тобой, – сказал Володя, – показал мне Ромка одно место… – Господа, у меня есть предложение, – обратился к нам Жиан Жеромович, – вы сможете добыть картошки? Давайте встретим рассвет у костра. – Отличная идея! – согласился Эдик. – Пойдемте на наше место, где шашлык жарили, а? – Витька отвел грустный взгляд от своего пескарика. – Спички есть, дров натаскаем, искупаемся. – Я гитару принесу, – обрадовался Володя. – Охота тебе портить нам вечер? – оскалился Витька. – Там две струны лопнули, – напомнил я, – когда ты баррэ разучивал. – Эх... ладно, значит, встречаемся на берегу? – погрустнел Почкин. Жиакомо кивнул: – Не задерживайтесь, господа. – А Кристобаль Хозевич и Кербер Псоевич? – спросил Эдик. – Их позвать? – Они спят уже. Кристо устал. А товарищ Демин… обгорел сегодня. Мне кажется. Просил не беспокоить. – Обойдемся, – махнул рукой грубый Корнеев и, обращаясь к Ваське, добавил: – Плыви, птаха. Может, и свидимся. Он подошел к реке и вылил воду с Васькой в Окунь. Мы сидели у реки, смотрели на узкую полоску неверного света вдали, доедали картошку и запивали ее остатками пива. Было немного грустно, ведь завтра мы уезжали. И очень радостно – по тому же поводу. На пригорке черным усталым спящим бегемотом разлегся барак, четыре недели служивший нам родным домом, и лишь в окне комнаты великих магистров изредка вспыхивали молнии. Жиан Жеромович объяснил, что это товарищу Демину снятся плохие сны, и чтобы мы не обращали внимания, ибо они с Кристобалем Хозевичем уже привыкли. Окунь привычно бил в бетонную плиту на берегу, ночная птица голосила, все звучало как всегда. Изменились только мы. Послезавтра, в субботу, для нас начинался понедельник.
Карбони & XSha: ~*~ * Солнце отражалось в витрине продовольственного магазина и слепило глаза. Модест Матвеевич решил зайти и купить что-нибудь на обед. Вскоре он уже шел домой, и в его авоське лежали две бутылки кефира, буханка черного и десяток сосисок. Воздух был свежий, легкий ветерок забирался под рубашку, Модест Матвеевич так задумался, что не сразу обнаружил непорядок. Непорядок заключался в том, что сосиски, завернутые в бумагу, таинственным образом выскользнули из авоськи и теперь гирляндой волочились за ним по земле. Следом уже семенили местные собаки, учуяв лакомый кусок. «Разбазаривать не дам!» – шикнул на обнаглевшую свору Модест Матвеевич, подобрал сосиски и отправился домой, уже не отвлекаясь на размышления. Дома было пусто. Не совсем, конечно – стены, окна, засохший фикус наличествовали, но из мебели вернувшийся с трудового фронта Модест Матвеевич обнаружил только продавленную софу, пустой книжный шкаф, сломанный диван и хромую табуретку. Сгрузив покупки, Модест Матвеевич посмотрел на часы. Поставил на плиту кастрюльку с водой, снова посмотрел на часы, помыл две тарелки, сходил в гостиную, вытащил из фикуса подпиравшую ствол вторую имеющуюся в доме вилку, мельком оглянулся на ходики, забросил в закипевшую воду сосиски. Посмотрел в окно. Решив, что каждые пять минут глядеть на часы несолидно, отдраил вилку от земли и ржавчины, слил воду из сварившихся сосисок и принял решение. Он уже вышел за дверь, когда вдруг обнаружил, что не надел галстук. Вернувшись обратно, Модест Матвеевич долго рылся в шкафу и выудил из его недр еще не распечатанный галстук, произведенный в ГДР, который ему подарила теща несколько лет назад. Фиолетовый, с красными полосками, этот галстук хранился для особого случая, такого, как приезд комиссии из Академии Наук или поездка в Москву на Выставку Достижений Народного Хозяйства. Но теперь, по необъяснимой для себя причине, Модест Матвеевич твердо решил вскрыть упаковку. * – Дождь будет, – печально заметил Роман, повернувшись к нам с Эдиком, – я от жары забыл даже, как меня зовут. – Тебя зовут Роман Петрович, – сообщил нашему изнемогающему от автобусной духоты другу вежливый Эдик, – ничего, мы уже подъезжаем к площади. Саша, у вас в общежитии есть горячая вода? – Охренел? – разлепил глаза дремавший на соседнем сидении Витька. – У нас только тараканы и мои носки. – Не самый заманчивый выбор, – Эдик посмотрел в окно, – давайте сразу в кафе зайдем, у меня дома пусто, родители вчера в санаторий уехали. – Пусто, как в голове у Сашки, – окончательно проснулся грубый Корнеев и вдруг радостно ткнул пальцем в сторону газетного ларька, где я в первый свой день в Соловце пытался подорвать финансовую стабильность государства с помощью неразменного пятака: – Глядите, Модест! Неужели привлечен за хулиганство? – Витька, я предупреждал, что не буду с тобой общаться? – безнадежно спросил я и посмотрел по направлению Витькиного пальца. Действительно, между газетным киоском и местным отделением милиции высился, как груда бетонных плит, Модест Матвеевич Камноедов. – Где он нашел такой галстук? – ожил Роман. – Это же смерть зрительным органам чувств! – Мгновенная, – подтвердил, отвлекшись от кроссворда, Володя Почкин. – Эдька, слово из семи букв, на «К» начинается, обозначает отъем земель государством у церкви. – Коматоз! – Сам ты коматоз, – погрозил кулаком могучий Володя хаму Витьке. – Эдик, ну? – Коматоз – это Модест в галстуке, – объяснил обиженному Почкину Роман. – Секуляризация. Ты не тот столбик смотришь, – развеял сомнения магистров наш эрудированный Эдик и тронул меня за локоть. – Саша, погляди на Жиакомо. Я повернулся и поглядел. Жиан Жиакомо сидел у окна, прижав ладонь к стеклу, и не мигая смотрел на Модеста Матвеевича. – Вот как неправильно выбранный галстук может ввести в коматоз, – тоном лектора объяснил Роман. Эдик тихо кашлянул и притянул меня за рукав рубашки. – Галстук, говорите? Не вся ли персона целиком? – тихо, так, чтобы слышал только я, проговорил он. Все пробирались к выходу и сзади уже толкали сумками под коленки. Я оторвался от разглядывания Жиакомо, разглядывающего Модеста, и вытащил рюкзак из-под сиденья. Протиснувшись к двери, я оглянулся: Жиакомо продолжал сидеть на своем месте и, казалось, выходить вовсе не собирался. «Пожалуй, Эдик прав», – подумалось мне. – Добрый вечер, Модест Матвеевич, – приветствовали мы зама по АХЧ. – Именно, – сухо отозвался он, не поворачивая головы. Есть хотелось фантастически, поэтому мы прямо с рюкзаками заскочили в стекляшку тут же на площади. Эдик занял нам стол, а мы столпились у витрины, выбирая между яйцом с горошком и жареной треской. – Пива, – выдохнул Володя. – Только «Останкинское», – сообщила кассирша. – Да-да! – нетерпеливо махнул рукой Витька. – Пять кружек давай. Пока ребята ждали пиво и заказывали котлеты, я забрал поднос с едой и отнес его Эдику. – Смотри туда, – сказал Эдик, кивнув на окно, у которого мы устроились. Пустой «ЗиЛ» стоял, раскрыв двери настежь, водитель полез под капот, а Жиакомо так и не вышел. Сильно побледнев, он прислонился лбом к стеклу и смотрел на площадь. А внизу под окном незыблемо как утес высился Модест Матвеевич. – Может, сердце? – забеспокоился я. – Аптечка в автобусе была, я видел. – Определенно сердце, – подтвердил Эдик загадочным тоном. – Сядь вот сюда, – и он отодвинул стул рядом с собой. Я сел лицом к окну. Помедлив еще немного, Модест Матвеевич обратился с вопросом к водителю. Тот высунулся из-за автобуса, вытер испачканные руки тряпкой, поднялся внутрь, подошел к Жиакомо, наклонился к нему и что-то сказал. Великий престидижитатор сначала никак не отреагировал, и я совсем было разнервничался, представляя, что тому действительно плохо, но спустя мгновение он поднялся и, все так же не отрывая взгляда от Камноедова, двинулся к выходу. Он медленно спустился с подножки и встал напротив Модеста Матвеевича. Тот, по-видимому, что-то произнес, показывая рукой на автобус. – Распекает, небось, жаль, ничего не слышно, – посетовал я. – Да что там, – Эдик тоже неотрывно следил за магистром, – и в мыслях не имеет. – А что же имеет? – Спрашивает, почему без чемодана, – просуфлировал Эдик. – С чего ты взял? – я оглянулся на ребят, они как раз ставили кружки на поднос. – Ну вот, смотри. Я снова взглянул в окно. И действительно, Модест Матвеевич, оставив бледного и какого-то удивительно потерянного Жиакомо на улице, поднялся в автобус и вернулся оттуда с его чемоданом и тростью. Затем он, уже ничего не говоря, повернулся и решительно направился прочь, унося с собой вещи великого магистра. Жиан Жиакомо последовал за ним.
Карбони & XSha: ~*~ Модест Матвеевич открыл дверь и посторонился, пропуская Жиана вперед. Товарищ Жиакомо нервно заправил волосы за уши и вошел в огромную и странно пустую квартиру. – Сюда поставлю, – Модест пронес чемодан и трость в большую комнату и положил вещи рядом с продавленной софой, – я колонку зажег, вы, наверное, с дороги помыться захотите? – Модест Матвеевич, – темные глаза магистра широко распахнуты, губы дрожат, – я могу подождать. – Зачем же ждать, Жиан Жеромович? Не нужно. Я ужин приготовил, вас ожидая. Искупаетесь и… – Модест вдруг смутился. – Да я же, как вы. Как скажете. – Правда? – Да, да, – Модест Матвеевич разглядывал свои тапочки, – вот, возьмите, пожалуйста, – он протянул Жиакомо шлепанцы. – Как вы хотите? Или ужин? Жиакомо коснулся пальцами поданной обуви, словно желая убедиться, что она осязаема. – Благодарю, – он быстро переобулся, – ванна – это прекрасно, я… – Жиакомо вдруг замолчал и огляделся. – Пусто тут, – вздохнул Модест, – такие вот дела. Но ничего, это мы быстро, это мы в момент! – он махнул рукой, словно выметая вон невидимый сор. Жиакомо нервно заломил пальцы и вздохнул. Модест Матвеевич, спохватившись, вышел в коридор и открыл дверь в ванную. – Вот тут, смотрите, Жиан Жеромович, тут есть мыло, а тут шампунь… – он замялся на мгновение, а потом добавил: – Купил. Жиакомо стоял, прислонившись к дверному косяку, и был бледен. – Что-то вы бледный, Жиан Жеромович, – Модест обернулся и с тревогой посмотрел на магистра. – Вам не плохо? – Мне хорошо, – тихо ответил Жиакомо. – Спасибо вам. Он зашел в ванную комнату и прикрыл дверь. Электрическая лампочка над зеркалом высвечивала побледневшие губы великого престидижитатора. Он посмотрел на свое отражение, прижал ладони к щекам и сел на край ванной. Через минуту он открыл кран, вода с шумом потекла по трубам, ударила в чугунное дно и зеленой волной разлилась по белой эмали. Он вдохнул полной грудью и расстегнул пуговицы рубашки. Модест Матвеевич сел на софу и сложил руки на коленях. Долго не усидел, встал, подошел к двери ванной, погладил рукой косяк, отошел, забрел на кухню и несколько минут не мог вспомнить, зачем; опять приблизился к закрытой двери, послушал шум воды, встал рядом и закрыл глаза. Там. Он там, у него дома, и не отпустит Модест этого человека, не сможет. Неделя пустоты и кошмаров закончилась, и повторения он не допустит. Знал бы, как тяжело будет без него, не сбежал бы, не бросил. Бледное лицо за автобусным стеклом, недостающая половинка мира. Сейчас – порядок. Сейчас Жиан с ним. Тонкий, постаревший. Неужели в печальных глазах великого престидижитатора он виноват? Как искупить-то? Не отпускать. Держать, сколько сил хватит. А силы у Модеста немерено. За дверью что-то звякнуло. Модест вздрогнул. А если плохо? Он же тихий, не позовет. И сосуды, товарищ Амперян говорил, никуда не годятся. Но как войти, если не звали. К нему. Такому хорошему. Модест Матвеевич оттолкнулся от стены, прошел в комнату, вытащил с нижней полки шкафа единственное оставшееся после ухода супруги полотенце и вернулся к ванной. Поднес было кулак постучать, да подумал, вдруг Жиан Жеромович уже не дышит, и, облившись холодным потом, поспешно распахнул дверь. Он лежал в ванной. Прозрачная зеленоватая масса воды накрывала его и плавно качалась над нагим телом. Модест замер, он смотрел в широко распахнутые темные глаза, в которых так же плавно, как и вода в ванной, плыл мир, небо и земля, и пол, на котором Модест стоял уже нетвердо. Модест сморгнул и севшим голосом сказал: – Вы как… тут вот полотенце… вам… Жиан ничего не ответил. Он медленно поднялся, держась рукой за кафельную стену. Вода стекала по плечам, вниз по его животу, и еще ниже, куда Модест не смог не взглянуть, но тут же поднял глаза, потому что пол особенно сильно качнулся, а держаться Модест мог только за взгляд этих темных влажных глаз. Они жгли его кипятком, выплавляли в груди брешь, в которой пылал незнакомый огонь. Тонкие мокрые пальцы гладят горящие щеки, а губы шепчут что-то непонятное, ибо в ушах Модеста Матвеевича шумит прибой, такой неуместный в ванной и, тем не менее, самый настоящий. А длинные волосы падают на белую рубашку, чертят темные влажные полосы, и удивляется Модест, как мог он просить его, такого близкого, такого родного, что-то менять в столь совершенном образе. В столь любимом. – Оботру давайте, – голос звучит хрипло, – помочь хочу. Замерзнете, не дай бог. Нежные руки ласкают лицо, обнимают; ресницы щекочут лоб. Только бы не дернуться, не уронить; скользко в ванной, нужно держать, радоваться прикосновению чужой кожи как награде, как счастью. – Вы меня согреете, прекрасный мой… – Так я, – срывается голос, рвется, – как, не знаю… но ради вас я на все… согласен. – О-о-о, – выдыхает Жиан, прикасаясь пальцами к щекам, – позвольте мне, – он осторожно касается уголка рта, – прошу… – губы приоткрыты, лобзанье невесомо. Модест Матвеевич отвечает на поцелуй. Так непривычно – откликаться, а не брать, встречать, а не вести, но он закрывает глаза и чувствует тепло и нежность. Жиакомо шагнул из ванной. – Там… – только и смог выдавить из себя Модест – голос снова изменил ему; он кивнул в сторону спальни. Зайдя в комнату, он выключил свет, прошел к окну и задернул шторы. Спальня погрузилась в теплый полумрак. Руки не слушались Модеста, когда он расстегивал рубашку; он не чувствовал ног, когда снимал брюки; он не смел обернуться и лег на диван, накрывшись одеялом по самую шею, так ни разу и не взглянув на Жиакомо, который безмолвно стоял в дверях. Модест закрыл глаза и больше не мог пошевелиться – все, что сейчас обрушилось на него, было слишком; обдумать и осознать он не успевал. Захлестнуло с головой, до горла, до глаз и выше, и воздуха не хватало, и места в груди было мало. Диван рядом прогнулся. Жиакомо присел на край. Влажная прядь волос упала на лицо Модеста Матвеевича, и у самого уха прошелестел горячий шепот: – Скажите мне, если не хотите. Я не прикоснусь, если скажете. – Да почему же нет, почему? И вздрагивает. Какой нежный. Какой горячий. И тяжелый. Осторожно скользнул под одеяло; плечо, глаза целует, и опять щеки, подбородок, ищет губы; как может брать, так отдаваясь, как можно так любить и кого – его, Модеста… Никто никогда не топил его в таком огромном море любви, любви осязаемой, всепоглощающей. Соски щекочут мягкие пряди – в сердце целует и шепчет как безумный: – Родной мой, ненаглядный, что позволишь, все сделаю… Да как же можно еще что-то желать. Как объяснить, что он огнем пышет, и уже не смущает колючая щетина на губах и жесткие ладони под сердцем. – Дышите, прекрасный мой, не пугайте меня, а то остановлюсь. Да как же так, не нужно, продолжайте, любите, он бы и сам, но невозможно, страшно, как можно подмять такого хрупкого, такого воздушного… Руки путаются в шоколадной гриве, прижимают и тут же отпускают, испугавшись боль причинить. – Я без вас умирал, дышать не мог. А он разве мог? В груди ком, на сердце жаба – холодная, скользкая, и не сгонишь; а все мысли о Жиане, о том, цел ли, здоров… – Как же я без вас теперь, а? Не смогу без вас. Сбилось одеяло, стыдно и обжигающе сладко. Тонкие пальцы скользнули вниз, к паху… сил нет, неужели вот сейчас дотронется, да как можно-то? Он, Модест, непривычный, вдруг неприятно Жиану Жеромовичу… и шепот у самого уха: – Не откажите, любезный мой. И не пугайтесь, никуда от вас не уйду. Никогда. Не выдержал, закрылся рукой и сквозь щит свой: – Весь ваш, только б вы хотели… С губ Жиана сорвался стон; изо всех сил стараясь не сделать резкого движения, не смутить, он закусил губу и задержал дыхание. Модест под ним прикрыл глаза ладонью, и Жиан больше всего на свете боялся, что одно неверное касание – и любимый его опомнится, очнется и прогонит, скажет: «Нет, что ты делаешь, не смей!», и он бы встал и ушел, но разве сердце выдержало бы это? А сейчас, пока каким-то удивительным чудом любовь его не находила препятствий, он скользнул ладонью под резинку трусов и коснулся шелковой кожи; пальцы дрожали, Модест резко вздохнул, и Жиан в панике остановился. И тут любимый его отнял ладонь от лица и все так же, не открывая глаз, потянулся с поцелуем, неловким, горячим и крепким, одновременно освобождаясь от белья. А потом обнял за шею, отвел ногу в сторону, и это нехитрое движение снова заставило Жиана сдерживаться, чтобы не кончить прямо сейчас, тут же, на простыню. Лаская его рукой, он прикоснулся к себе лишь в самом конце, когда терпеть уже не было возможности, и тут же захолонуло, перекрыло воздух, обожгло; он прижался лбом к плечу своего любимого и закричал. Метнулась русая голова, серые глаза в ужасе смотрят, губы кривятся… – Нет, не бойтесь, я счастлив, я легок как пустая скорлупка, единственный мой. И палят узкие губы, и мягкая волна течет по разгоряченному телу, полонит, как лучшая пенька… ох, что творит, да ведь не бывает так! Сосок плавится, ток бьет огромного Модеста, заставляя выгибаться, раскрываться на радость жадному рту. – Можно? – темные глаза светятся, путают мысли, превращают в воздух. – Дозволите?.. Не остановлюсь ведь, кивни, прекрасный мой, без тебя не жил, ловил взгляд, тень улыбки твоей, слова, не ко мне обращенные, как выпущу? Лукавлю, волшебный мой, умру, если оторвусь, но ты дай знак, что прав я… Кивает, и опять рука на глазах, дрожит огромное тело… Совершенный мой, век не отблагодарю за твою милость ко мне. Ниже пупочной впадины жадные губы целуют, руки любят, ресницы порхают, повергая тело в лихорадку страсти, доселе неведомую… да что ж медлит, ласковый… туда, вниз, возьми, а он, Модест, постарается, вымолит прощение. Могучая длань находит крутое плечо и толкает, гладит атлас волос, чужую покорную шею трясущимися пальцами нежить пытается, и он подчиняется… извинит ли, хороший, его, мерзавца… нет, как же он, как смеет принуждать… – Счастье мое, дозволил, мой прекрасный. И мир свернулся, сдвинулся, превратился в губы на его члене, а за ними темень и пустота. Невозможно, убийственно, вроде и не на этом свете Модест Матвеевич, да и не человек он сейчас, щепка в пенящемся водовороте горной реки, и кто-то заходится криком, звериным восторгом; так ведь это он сам… Жиан на трясущихся руках подтянулся к могучему плечу любимого, уронил голову ему на грудь и обнял мокрого от пота Модеста Матвеевича. – Уходил я вас, – твердые губы царапнули гладкий лоб Жиана, – умучил. Убью за вас. А темные глаза заливаются влагой, и держится слеза прямо у длинных ресниц. – Простите, простите, – в ужасе шепчет Модест, глядя на слипшиеся ресницы, – умоляю, нет… – и сжимает плечи, решая не отпускать, даже если сейчас рванется Жиан уйти, оскорбленный Модестовыми похабными желаниями. Но отвечает его Жиан, обвивает руками, кладет сверху ногу, утыкается в шею и шепчет: – От счастья, любезный мой, это от счастья. И смотрит Модест в золотой от вечернего света потолок, и улыбается. Он лежал так довольно долго, не размыкал рук, боялся шевельнуться, ведь у него на груди засыпал тот, кто составлял теперь весь смысл и всю суть его жизни. Дыханье Жиана выровнялось и стало тихим, и тогда Модест аккуратно поднялся, нащупал на полу брюки и вышел на кухню, чтобы согреть ужин. Жиан повернулся, его рука легла на пустую подушку рядом, и по животу полоснуло холодом. Опустевшая в Окуневке кровать Модеста Матвеевича снова встала перед глазами, как будто это было вчера. Жиакомо пощупал простыню – теплая. С кухни донеслось позвякивание посуды, и Жиан успокоился. Он встал, обернул вокруг бедер простыню, надел тапочки и вышел в кухню. Модест стоял у плиты и смотрел, как шкварчат на сковородке поджаривающиеся сосиски. Не удержавшись, Жиан подошел сзади и обнял любимого за плечи. Модест замер, теперь ему было неудобно двигать руками, и ужин мог пригореть, но потревожить, нарушить эти объятья он не мог. Он лишь накрыл его ладони своими и спросил: – Да что же вы поднялись, Жиан Жеромович? Я бы вам все туда подал…
Карбони & XSha: Эпилог. Уже в субботу с самого утра мне удалось заняться своими прямыми обязанностями. «Алдан» был рад моему возвращению и готов к бою, и когда я пришел после завтрака в электронный зал, у дверей уже собралась небольшая очередь дублей с листками предлагаемых задач. Я начал с того, что в очередной раз мстительно прогнал дубля Кристобаля Хунты, написав на его листке, что не могу разобрать почерк. Затем принял нового бухгалтера рыбозавода, такого же бледного и напуганного, как и прежний, успокоил насчет ожидающих товарищей, забрал квартальный отчет и отпустил его. Вскоре я отправил восвояси всех дублей, проверил все программы и занялся гнусной задачкой, которая уже давно висела на мне. Эту задачу дали мне оборонщики. Сначала я им сказал, что она не имеет ни смысла, ни решения, как и большинство их задач. Но потом надумал посоветоваться с Хунтой, который в оборонной магии разбирался очень тонко и вполне мог дать мне несколько обнадеживающих советов. И теперь я ждал великого магистра, не сомневаясь, что моя нехитрая уловка подействует, а сам тем временем заносил в таблицу основные данные по проблеме тотального самодублирования и – как следствие – самоуничтожения вражеской техники на ограниченном пространстве с применением модулятора АйКьюБарка. Как раз когда я закончил с данными и, блаженствуя, откинулся на спинку стула, удовлетворенно окидывая таблицу взглядом, пришел темный от злости Хунта. Глядя мне в ноги, голосом сухим и неприятным он осведомился, не разучился ли я в совхозе читать. Это чрезвычайно напоминает ему саботаж, сообщил он. Я с умилением смотрел на него. – Кристобаль Хозевич, – сказал я. – Я ее все-таки решу. Но вдруг вы обидитесь на меня за то, что я не показал вам в кои-то веки интересную задачу, доставшуюся нам от оборонщиков? Он поднял, наконец, глаза и посмотрел на меня. Наверное, у меня был очень воодушевленный вид, потому что он смягчился и проворчал: – Позвольте посмотреть. Я отдал ему листки, он сел рядом со мною, и мы вместе разобрали задачу с начала и до конца и с наслаждением просмаковали два изящнейших варианта решения, одно из которых подсказал мне он, а другое придумал я сам. – У нас с вами неплохие головы, Алехандро, – сказал наконец Хунта. – В нас есть артистичность мышления. Как вы находите? – По-моему, мы молодцы, – ответил я искренне. – Я тоже так думаю, – сказал он. – Если мы ее решим, то сразу опубликуем. Это никому не стыдно опубликовать. Это не галоши-автостопы и не брюки-невидимки. Мы пришли в отличное настроение и начали подставлять в таблицу варианты решения, попробовав сначала предложение Хунты, и очень скоро он сказал, что и раньше иногда считал себя побрекито, а в том, что я математически невежествен, убедился при первой же встрече. Я с ним горячо согласился и высказал предположение, что ему, пожалуй, пора уже на пенсию, а меня надо в три шеи гнать из института полоть редис, потому что ни на что другое я не годен. Он возразил мне. Он сказал, что ни о какой пенсии не может быть и речи, что его надлежит пустить на удобрения, а меня на километр не подпускать к прополке, где определенный интеллектуальный уровень все-таки необходим, а назначить учеником младшего уборщика при совхозном коровнике. Мы сидели, подперев головы, и предавались самоуничижению, когда в зал заглянул Федор Симеонович. Насколько я понял, ему не терпелось увидеть отсутствовавшего целый месяц Хунту. Для проформы, однако, Федор Симеонович спросил, видел ли я доработки, сделанные им для все еще остававшейся единственной собственноручно написанной программы. – Программа! – желчно усмехнувшись, произнес Хунта. – Я не видел твоей программы, Теодор, но я уверен, что она гениальна по сравнению с этим... – он с отвращением подал двумя пальцами Федору Симеоновичу листок с нашей задачей. – Полюбуйся, вот образец убожества и ничтожества. – Г-голубчики, – сказал Федор Симеонович озадаченно, разобравшись в каракулях. – Это же п-проблема Хареса-Филопемена. Ж-жиакомо же доказал, что она н-не имеет р-решения. – Мы сами знаем, что она не имеет решения, – сказал Хунта, немедленно ощетиниваясь. – Мы хотим знать, как ее решать. – К-как-то ты странно рассуждаешь, К-кристо... К-как же искать решение, к-когда его нет? Б-бессмыслица какая-то... – Извини, Теодоро, но это ты очень странно рассуждаешь. Бессмыслица – искать решение, если оно и так есть. Речь идет о том, как поступать с задачей, которая решения не имеет. Это глубоко принципиальный вопрос, который, как я вижу, тебе, прикладнику, к сожалению, не доступен. По-видимому, я напрасно начал с тобой беседовать на эту тему. Тон Кристобаля Хозевича был необычайно оскорбителен, и Федор Симеонович рассердился. – В-вот что, г-голубчик, – сказал он. – Я не-не могу дискутировать с т-тобой в этом тоне п-при молодом человеке. Т-ты меня удивляешь. Это н-неп-педагогично. Если тебе угодно п-продолжать, изволь выйти со мной в к-коридор. – Изволь, – отвечал Хунта, распрямляясь как пружина и судорожно хватая у бедра несуществующий эфес. Они церемонно вышли, гордо задрав головы и не глядя друг на друга. Девочки захихикали. Я тоже не особенно испугался. Я сел, обхватив руками голову, над оставленным листком и некоторое время краем уха слушал, как в коридоре могуче рокочет бас Федора Симеоновича, прорезаемый сухими гневными вскриками Кристобаля Хозевича. Потом Федор Симеонович взревел: «Извольте пройти в мой кабинет!» – «Извольте!» – проскрежетал Хунта. Они уже перешли на «вы». И голоса удалились. «Дуэль! Дуэль!» – защебетали девочки, за время нашего отсутствия соскучившиеся по острым ощущениям. Но в этот раз дуэли не вышло. Домовой Тихон мышкой прошмыгнул в кабинет Федора Симеоновича и сообщил, что Кербер Псоевич товарища заведующего отделом Смысла Жизни к себе требуют для важного разговора. – Т-ты пойдешь, Кристо? – Разумеется, – отрезал Кристобаль Хозевич, – разве не ты вслед за вашим классиком – твоим тезкой, кстати! – уверял меня, что надо любить жизнь больше, чем смысл жизни? И вышел, оставив Федора Симеоновича в полном недоумении. ~*~ С тех пор как мы вернулись в институт, случилось много чего. «Алдан» все-таки сломался, и мне пришлось ехать в Китежград за новыми платами. Эдик начал ухаживать за нашей новенькой библиотекаршей; в сентябре женился Роман, а спустя два месяца сыграли свадьбу мы со Стеллочкой. Почкин чуть было не стал заведующим отделом Предсказаний и Пророчеств, но в последний момент взял самоотвод, так как заинтересовался вопросом кривизны исторического поля и засел за испытания. Витька продолжал эксперименты с живой водой, и в лабораториях товарища Жиакомо всегда колосился паркет и покрывались розовыми бутонами столы. Сам Жиан Жеромович был, по всей видимости, счастлив. По крайней мере, глаза его сияли, и на губах часто появлялась беспричинная улыбка. Галстуки Модеста Матвеевича стали идеально гармонировать с рубашкой, а Кербер Псоевич после возвращения из совхоза начал носить исключительно водолазки. Хунта, похоже, совсем с ним помирился. По крайней мере, когда Демин вызывал бывшего великого инквизитора к себе в кабинет для обсуждения очередных огрвопросов, даже несмотря на то, что в коридоре во время этих совещаний часто лопались лампы дневного освещения, Хунта выходил из кабинета живой и невредимый, да и завкадрами был цел. А еще наш зам по АХЧ в рамках борьбы за соблюдение трудовой дисциплины свозил заведующего отделом Универсальных Превращений на Онегу, как и обещал. Но это уже совсем другая история. конец
Карбони & XSha: В эпилоге использован отрывок текста из оригинального произведения братьев Стругацких. Копирайт принадлежит авторам.
Krisana: Дорогие авторы! Огромное спасибо за это замечательнейшее произведение. Оно просто изумительно, восхитительно и все прочие синонимы этих слов. Лениво заползла сюда по наводке из фленты, а теперь сама активно рекламирую :))))))) И отдельное спасибо за то что не заставляли ждать проду неделями и радовали нас так часто :)))))) Тапок можно? И тут Кристобаль Хозевич заметил, как по тропинке к бочке направляется Демин. Рубашка его была расстегнута, А потом: Заткнись! – Кербер застегнул ширинку и затянул узел на рубашке. – Я осел! Ребята пить хотят, а я... Погляди, нормально? – он попытался застегнуть воротник, но, увы, после близкого знакомства с пламенным испанцем судьба всех пуговиц Кербера Псоевича была трагична По идее, раз рубашка уже была расстёгнута, то пуговицы должны были уцелеть :))))) Хотя, кто его, Хунту знает, он мог их и так пообрывать, ткскзать в порыве чувств
Hegi: АААААААААААААААААААААААА!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!! Я вас обожаю!!! это было потрясающе!!! гениально и волшебно!!!!
Мимо шла: Расстроилась. По двум причинам. Первое - уж больно натужным и высосанным из пальца вышел "хеппи енд" для Модеста и Жиана. Первого как будто насильно приворожили, а второй как будто изнасиловал пьяного до потери сознания любимого и теперь боится признаться. ИМХО, после слов Демина о том, что ему жаль Жиана, эту линию надо было завершать открытым финалом. И второе, главное - кина больше не будет. Очень жаль.
Imoto FF: Ох... потрясающе. Я и не думала, что это может быть так - музыкально, поэтично. Демин с Хунтой, Жиан с Модестом: мне хотелось вслух читать эти отрывки, декламировать их как стихи, наслаждаясь ритмом. Спасибо вам, Карбони & XSha. Спасибо за ту самую атмосферу Понедельника. За героев, ставших больше чем образами, начавших жить. За финал - ведь так хотелось, чтобы все были счастливы. И как же грустно, что история закончилась.
Карбони & XSha: Krisana пишет: Лениво заползла сюда по наводке из фленты, а теперь сама активно рекламирую :))))))) Спасибо!!! Hegi очень приятно! Спасибо большое!! Мимо шла знаете, теперь складывается ощущение, что вы ровным счетом ничего не поняли. Так что может оно и к лучшему, что кина больше вам не покажут. Нам тоже очень жаль. Imoto FF большое спасибо за ваш отзыв!!!! Какие теплые и приятные слова)))
Ami: Совершенно гениальная, талантливая, яркая, чувственная история. Дорогие авторы, вы ну такие молодцы!!! Спасибо. Большое. Очень хочется подарить вам букет цветов))))))))
menthol_blond: Карбони & XSha Это нежно и очень правильно. И подернуто тонкой ностальгической дымкой, немножко едкой -- как запах костра. спасибо огромное за две недели ностальгии... читать было потрясающе.
Мимо шла: Карбони & XSha, ну почему ж не поняла? Замысел вполне очевиден: контраст двух пар - темпераментно-страстной Хунта/Демин и лирически-застенчивой Жиакомо/Камноедов. И сделан он очень хорошо. Только вот почему надо воспринимать развитие отношений и особенно финал естественным для обеих пар? Кербер и Кристобаль вопросов не вызывают – альянс двух зрелых личностей, очень хорошо все понимающих и про себя самих, и про друг друга, и про прочих. А вот Модест и Жиан… Вы накидали в текст слишком много ссылок на манипуляции с Модестом. Хунта говорит про охмурение водой, Жиан насылает сны, Витька со своим условно-магическим пескарем и желанием помочь «одному хорошему человеку» тоже тут отметился. Вот и получается, что Камноедов, который, кстати, на сто с лишним лет старше Жиана, до этой поездки в совхоз не то, что про Жиана, про мужчин вообще в сексуальном контексте не думавший, довольно-таки вдруг решает, что Жиакомо – тот самый единственный. Классическое описание действия приворота, не находите? Я еще могу понять Жиана, который несколько лет находился рядом с объектом своих чувств и ничего не предпринимал – ну характер такой. А вот почему он решился действовать? Течь в семейной лодке Камноедова стала очевидной и для него, и он решил воспользоваться моментом? Ну так это не про вашего Жиана, тем более что потом выясняется, что для него этот факт ничего не значил. Что его подвигло к действиям? Причем он же еще до поездки в совхоз решил, что пора. Мотивация действий Камноедова вообще непонятна. Нет, он-то человек небыстрый и действительно мог только через неделю понять, чего, собственно, хочет. Но Модест у вас очень неглупый и решительный товарищ, проживший на свете почти пять сотен лет не в уединении. У него была насыщенная событиями и встречами жизнь. И за все это время до него не дошло, какой он ориентации? Или подразумевается, что в его случае важен не пол, а чувства? Тогда он у вас слишком дремучий, несмотря на возраст, чтобы так просто к такой мысли прийти. Я лично увидела, что Модест к Жиану в совхозе стал лучше относиться только потому, что мог помогать более слабому. Что-то типа «Солдат ребенка не обидит». Отцовские, покровительственно-дружеские чувства есть, можно сказать, круглосуточно, а вот любовно-сексуальные… Они же проявляются только после снов. И переход чувств Камноедова от ответственности и заботы к любви лично мне кажется непрописанным и слабо мотивированным. Поэтому мне трудно воспринимать поведение Модеста в финале как свободное и нормальное.
Алита: Авторы, СПАСИБО Вам огромное!!! Вы - лучшие!!!
niajna: жаль, что закончилось ) Хунта и Демин рулят )) очень здорово, очень вкусно все сцены сделаны ) Модест позабавил, когда встречать пришел. а вообще мне тоже не очень верится в такой конец именно для этой пары ) по крайней мере не так быстро. ...и не так мягко. в любом случае это было шикарно )) спасибо вам огромное, авторы )
Morok: Дорогие авторы, спасибо вам огромное!! Было невероятным наслаждением читать ваше произведение! *в полном восхищении уползла перечитывать с самого начала*
полная версия страницы