Форум » Общий раздел » Соня Сэш. Сказки моего гарема: сказка шестая. авантюрный любовный роман, R, окончание » Ответить
Соня Сэш. Сказки моего гарема: сказка шестая. авантюрный любовный роман, R, окончание
Соня Сэш: Автор: Соня Сэш Бета: Чжан, Эрна Название: Сказки моего гарема. Сказка шестая: о том, что мужчины могут пить виски, но не могут плакать. Часть вторая, окончание. Рейтинг: R Жанр: авантюрный любовный роман Предупреждение: не читайте это, если вы религиозный фанатик, член «Аль-Кайды», гомофоб, гей или просто историк-востоковед, специализирующийся на арабском или индийском Востоке. Ничего общего с реальным миром это не имеет. Авторские примечания: Вся серия - цикл из 10 сказок. Действие происходит в оригинальном мире, созданном мной и Чжан, для исторической настольно-ролевой игры с элементами фэнтази «Ойкумена», где-то в самом начале эпохи Возрождения. Ссылка на начало: начало здесь
Ответов - 16
Соня Сэш: Продолжение День начался хорошо. Но потом Анвар проснулся. Анвар проснулся ближе к жаркому полудню – что само по себе уже было неудачей, так как всю ночь он нежился в ласковых объятиях белокожих рук и расплетал тугие русые косы. Окончательно осознав разрыв между реальностью и сном, работорговец сощурился от падающих на лицо солнечных лучей, с тоской глядя в потолок, разукрашенный замысловатыми арабесками. Это длилось уже довольно долго. Уже довольно долго он ненавидел, лежа среди мятого шелка, лицезреть выставленную напоказ роскошь, которой не было в доме его богатых родителей – роскошь, предназначенную только для гарема. Все – исключительно самое лучшее. Ковры из Берберии и восточных эмирств, мягчайшие парчовые подушки и манящие скользкой прохладой атласа диваны, инкрустированные перламутром столики с кувшинами, многочисленные курильницы, мраморные ниши для ваз с редкими цветами, белый мрамор, изящные узоры, ярко сверкающие на солнце драгоценности и торжественное золото – для постороннего взгляда это походило бы на райское местечко… если, конечно, не знать, как обстоит дело на самом деле. Анвар всегда медлил, прежде чем откинуть покрывало из тонкого, как паутина, шелка – ему не хотелось видеть следы поцелуев, оставленные на его теле как клеймо, знак собственности, которое некоторые владельцы плантаций ставили на рабах. Это было довольно жестоко. Торговец не знал, какую внутреннюю злость вымещает Повелитель правоверных, и, честно говоря, вовсе не жаждал знать. Он знал одно – этот день надо пережить. Всего один день. Возможно, он снова закончится в Розовом Дворце, в спальне калифа. Но потом наступит ночь – рано или поздно ночь всегда наступает, таков благословенный закон природы - когда серые глаза, прозрачные, как горные озера, вновь поглядят на него с искренней теплотой и неразгаданным внутренним сиянием. Так, как Ежи обычно глядит на всех окружающих, кроме него. Если б Анвар знал, кого обвинить в том, что случилось, он бы обязательно это сделал. В этом и заключалась прелесть ситуации – он совершил один-единственный неверный шаг, а дальше – видимо, включилось какое-то колесо небесного механизма. События принялись наслаиваться одно на другое, как толстые аппетитные лепешки в той чайхане, куда Анвар любил захаживать после рынка, и уже невозможно стало отследить – где кончалась его собственная инициатива и начинала стягиваться сеть причинно-следственных связей. Анвар чувствовал себя настолько уставшим от этой глупой истории – опытный торговец, интуиция, практицизм, хладнокровные решения, советы отца, да чушь собачья! – что уже не хотел знать, кто был виноват в том, что это вообще произошло. Возможно, все очень просто, и в тот момент, когда он увидел Ежи на ярмарке в Эль-Харре среди собственной партии рабов, выставленных на продажу, в одном уголке мира скопилось столько добра, что судьба решила – кто-то же должен за все отвечать! Излишек добра приводит к перекосу гармоничного устройства этого мира. И тогда судьба, не долго думая, ткнула пальцем – угодив прямиком в двадцатилетнего работорговца. Который уже и не знал – благодарить ли ее за удачу, ведь он мог и не заметить раба, просто пройти мимо в бане, окутанный паром, или увидеть уже на помосте, когда было бы слишком поздно… Или проклинать всех Богов на свете за то, что вообще придумали эту странную тварь, поселившуюся между ребер? Не в силах справиться с прожорливым гадом, всего за какой-то месяц Анвар изучил Ежи наизусть – он знал все выражения лица, от почти счастливых, когда рус играл с детьми, до панического ужаса, который торговец имел возможность не так давно наблюдать. Закрыв глаза, вполне можно представить себе то, как рус поворачивает голову, чтобы взглянуть куда-то своими прозрачными северными глазами, а на мягкие шелковые волосы бликами ложится солнечный свет. Как медленно, словно смакуя вкус незащищенной кожи, скользит по мраморному виску небольшая хрустальная капля пота. Тоскующий по единственному прикосновению, Анвар страстно мечтал быть на месте этой капли, но и сам немного побаивался – теперь, когда невозможно даже просто протянуть руку без выражения паники на удивительном загадочном лице, он боялся, что не выдержит. Просто сойдет с ума, как только дотронется. Только это остановило Анвара, когда он, наконец, сумел поймать Ежи одного. На охоту ушло много сил и терпения, рус почти не отходил от прочих обитателей Спален, а в остальное время его провожал могучий великан по имени Ким. Но ему удалось. Торговец и сам не помнил, что нес в тот момент, слова лились горячечным бредом, а перед глазами пульсировало только одно – желание. Всепоглощающее желание – нет, ничего такого, просто притронуться, просто ощутить подушечками пальцев, просто погладить, осыпать ласками, зарыться в пахнущие чем-то неземным волосы или уткнуться лицом в беззащитную ложбинку между плечом и шеей, демонстрируя полное отсутствие желания причинять боль. Не так уж страшно, верно? Но Ежи, загнанный в угол, похоже, не понимал – он отступил к ближайшей стенке, вжался в нее и следил за каждым движением Анвара так, как если бы перед ним был молодой, голодный и злой хищник, а не – самое любящее существо на свете. В глазах руса Анвар разглядел страх, который, должно быть, испытывали их далекие предки при виде огня – нечто, чего они не могли контролировать. А еще - что-то очень хорошее, почти сочувствующее. И работорговец остановился – к счастью и собственной радости, он успел сделать это раньше, чем жжение в висках стало слишком горячим, а музыка любви превратилась в яростный рев разбивающейся о скалу волны. Сам Анвар никогда никого не боялся. Возможно, его просто не научили, как это делать – ему было нечего бояться в собственной семье, где он был младшим и любимым ребенком. Нечего бояться на рынке, где его знали как сына одного из знаменитых на весь Бхарат купцов. В спальне калифа он каждый раз чувствовал только похожее на бурный поток бешенство, постепенно сменяющееся жгучим удовольствием – Зааль-аль-Фариз действительно знал толк в подобного рода «сеансах любви». И Анвар беспрекословно слушался чужих приказов и собственного тела – потому что признавал свою виновность. Теперь, когда уже было поздно, Анвар прекрасно понимал: это он все сделал не так. Он подался на игру собственных чувств, не подумал, отключил разум вообще, а в результате - испугал любимого человека, нарушив основное правило любви – не причинять боли. В конце концов, как Анвар знал по опыту, «безумец!» - лучший комплимент из уст женщины, но им вовсе не награждают тех, кто использует насилие. Надо же быть таким идиотом. Поэтому вечера в Розовом Дворце - это было как расплата, как возвращение долгов, а вовсе не из-за договора Синего дворца с отцом или угрозы наказания. Они стояли друг напротив друга и смотрели глаза в глаза – Анвар смотрел жадно, пристально, насыщая взгляд образами, необходимыми для того, чтобы ночью увидеть прекрасный сон и утром проснуться от дикого возбуждения. И сам не замечал, как слегка горбится и напрягает плечи – так, как сделал бы тигр перед прыжком. Ежи стоял, все еще прижимаясь к стенке, будто бы она могла спасти в случае нападения, его грудь, укутанная в светло-голубой шелк, высоко вздымалась, а на висках выступил пот. Он был очень красивым, но напуганным, и Анвар, вдруг успокоившись, сказал скорее жалобно, чем настойчиво: «Но я же все понял! Клянусь Элем и собственной матерью, я буду делать так, как скажешь, если не захочешь – не буду торопиться». В ответ рус, подумав пару минут, нерешительно улыбнулся: «Ты не хочешь повторять своих ошибок? Честно говоря, ты сразу показался мне неплохим человеком». Анвар горько усмехнулся. Его похвалили и, тем самым, будто ненавязчиво подтолкнули и дальше вести себя так же. Как маленького ребенка или, что ближе к истине, - невыносимого подростка. Ну что ж, дрессировка так дрессировка. «Я могу хотя бы попробовать?» - голос торговца прозвучал хрипло и неестественно от внезапно сдавившей горло надежды. Ежи открыл рот, нервно облизнул бледные губы и только молча покачал головой. Он действительно боялся, и Анвар понимал, чего именно. Упорства, с которым торговец выискивал его по всему саду, настойчивого стремления поговорить, резких движений Анвара и еще – поворачиваться к нему спиной. Но при этом, как ни странно, рус смотрел так, словно жалел – как стал бы, вероятно, жалеть и дикое животное, виноватое лишь в том, что подчиняется своим инстинктам и посаженное на цепь злыми людьми, которые не в силах этого понять. Жалел – да. Но близко подходить - не собирался. Кто же рискнет погладить пусть - прирученного, пусть - ластящегося, пусть – сидящего на прочной цепи, но - опасного тигра? Вот и Ежи не рискнул… Торговец понял – это конец. Он сам все испортил и уже не сможет исправить. Здесь у него нет шансов – снаружи он мог бы что-нибудь придумать. Какой-нибудь хитрый ход, уловку, шайтан, не зря же он столько времени провел на Эль-Рийядском рынке! Или мог бы попытаться избавиться от своей слишком яростной, будто прожигающей насквозь любви, должен же быть какой-то способ, если было бы надо – он бы дошел до самого Юсуфа-аль-Агабека! Просто чтобы поинтересоваться – как же, шайтан побери, убить эту кровососущую тварь под сердцем? Но здесь ситуация, по большому размышлению, представлялась безнадежной. Занятый своими проблемами, он упустил время наладить отношения с кем-нибудь из обитателей Спален, ни разу не попытался вникнуть в происходящее и оказаться полезным, а ведь это был бы шанс подобраться к Ежи с другой стороны. Такой способ был бы возможен, но – чего кривить душой, он и сам пару раз слышал, как коллеги на рынке обсуждали его персону – мол, отличный парень, но может и разозлиться, и сделку отменить, и по морде дать, и вообще, лучше уж его не трогать… Анвар не умел и не любил лицемерить. Торговля – другое, это была игра, где ставились на кон крупные деньги и где хитрость была одной из стратегических уловок. Но в остальном – зачем говорить то, чего ты не думаешь? Мужчина должен отвечать за каждое свое слово, так Анвара учили обе матери и так считали его братья. В Спальнях, как и на рынке, его обходили стороной, то ли всерьез опасаясь расплавленного золота ярости в глазах, то ли просто не интересуясь новичком – есть чем занять калифа, ну и ладно, главное, что не нами. Раньше он этого не чувствовал, но сейчас остро ощутил стену, отделявшую его от остальных. Да, он поступил глупо, уйдя с головой в собственные переживания и попав в изоляцию. Надо было срочно что-то решать. Наверное, исходя из логики всей предыдущей жизни, следовало смертельно обидеться, уйти, забыть раз и навсегда, вычеркнуть из сердца – мало ли на свете красивых девушек и, раз уж так сильно приспичило, не менее красивых юношей? Уж кому, как не работорговцу, знать ответ на этот вопрос. Замечательная шутка. Просто можно умереть от смеха. Обидеться – на того, кого хочется изо всех сил прижать к себе и держать в объятиях, чувствуя, как неторопливо, совсем по-другому течет по венам северная кровь? Забыть того, чье лицо снится каждую ночь, доводя до полного нежелания просыпаться и мокрых после пробуждения простыней? Просто уйти? Да вы в своем уме?! Небесное колесо продолжало вращаться, наматывая торговца вокруг себя, имя ему было – Отчаянье. Стоять так близко, пожирать глазами – и не иметь возможности прикоснуться. Нельзя даже сорвать на ком-нибудь злость – он обещал калифу, что будет вести себя смирно в обмен на договор своего отца с Синим Дворцом. Нельзя напиться – кто знает, какая глупость взбредет в голову. Нельзя вздохнуть свободно – потому что на грудь словно положили тяжелый камень. Единственное, что он, похоже, мог сделать для любимого человека – это уйти. И Анвар отступил – просто повернулся и ушел, не оглядываясь - не желая видеть, как облегченно вздыхает рус. Но не прекратил смотреть на него со своей циновки, словно тенью следуя всюду, куда бы Ежи ни шел в сопровождении сильного и надежного Кима, которого использовал как защиту. Торговец прекрасно сознавал, что это называется – преследование и что он превратил жизнь любимого человека в кошмар. Но разве он сам не жил в постоянном кошмаре? И очень скоро все стало еще хуже. Потому что ночью ему опять приснился сон, в котором Ежи сам подошел к нему и улыбнулся. Анвар отчетливо запомнил, как он это делал – сначала будто прозрачная волна пробегала по лицу руса, заставляя трепетать веки и длинные светлые ресницы. Потом, словно подчиняясь странному ходу вещей, уголки губ вздрагивали и чуть приподнимались вверх, на гладких щеках появлялись ямочки, и возникала нерешительная, но очень трогательная улыбка. Словно уже ею он признавался в любви человеку, которому улыбался, и глаза вдруг светлели еще больше, становились почти пронзительными, но – удивительно теплыми. Он улыбнулся и не стал отворачиваться, когда не помнящий себя от счастья Анвар медленно протянул руку и прикоснулся к белому, как лепестки лилии, виску. Осторожно, почти благоговейно провел подушечками пальцев до подбородка, будто пытаясь стереть из памяти руса все то, что заставило его пережить страшные минуты на краю террасы – ведь просто так люди не прыгают с большой высоты, верно? Анвар не хотел знать, кто обидел Ежи, потому что не хотел спрашивать и бередить раны. Ни в коем случае, больше никакой боли, он просто хотел утешить вот так – своими прикосновениями. Словно обещая – да, я был идиотом, но больше такого не повторится, я никогда не стану загонять тебя в угол и другим не позволю… В глазах Ежи не зажглось тревожного огонька, предвещающего панику. Нет, он продолжал улыбаться… и Анвар был готов смотреть этот сон бесконечно. Собственно, так оно и произошло. Это повторялось с такой периодичностью, что Анвар всерьез испугался – не сходит ли он с ума. Нет, поначалу он пытался держаться – даже попросил калифа пристроить его к какому-нибудь делу, объяснив это скукой в спокойном омуте Спален, где никогда ничего не происходило. Зааль хорошо выполнял свою часть сделки – он перепоручил торговца Джетте в качестве секретаря. От отца приходили только хорошие вести, и, как честный человек, Анвар тоже старался не нарушать свою часть – он приходил в спальню калифа, чтобы отдаться ему без страсти, но с покорностью, и не делал ничего из того, что нельзя было делать. И кому какая разница, что при этом он почти ни с кем не разговаривал после возвращения из Синего дворца, единственного места, где чувствовал хоть какое-то облегчение - все-таки упорная работа была тем, от чего он привык получать удовольствие. Бесконечные цифры на свитках на какое-то время отрезвляли его, заставляя забыть о том, как по ночам, там, в другой реальности, Ежи постепенно оттаивал, начинал подпускать его все ближе, даже позволил поцеловать… Правда, это приснилось Анвару всего один раз, но он проснулся, переживая последние судороги оргазма, и, что его невероятно испугало, - со слезами счастья на глазах. Это было безумие. И оно прогрессировало, причем - к радости его обладателя. Наконец, найдя в себе силы встать и стараясь не смотреть на покрывавшие шею после последнего посещения калифа отметины, Анвар принялся собираться к завтраку - слишком силен был инстинкт самосохранения, доставшийся ему от предков Бени-Бар-Кохба. Именно он заставлял Анвара каждое утро покидать постель, подсказывал, что нужно одеть и как скрыть следы безудержной калифской похоти. Он подводил только в одном случае. Когда дело касалось Ежи. Плохое утро обещало плохой день – впрочем, так оно в итоге и произошло. Анвар завтракал молча, не принимая участия в общей беседе. Если честно, ему было мерзко смотреть на то, как остальные привыкли к здешней жизни и даже находили в ней какое-то подобие счастья – наслаждаясь всей этой роскошью, они забывали о том, что где-то за стенами есть другой мир. Единственной хорошей новостью был отъезд повелителя. Внутренне безнадежно порадовавшись, Анвар продолжал есть и бросать взгляды в сторону Ежи. Рус на другом конце стола старался не обращать на него внимания. Получалось плохо – под неотрывной слежкой жгучих золотистых глаз он постепенно бледнел и все ближе подвигался к Киму. А потом Анвар дал пощечину Газалю. Собственно, дело дохлого осла не стоило. Улитка в тарелке – это еще не самое страшное, что может случиться. Но когда, отплевавшись и подняв голову, торговец увидел смеющиеся лица, и среди них – обеспокоенное лицо Ежи, в его голове на уровне висков что-то щелкнуло. Нехорошо так щелкнуло, будто предупреждало. Если теперь Ежи вдобавок перестанет его уважать, то мерзкий мальчишка – покойник! Это было чисто машинальное действие. Не успев даже толком подумать, торговец резко обернулся к нагло улыбающемуся юному рабу. Звук пощечины прозвучал очень громко и звонко – почему-то именно в этот момент все решили дружно заткнуться и послушать тишину. И почти сразу Анвар с досадой понял, что снова не рассчитал силу – будущий калифский любимчик оказался сбитым со скамьи и лежащим на усыпанной розовыми камешками дорожке. В его огромных глазах стояли навернувшиеся от боли слезы, а из-под прижатой к щеке кисти с множеством браслетов на запястье стекала между пальцев тонкая струйка крови. Анвар с сомнением взглянул на собственную руку. Пальцы у него были куда более сильными и тренированными, чем у купленного и воспитанного для гарема Газаля. От перенапряжения на запястье пульсировала синяя жилка. На одном из пальцев, правда, красовался и вызывающе сверкал бахдашанским рубином фамильный перстень, благодаря которому его бы узнали как отпрыска семьи знаменитых работорговцев даже в самых отдаленных провинциях. Золотые зажимы для рубина – так вот откуда на щеке мальчишки кровь. -Тварь! Он всего лишь пошутил! – Анвар обернулся на звонкий юношеский голос, перешедший в самой середине фразы на ломаный бас. Прямо на него смотрел с гримасой отвращения смотрел поднявшийся из-за стола молодой парень, едва ли намного старше Газаля, но уже сейчас – заметно шире в плечах. Знакомое лицо и нитки седины в темных волосах. Торговец нахмурился. -Карсец из партии Делейми-аль-Рашида, - вспомнил он не то, чтобы слишком охотно. – Отец жаловался, что извел на тебя около пяти плетей, пока добился послушания. Значит, теперь мы в одной лодке? Что ж, на все – воля Эля… -Причем тут ваш Эль? Меня отдали как подарок, чтобы ваш извращенец оставил тебя в покое! – буквально выплюнул Фьянир, становясь совсем белым, только по скулам пополз яркий и болезненный румянец. – Если бы не ты, мне бы сейчас не грозило оказаться в его спальне! -Тебе и так это не грозит, - негромко заявил Газаль, наконец, соизволив подняться. Анвар мог поклясться, что такой насмешливо-мягкий голос он до этого слышал только у вечной занозы Хамеда, который здесь считался чуть ли не великим гуру по части умения портить другим жизнь. Не иначе, для кого-то он стал образцом для подражания. Газаль спокойно поправил волосы – царапина на щеке ничуть не портила его начинающей расцветать красоты. -Успокойся, - кивнул он Фьяниру. – Пока что наш извращенец предпочитает молоденьким попкам – задницу Анвара. Должно быть, она кажется ему особенно сладкой. Что, снова ударишь? На этот раз в голосе мальчишки звенела настоящая ярость. Напрашивается на ссору? Анвар почувствовал прилив жизнерадостной, одухотворяющей злости. Это было прекрасно – первое настоящее чувство за много дней, кроме любви и той сонной одури, которая нападал с самого утра. На какую-то секунду ему даже перестало хотеться, чтобы быстрее наступила ночь. Торговец оценивающе осмотрел мальчишку с ног до головы. Так, как смотрел бы на раба из своей партии. -Да, тебя бы на пять плетей точно не хватило! – заявил он после осмотра. Все еще встрепанный Газаль пожал плечами, устраиваясь на скамейке: -Наложники повелителя не носят с собой плетей. Уж извини. -Ты думаешь, мне не хватит сил, чтобы отшлепать тебя так, малыш? – нехорошо усмехнувшись, Анвар двинулся с места. И в этот же момент на его плечо легла чья-то ощутимо тяжелая рука, на секунду напомнившая торговцу о крепких объятиях чересчур большого и сильного калифа. -Кажется, ты готов сделать глупость, друг, - тихо, но твердо сказал Ким. Анвару пришлось задрать подбородок, чтобы взглянуть ему в лицо со злым прищуром. -Не твое дело! – торговец попытался сбросить с плеча руку. Как и в случае с калифом, это оказалось не так-то просто. -Это была всего лишь шутка, забудь. Он не хотел ничего плохого, просто он еще ребенок, и ему захотелось повеселиться. Иди лучше прогуляйся, остынь. Хочешь, составлю компанию? – дружелюбно предложил Ким, оставляя злость Анвара без внимания. -Тебе-то какая разница? – безнадежно процедил сквозь зубы Анвар, чей гнев уже поутих и на его место приходила прежняя вялая сонливость. Он не хотел смотреть на Ежи, и без того зная, как рус отнесется к его выходке. У Ежи бывало особое выражение лица для подобных случаев – приподнятые светлые брови и расстроенные глаза, будто бы он не мог взять в толк, почему на свете есть люди, способные так поступать. Существующий в этом мире Ежи был все так же любим. Но окончательно измученный его недоступностью и своими фантазиями, ненавидящий этот полный ароматов сад, презирающий себя за следы чужих поцелуев, твердо знающий, что не может сделать и шага в сторону от своего обещания без того, чтобы повредить отцу и братьям, Анвар уже плохо отличал один мир от другого, фантазии – от реальности, выдуманного Ежи – от настоящего - Дети должны уметь вести себя прилично, когда разговаривают со взрослыми. И я собираюсь научить мальчишку, как вести себя прилично. Не вмешивайся - Газаль был не прав, - Ким наклонил голову, разглядывая Анвара добрыми арийскими глазами. – Но мы – взрослее и умнее. Злиться на нас не надо. Успокойся, расслабься. Я не хочу с тобой ссориться, но нас здесь много, и я хочу, чтобы хорошо было всем, а не только тебе… -Ким, не трогай его. Великий Пророк говорил, влюбленных и больных не обижают, потому что они угодны Элю, - вдруг тихо сказал Кази и внимательно посмотрел на торговца. Анвар скосил глаза на мальчика – еще тогда, когда он собирался продать его в Эль-Харре, то долго сомневался – нормальный ли этот ребенок? Здесь к мальчику прочно приклеилось прозвище Кази - Судья. В худом, будто прозрачном тельце жило какое-то незыблемое понятие о справедливости – как если бы она действительно существовала. Странные, хотя и красивые глаза – чистые и будто отрешенные от земных дел, они почему-то напомнили Анвару о старшем брате. Тот тоже вечно смотрел, будто ничуть не сомневался в своей правоте. И сейчас он вряд ли бы одобрил поступки младшенького. Шайтаново отродье! «Так, теперь меня будут жалеть мои бывшие рабы. Ну и где твоя хваленая справедливость? – с мрачным скепсисом усмехнулся Анвар про себя. – Ты должен был быть продан какому-нибудь любящему молодых мальчиков старику, а я сейчас должен находиться дома и курить кальян с моими братьями, рассуждая о предстоящих скачках. И где ты нашел тут справедливость?!». -Ты болен, приятель? – озаботился Ким, явно не поняв намека. В его голосе слышалась самая настоящая забота. Сейчас он, пожалуй, предложит сходить за евнухами и вообще, как-то помочь. Он что, правда верит в то, что говорит? Анвар присмотрелся и изумленно покачал головой – да, похоже на то, что этот сильный и могучий парень действительно хочет добра для всех сразу. Но это же чушь какая-то! Так не бывает – потому что всегда найдется кто-нибудь более сильный, кто тоже хочет быть счастливым, а чтобы быть счастливым, ему почему-то очень нужно сломать твою жизнь! И какого, спрашивается, шайтана этот бывший янычар, простой грязный наемник, решил, что может вмешиваться? Что хуже всего – похоже, он был прав, и Анвар понял, что ненавидит Кима за эту его правоту – и за Ежи. Торговец исподлобья оглядел остальных: близнецы смотрели на него спокойно, даже с интересом, Фаиз осуждающе бросал взгляды из-под пушистой челки, Газаль, не поднимая глаз, доедал свою порцию. Миджбиль, развалившись на скамье с пиалой кумыса в руках, лениво мял рукой шею. -Драка? – предположил он, повернув точеный профиль к Хамеду. Мадьяр, не отводя от торговца странно бессмысленного взгляда - словно у нарисованной на свитке красавицы из Цветочной Лодки, вдруг покачал головой: -Вряд ли. Он же не дурак. Ким начнет, а остальные помогут. Ты бы стал драться, зная, что противников – больше? -Я помогу, - согласился Миджбиль и нехорошо улыбнулся. Верхняя губа Анвара поползла вверх в зверином оскале. Но сил на драку уже действительно не оставалось. Поэтому он развернулся и ушел, ощущая на своей спине недоуменные взгляды. Говорят, если подняться высоко в горы, сердце начинает стучать сильнее, а виски сжимает от того, что воздух вокруг становится плотным и удушливым. И если человек поднимется достаточно высоко – он может сойти с ума или вообще умереть. Как если бы просто заснул. Заснуть. Получить выгоду из безвыходной ситуации - превратить свою темницу в убежище. Обнять своего Ежи – там, во сне. Это будет самый умный поступок за сегодняшний день. И – пошло оно все… Добравшись до комнаты, Анвар открыл дверь, понимая, что сейчас у него есть единственный выход – закрыть глаза и ни о чем больше не думать. Торговец даже не успел понять, что случилось. Просто пол ушел у него из-под ног – моментально, так, будто его и не было вовсе. И сразу пришла боль – с трудом удержав рвущийся наружу стон, торговец обнаружил, что стоит на коленях, упираясь ими в белый мрамор, а по правой руке от запястья до локтя пробегают острые язычки боли. И что самое интересное – пол вокруг скользкий, будто его специально поливали… судя по запаху – маслом для светильника. Анвар стиснул зубы – запястье начинало вспухать, и на секунду боль словно отрезвила его: он вспомнил о том, на что раньше не обращал никакого внимания, будучи занят своими снами и реальными проблемами. На пахнущие потом шелковые покрывала. На застоявшуюся в кувшине настойку, которую бы не стал пить даже прошагавший по пустыне три дня верблюд. На пыль по углам комнаты. На обнаруженные не так давно прямо в постели колючки ползучего растения, опутывавшего белые стены Спален. И прочие мелочи. Торговец нахмурился – какая-то мысль пыталась пробиться через охватившее его в последнее время безразличие, словно мозг продолжал работать вопреки воле хозяина. Но Анвар только махнул рукой – если он досаждает кому-то настолько сильно, Эль с ним, это его проблемы. У него сейчас - есть и поважнее… Только бы пережить день. И тогда, ночью, среди шелковых покрывал, можно будет выпустить наружу все то, что приходилось скрывать днем. Анвар и вправду чувствовал себя запертым в клетке зверем. Это было тяжело осознавать, но – такова оказалась воля Эля. Анвар был готов на богохульство, если бы оно хоть что-то изменило. Шли дни – а вокруг ничего не менялось. И дело было не только в Ежи. Казалось, в этом месте действительно – никогда ничего не случается. А ведь он в Спальнях всего месяц, другие живут здесь годами. И как они только не передохли от скуки… -Бедный мальчик, совсем запутался? - протянул рядом знакомый, мягкий и насмешливый голос. Анвар вскинул равнодушные глаза – Хамед наклонился, рассматривая его так, будто изучал. Он стоял совсем близко, и торговец впервые обратил внимание на то, что красота мадьяра – жестокая и злая, будто бы он, как самка паука, собирается съесть тебя сразу после соития. Значит, вот почему он все время завешивает свое лицо длинными вьющимися прядями!... -Отвали, - Анвар попытался подняться, но скользкий пол и вывихнутая рука не дали ему этого сделать. Хамед рассмеялся, наблюдая за его попыткой. -Надеюсь, у тебя хватит мужества признать поражение, Анвар-эфенди? - спросил он почти ласково. Торговец грязно выругался сквозь зубы. Это становилось невыносимым. Анвар не хотел слышать своего имени. Он хотел, чтобы его оставили в покое. Каждый раз, когда его называли по имени, он вспоминал, что все еще существует в этой реальности, и от данного факта – никуда не деться. Да и о чем мадьяр вообще толкует? Неужели только о вывихнутом запястье? Краем глаза Анвар заметил, что появившаяся в конце коридора фигура развернулась и начала удалятся обратно, ступая как можно тише – видимо, Миджбиль решил не мешать приятелю развлекаться. -Мужества? – вырвалось у него. – Незачем унижать меня! -Ты еще не знаешь, что такое унижение, - словно пообещал Хамед. Довольная и очаровательная улыбка на его красивом лице вдруг погасла, и мадьяр стал очень сосредоточенным и серьезным. Сделав шаг вперед, он неожиданно быстро обхватил ладонями запястье торговца, резко дернув его вверх и чуть в сторону. Это было больно. Какие сильные пальцы, наверное, у него отлично получается делать массаж!... Это было настолько больно, что перед глазами Анвара на секунду мелькнуло душное подвальное помещение, в гаремном обиходе называемое пыточной, и спокойные, словно каменные лица евнухов. Тогда тоже было больно… -Обычный вывих, ничего серьезного, - прокомментировал Хамед, оглядывая его запястье. – Ну все, кажется, вправил. Пойдем ко мне, надо применить мумие, иначе опухоль так просто не спадет. Евнухам говорить не стоит – насмерть залечат. Хочешь из-за какого-то вывиха неделю в постели отваляться? Заодно и поговорим, если ты, конечно, пришел в себя. Обычно боль отрезвляет. Хорошая штука – полезная, в один прекрасный момент – просто перестаешь бояться, потому что больнее – уже не будет. Так что отчаиваться рано. Да ты не морщись, пойдем, я тебе все объясню… Анвар и не подозревал, что можно вот так, парой фраз, сказанных мягко, но настойчиво, убедить человека. Про Хамеда ходило много слухов – вплоть до того, что у него в роду были колдуны, и поэтому с ним не стоит связываться. Миджбиль рядом с Хамедом казался простым и надежным, к ...
Соня Сэш: ... ак стальной меч. Сейчас, когда Хамед, похоже, не притворялся, от него исходила своего рода сила – та самая сила, которая заставляет войска идти за своим полководцем даже в самую безнадежную битву. Темная и инстинктивная, которая могла спасти – а могла и раздавить. В зависимости от желания хозяина. Впрочем, Анвару было слишком все равно, чтобы он стал всерьез сопротивляться. Даже когда Хамед, закончив накладывать мазь и перевязывать его запястье, обернулся и зачем-то развязал нежно-голубой пояс, распахивая вытканную цветами накидку из лионского шелка. У мадьяра было безволосое, тонкое и очень изящное тело, больше всего напоминающее о статуэтках, вырезанных из слоновой кости. Это было красиво, только дурак не стал бы признавать очевидного. И только кастрат, пожалуй, мог бы не признать, что Хамед умеет взволновать чужую плоть всего лишь парой движений бедер. -Не шевели рукой, если сможешь, еще пару дней ей будет нужен покой, - мадьяр по-кошачьи прогнулся в пояснице, вставая перед лежащем Анваром на колени. Прижав к себе все еще зудящую руку, торговец с удивлением смотрел на то, как мадьяр медленно спускает с узких гладких бедер шаровары, обнажая длинные, но совсем не худые ноги. -Собираешься меня изнасиловать? – язвительно усмехнулся он. – Тоже хочешь помочь мне, как этот собачий сын Ким? Бесполезно, можешь даже не стараться… -Я мог бы тебе помочь, - заверил его Хамед, кладя на грудь Анвара оказавшуюся холодной ладонь и уверенно залезая под узорчатый жилет. – Но не хочу. -Эй, забудь, – неуверенно сказал Анвар, потому что вторая ладонь Хамеда уже легла ему между ног, вызвав приятную судорогу. Обычно Анвар не церемонился с удовлетворением собственных желаний – для него это было как почесать укушенное комаром место, а женщин, в том числе прекрасных рабынь, на этом свете всегда было очень много. Но сейчас он почему-то колебался, помня о слухах вокруг персоны Хамеда. Впрочем, мадьяр уже позаботился обо всем сам – Анвар еще никогда не спал ни с кем более порочным. Даже женщины из Цветочной лодки не стали бы так широко разводить ноги и так громко стонать, все сильнее насаживаясь сверху на прекрасно стоявший член Анвара, который помогал мадьяру медленными глубокими толчками внутрь. На тонком лице Хамеда появилось отрешенное выражение, капризные губы увлажнились, волосы моментально промокли в жаркой комнате, а пряный запах, исходящий от не ведающего стыда тела, смешивался с незнакомым Анвару ароматом курильниц. В перерывах между стонами мадьяр продолжал говорить: -Ни на небе, ни на земле нет загадок… Все ясно, просто и плоско… Это – как стена, о которую можно разбить голову… Глупая игра… Мы всегда остаемся одни, даже если кто-то есть рядом… А если так – нам нечего терять… Нужно пробовать получить как можно больше и не боятся боли…Повелитель не главный в этом дворце, он просто об этом не подозревает… -Ежи… - простонал Анвар привычно, закрывая глаза. Ему было хорошо, но от дыма курильниц начинала кружиться голова, и происходило что-то очень странное: перед глазами мелькали сразу все лица Ежи – улыбающийся Ежи, печальный Ежи, расстроенный Ежи, испуганный Ежи, спокойный Ежи, Ежи из сна, который смотрит на него с первыми отголосками любви, тонкие руки и томное, податливое тело, теплое дыхание, жаркие губы и мягкое прикосновение волос к лицу… Что же случилось с мечтой? Почему он сейчас здесь, с Хамедом, в этой красивой большой комнате, по которой плывет тяжелый и слащавый дым курильниц, какая-то странная смесь пряностей, и кто должен отвечать за все, что происходит? Кого надо убить, чтобы вернуть все на свои места? Неужели себя? -Нет, не себя…- говорит Хамед. Он покачивается на бедрах Анвара с одухотворенным видом – как у какого-то дервиша, изрекающего истину, двигаясь при этом так плавно и умело, что торговец сцепляет зубы и едва удерживается на краю реальности. Дым плывет по комнате, словно отделяя ее от всего остального мира, впрочем, Анвару не привыкать – он и без того уже давно живет в каком-то своем мире, и эта странная иллюзия – лишь его продолжение. Влажные, спутавшиеся пряди мадьяра метаются в воздухе как поднятые вихрем песчинки. Одной рукой Хамед ласкает свои соски, другой – гладит Анвара, мадьяр стискивает зубы, его виски покрывает испарина, но он все равно говорит: - Убивать никого не нужно, это слабость, бегство от боли… Я хочу тебе кое-что показать, сегодня вечером, после заката. Не бесплатно, нет, взамен ты поможешь мне с Миджбилем, хочу заставить его ревновать… Я помогу тебе, но это будет – просто сделка, если говорить на твоем языке, торговец… Тебе придется признать поражение – это отправная точка, чтобы действовать дальше. Ты проиграл, приятель, знаешь об этом?... Глаза Анвара сужаются, наполняясь расплавленным золотом. Внутри него в вихре кружатся образы Ежи – и реального, и нереального, и далекого, и близкого, невозможно прекрасного и до боли в сердце любимого. Торговец рывком приподнимается, опрокидывая ловко извернувшегося и приземлившегося на спину наложника, пристально вглядывается в разметавшегося перед ним на атласе покрывал мадьяра – может быть, в нем и есть эта странная, внушающая уважение сила, но физически Анвар сильнее. И не любит, когда с ним ведут себя так, будто бы он – ребенок, которому надо все объяснять. -Я не проигрываю, Ежи будет моим, - зло говорит он, захватывая волосы Хамеда в ладонь и прижимая их к кровати. Возбуждение заставляет его двигаться быстрее, чем хотелось бы, а образ руса почти исчезает из памяти. Зато на его месте появляется образ Кима. Человека, который в прошлом был убийцей, но считает себя вправе указывать, что кому делать, и кроме этого служит для Ежи чем-то вроде щита от Анвара. Удивительно, как все становится просто в состоянии дикой ревности. Хамед застонал, когда Анвар грубо вновь вошел в его тело, одновременно прижимая разведенные бедра к кровати руками. Должно быть, это было болезненно. Но вместо того, чтобы запротестовать, мадьяр только оплел его руками и ногами, загадочно и бессмысленно посмотрел в лицо, таинственно улыбнулся: -Ты не умеешь проигрывать, да? Сегодня вечером ты все увидишь сам, а потом я помогу тебе. О да, я помогу… – и он одарил торговца впечатляющим по силе и жадности поцелуем. Во время которого Анвар кончил, еще раз поразившись умелости этого непростого, ох, боюсь, далеко не простого полукровки, способного так отчаянно целоваться… Совсем не так в уже стемневшем, густом и синем воздухе Ким целовал Ежи. Великан делал это нежно, почти даже не прикасаясь, а словно ощупывая приоткрытые, бледные губы руса, и не только губы, но и – прохладные виски, горячие щеки и лоб. Ежи не отвечал – но и не отстранялся, замерев в объятиях великана и прикрыв глаза. Его профиль на фоне огромной яркой Луны казался идеально нарисованным рукой искусного живописца, а тело великана было усыпано лунными бликами и отливало бронзой. А совсем близко, почти в двух шагах, надежно укрытые по сенью ветвей ивы, стояли, прижавшись друг другу Анвар и Хамед. Хамед обнимал Анвара – не потому, что хотел его, в конце концов, три раза за день – этого вполне достаточно, чтобы насытить самое ненасытное тело. Он с таким трудом привел парня в себя, потратил целый день – и вот, наконец, получил свою долю удовольствия, наблюдая, как по высоким скулам торговца бежали крупные, ничем не сдерживаемые слезы. И еще он дрожал, прислоняясь к Хамеду, как к единственной защите, хотя мадьяр был куда более низким и хрупким. И – не отводил взгляда от сплетшихся на фоне Луны тел. Слезы на скулах человека, считающего себя настоящим мужчиной и представителем элиты. Нелепо, но красиво. Хамед даже грешным делом подумал о том, как это было бы, наверное, любопытно – влюбиться и на своей шкуре прочувствовать все то, что сейчас чувствует Анвар. Со стороны больше всего смахивает на лихорадку, впрочем, если бы людям не нравилась эта болезнь, они бы давно придумали от нее лекарство. В любом случае Анвар выглядел так, будто его пожирал изнутри какой-то необъяснимый жар, делая вдвойне интересным яркое решительное лицо. Это – впечатляло. А вся умелость Хамеда – лишь мастерство профи и не больше. Мадьяр хитро посмотрел на торговца – волосы упали ему на лицо, надежно скрывая выражение глаз и улыбку, тронувшую капризные губы. Если он не ошибается, а он – никогда не ошибается в своих выводах, сегодня ночью ему предстоит увидеть что-нибудь очень интересное. Светский репортер, говорите? Нет, ну в самом же деле – отличное ремесло!... В эту ночь Анвар так и не смог заснуть. Он лежал один в своей большой комнате, принадлежавшей раньше, вроде бы, какому-то сиду, довольно роскошной и даже с небольшим бассейном. Впрочем, воды и так хватало – слезы снова дали о себе знать с того момента, как Анвар вошел в комнату, вернее, был запихнут в нее Хамедом буквально за пару минут до того, как равнодушный евнух повернул в замке ключ. Только на этот раз – это были слезы горечи.
Соня Сэш: Он сделал все, что мог, чтобы получить Ежи. Он предал семью, заставил страдать отца и братьев, буквально вывернул свою жизнь наизнанку. Он пошел против воли калифа и вековых традиций, без которых, Анвар был уверен, сияющий Бхарат быстро превратиться в груду обломков. Он пережил пыточную и заставил себя забыть о том, что происходило в этой душной маленькой комнате с перекладиной в виде буквы «П». Он добровольно остался в гареме и прекратил попытки сопротивления – и все ради того, чтобы в один прекрасный момент быть вот так просто, словно тростником по пергаменту, вычеркнутым из жизни человека, из-за которого… нет - во имя которого!... Это было несправедливо. Неправильно. Нечестно! Кто-то сверху забавлялся ими, как игрушками. И Анвар понимал, как он близок к тому, чтобы сломаться – сейчас, а не тогда, когда, вися на выкрученных руках, он кричал, пока молчаливые евнухи выполняли приказ калифа и доставляли ему боль любыми способами, которые не оставляют на теле следов… И это тоже – во имя него… -Нечестно, - вслух сказал Анвар, широко открывая глаза, сверкающие расплавленным золотом. Ежи. Ежи, любовь моя, сладость моих очей, моя единственная Луна на всех небесах этого мира… Торговец чувствовал, что должен на что-то решиться. Если он оставит все как есть – то окончательно свихнется. Если сделает то, что собирается – Ежи никогда не захочет его видеть… Анвар не знал, как долго он разговаривал с Ежи и даже вряд ли понимал, что разговаривает с тем вымышленным образом, который придумал для себя сам – нет, который внезапно родился в нем под звуки неистовой музыки еще там, на невольничьем рынке, и разрушил его жизнь. А что еще оставалось – он не знал ничего о любимом человеке, потому что любимый человек возвел между ним и собой преграду почище Великой Бхаратской стены. Вот ему и пришлось собирать по крупицам выражения лиц и додумывать то, чего он так жестоко лишен. Лишен – сперва калифом, потом самим Ежи, а вот теперь – бронзовым великаном Кимом, которого возненавидел еще сегодня утром… В конце концов, Анвар принял решение – потому что знал, что мужчиной может называться только тот, кто принимает решения и всегда-всегда их выполняет. Хотя, если честно, сейчас он чувствовал себя всего лишь маленьким, брошенным в одиночестве ребенком, нет, половинкой ребенка, у которого вдруг взяли – и украли вторую половинку. И тогда, чтобы не сойти с ума от этих пахнущих ночными кошмарами и кальянным бредом видений, Анвар призвал на помощь чувство, которое всегда выручало его – почти так же часто, как подводило. Злость. Нет, не злость – слепящую ярость Бешенство на уровне инстинкта, позволяющее красться в темноте и ненавидеть – только одного. Не распыляясь. Не тратя силы. С остальными можно разобраться позже. А что касается балкона – так покрывала вполне подойдут, даром, что их так и не поменяли… Кинжал оказался именно там, где Анвар и предполагал. Хамед рассказал ему эту историю в шутку, смеясь, пока они валялись в постели - про то, как на его глазах один из невольников спрятал под ступеньками одной из ближайших беседок, кстати, за третьим камнем с запада, ритуальное оружие, с трудом выменянное у евнухов. Чтобы потом, когда будет совсем плохо, совершить самоубийство. «А что с ним случилось?» - полюбопытствовал тогда Анвар. «Ничего, он все еще жив, - пожал плечами Хамед. – Махает саблей среди роз, рисует неплохие картинки и старательно учится ни о чем не думать и ничего не желать. Страшный тип. То, что он сделал с собой – хуже, чем самоубийство». «Да нет, я про оружие», - нетерпеливо прервал его торговец. Хамед моргнул и честно сказал, что понятия не имеет. В своей горячке, погруженный в мысли об убийстве Анвар даже не заметил, что кинжал с золотой рукояткой был вовсе не похож на ритуальный клинок, используемый в семьях шейхов, где еще чтят традиции, для самоубийства в случае позора. А если бы и заметил, скорее всего, решил бы, что клинок был унесен из тайника, а потом им воспользовался кто-то другой… Добраться до комнаты Кима по поребрику между террасами комнат не было особенно трудным делом – Анвар не припоминал момента в жизни, когда ему отказало бы тело. С мыслями обстояло сложнее – в голове торговца все еще плескалась раскаленная, кипящая ярость, он тихо, как кошка, скользнул на пол в темной и просторной комнате Кима, нашел лежащее на кровати тело – большое и сильное, надежное, как скала, должно быть, Ежи нравятся такие мужчины… Последняя мысль заставила Авара плотно сжать губы, ненавидяще прищурить сверкающие золотом глаза и взмахнуть оружием. Но, уже занеся кинжал над широкой и мерно вздымающейся грудью великана, он вдруг застыл и сам сперва толком не понял, почему. На шее спящего Кима, прямо под подбородком, от правой стороны лица до левой – тянулась тонкая ниточка шрама. Совершенно незаметного днем, когда он не лежит вот так, спокойно откинув голову назад. Анвар вспомнил, что до того, как стать рабом, Ким был наемным янычаром. Значит, один раз его уже убивали. И почти убили – рана в таком месте вполне могла бы оказаться смертельной. Если уж Эль или судьба распорядились так, отняв великана у смерти, было бы слишком нечестным убивать его второй раз. Анвар еще немного постоял с занесенным кинжалом, а потом заставил свои руки медленно опустить оружие вниз. И только тогда он услышал в тишине ночи (неожиданно замер сад, даже перестали свиристеть цикады) еще чье-то тихое дыхание. Испуганно вскинув глаза, он проследил, как по освещенному Луной белому мрамору террасы метнулась от проема какая-то тень, больше всего похожая на человеческую. Но вполне могущая принадлежать и призраку. С похолодевшим сердцем и дрожью где-то в районе позвоночника Анвар понял - что никогда не верил в Аху. Да и вообще, он почти не вспоминал имени убитого им человека – у торговца всегда неплохо получалось управляться с собственной памятью. До того момента, как он встретил Ежи. И вот теперь – призрак... Почему он ушел, так и не отомстив Анвару за собственную смерть? Это было бы справедливо – легенды говорили, что Аху - злобные и мстительные создания, приходящие после смерти к своим убийцам. Неужели только потому, что Анвар не совершил этого снова? И этим дал душе шанс очиститься перед миром мертвых – если он есть, этот мир, если не врут старинные легенды и если жизненный путь не кончается, как утверждают жрецы, развеиванием праха над Гангом?... Это было невероятно. Но это - приносило облегчение. Теперь можно было бороться дальше – вот и Ежи посчитал его вполне нормальным человеком, способным не повторять прошлых ошибок. Тихо засмеявшись, Анвар опустил кинжал еще ниже… …и взвыл, чувствуя, как выворачиваются кости в его руке – уже второй пострадавшей за сегодняшний день. Оказавшись на полу, он изумленно поднял голову, но сперва пришлось сдуть с глаз упавшую челку, и только потом торговец увидел вокруг себя целую толпу - расстроенное лицо Кима, мрачные лица янычар и суровое лицо Масрура. Не может быть, чтобы они вошли в комнату совершенно бесшумно? Скорее всего он был так занят своими мыслями, что даже не услышал бряцанье оружия… -Что происходит? – еще больше удивился Анвар, понимая, что него смотрят со злобой и осуждением. Главный евнух скривился: -З-з-заткните ему рот, - скомандовал он, и торговец, не успев возмутиться, оказался не только обездвижен, но и лишен голоса. В последней попытке хоть что-нибудь уразуметь, он воззрился на Кима – великан только сокрушено покачал головой. -Зачем ты это сделал? – тихо спросил он, садясь на скрипнувшую под его весом кровать. В руке он держал вырванный из ладони Анвара кинжал. С золотой рукоятью. – Я ждал тебя, но не хотел верить, что это ты. Ты принял его за Газаля, да? Кази одел его плащ, было холодно, Газаль пошел в комнату, а он задержался… он всего лишь хотел посмотреть на звезды. Зачем ты убил мальчика? Ему было всего двенадцать… Если бы ты пришел ко мне сразу, до того, как… я бы понял… я бы помог… -Да чего ты разоряешься? Он ненормальный, - заметил один из янычар. – Вон как глазами сверкает. Отведем его к визирю, пусть сам разбирается. Хорошо не укусил, еще бешенством заразиться не хватало! Махнув рукой, великан уткнулся лицом в ладони. Анвар отчаянно замотал головой. Это уже было слишком! Нельзя же все сваливать на одного человека – и любовь, и разочарование, и калифа, и пыточные, и ревность, и обвинение в убийстве!... Надо успокоиться. В конце концов, в одном Анвар был уверен точно – кроме того злосчастного случая на скачках, он больше никогда в жизни никого не убивал. Он будет бороться. Его приведут к визирю, и там он все объяснит… «Я не выдержу», - понял Анвар, когда за лицами, мелькающими в проеме дверей, увидел бледное, как сам Аху, лицо Ежи. На это лице было совершенно новое выражение – рус растерянно смотрел на торговца и болезненно щурил серые глаза, будто пытался что-то мучительно сообразить. На секунду, несмотря на ситуацию, Анвар замер в сладостной истоме – такого выражения лица у Ежи он еще не видел. Но он запомнит. Обязательно запомнит, как запоминал все выражения этого лица. Лицо единственного человека, перед которым он был согласен стоять на коленях и умолять хотя бы о капле любви. Получив ощутимый тычок рукоятью меча в спину, торговец опустил голову и позволил отвести себя к Джетте без единой попытки протеста. Войдя из благоухающего ароматами цветущих роз сада с сидящим на плечах черным котенком, я притормозил возле дверей, услышав звуки ссоры. Судя по голосам, ссорились брат и сестра Фронтеро, я не смог разобрать слов, но интонации подсказывали, что речь шла о чем-то более важном, чем вопрос о том, какой костюм надевать к завтраку. Поглаживая мурлычущего от удовольствия котенка, я благоразумно подождал, пока дверь в столовую не распахнется, и оттуда не выйдет разъяренная Флора с влажными от слез – не то обиды, не то злости, - глазами, и не прошуршит платьем по коридору, как великосветское привидение. Саншу обнаружился в столовой. Вид у него был помятый, рубаха оказалась расстегнута, ее концы, по обыкновению, болтались на уровне бедер. Он хмурился, глотая Катрановский кофе, а, увидев меня, мрачно буркнул: -Здорово, эфенди. Куда сегодня? -В Блуа, - просветил я его, садясь рядом и ожидая, пока выскользнувший тенью из двери молчаливый раб не принесет мне кофе. -А что мы забыли в Блуа? Ах да, ты же – Месье Большая Шишка, - спохватился Саншу, скривившись при виде раба. – Хочешь посмотреть, как живут другие Большие Шишки? Так я отвечу. Все то же самое, только кофе им подают не рабы, а слуги. Работал я как-то на одного типа, на первом курсе дело было, когда совсем безденежье за горло прихватило. Недолго продержался… -И что ты сделал? – уже догадываясь, поинтересовался я. После глотка одуряюще крепкого кофе я окончательно пришел в себя и стал мечтать о сигаре. Саншу странно посмотрел на меня: -Швырнул ему в лицо поднос с его дурацкой жратвой и уволился. Баски, знаешь ли, не слишком любят, когда ими командуют. Мы вам не какие-нибудь дрессированные зверюшки, как бы кто-то там не рассчитывал… -А стриптиз, значит, лучше? – я хитро и довольно взглянул на моего проводника. Да, наверное, неплохо, что Пророк Бар-Кохба запретил нам вино – хотя, по моему опыту, и настойкой можно набраться до приблизительно такого же состояния. И заставить кого-нибудь, вроде демона Тануки, принести тебе с утра водички, чтобы не пугать рабов, – очень и очень трудно, ждать придется не менее получаса. -Значит, лучше, - отрезал баск. – После обеда и поедем, я приготовлю карету. А ты думал, пешком пойдем? Нет уж, ножками в ломак, да и на работу хотелось бы успеть. К тому же мне нужно заехать в Дом на Мосту и переодеться. В Блуа принято появляться в соответствующем виде, при параде, так сказать… Простучав колесами по мостовой одной из самых широких улиц Щамбора, карета свернула на еще более широкую дорогу. Вычурные ворота с многочисленной охраной в плащах и ботфортах, - и мы очутились в месте, про которое очень много написано в лионских книгах. Саншу тут же сообщил, что когда-то здесь стоял донжон замка Карла Кровавого, однако его потомки с помощью гениальных архитекторов превратили Блуа в величественный дворец в окружении огромного парка с аккуратно выстриженными лужайками и рощами дорожками, фонтанами, бассейнами, статуями и Большим каналом, отведенным искусственно от Луары. Баск говорил, иногда позевывая, словно лекция не доставляла ему особого удовольствия, а я тем временем рассматривал виды из окна. Все вокруг поражало пышностью и вычурностью, и по-своему, наверное, было красиво – если, конечно, не брать в расчет строгую симметрию и ослепительную белизну зданий Запретного Дворца, где все дышало гармонией настолько, что со стороны очень напоминало хаос. Но в одном я с местным правителем был согласен – чертоги самых знатных и древних семей должны находиться подальше от селений ремесленников и людных мест. Потому что управлять государством возможно лишь только когда тебе не надоедают ежедневно докучливой настойчивостью и можно время от времени погрузиться в благословенную праздность... Кучер Катрана остановил карету на одной из дорожек среди других таких же, откуда выходили перетянутые корсетами дамы и мужчины с выставленными напоказ, обтянутыми лосинами ногами. Глядя на последних, я только покачал головой – ну, привычка краситься и пудрить волосы еще не самый страшный порок для мужчины, но вот с мужскими ногами в Лионском королевстве были явные проблемы… -Подождешь меня здесь, - заявил я, выбираясь из экипажа. -А как же, - рассеянно отозвался Саншу. Баск высунулся из окна и беззастенчиво пялился на дам. – Нет, ты только посмотри, какие формы! Черт, и почему я – не Большая Шишка? -Физиономией не вышел, - ответил я, но баск даже не отреагировал на подколку очередным бурчанием, от которого я уже успел порядком устать за прошедшее время. Вздохнув, я осмотрелся. Дамы, уцепившись за подставленные локти своих кавалеров, странным потоком устремлялись вглубь парка по широким дорожкам, от основного потока расходились отдельные ручейки – местная знать сворачивала в укромные аллеи или вовсе исчезала, ныряя в какую-нибудь рощицу. А потом поток и вовсе распался на отдельные струи – такое ощущение, что все ходили по парку абсолютно бесцельно, лишь бы куда-нибудь идти, и найти верное направление, ориентируясь на окружающих, стало делом невозможным. Тогда я подошел к одной из парочек, мирно воркующих на скамейке, и прямо спросил, как пройти к Зеленому лабиринту – Индра вроде бы говорила, что собирается быть где-то там. -О, это неподалеку от розария, - ответил кавалер . – Я вас раньше не видел. Должно быть, вы приезжий. Будьте осторожнее с Зеленым Лабиринтом. Человек, вошедший в него должен суметь найти выход, а заблудившихся вечером по приказу Филиппа отлавливают два специальных охранника. Я кивнул, заложил руки за спину и последовал в указанном направлении, миновав огромный бассейн с небольшим водопадом, водяными лилиями и крупными оранжевыми рыбами. Прошел по дорожке, окруженной лавровыми кустами, свернул налево, потом направо, а потом понял, что вокруг меня не осталось ни одного человека, звуки праздника раздаются уже приглушенно, а я совершенно не помню, как сюда шел. Должно быть, это и был тот самый Зеленый Лабиринт, о котором толковала Индра. Надо бы завести такой же у себя – и отправлять туда неугодных придворных, чтобы денька два побродили и поразмышляли о своем недостойном поведении. Так я подумал и, разумеется, тут же заблудился. Где-то вдалеке гремел праздник, слышались взрывы смеха и радостный визг, но как туда добраться – я не представлял. Поэтому, выдохнувшись, остановился, когда воздух уже начал подергиваться особой синевой, символизирующей в Лионе приход вечера – в отличие от нашей южной, моментально наплывающей на мир темноты. Переведя дух, я осмотрелся – все те же высокие, выше моего роста, кусты лавра, запутавшиеся среди их ветвей цветы, все – зеленое и уже порядком надоевшее. Буквально на секунду мелькнула мысль позвать демонов – но я тут же представил, как позабавит Тануки сложившаяся ситуация и тотчас же отказался от этой глупой затеи. Нет уж, сперва попытаюсь еще раз сам. С пятой попытки я понял, что не люблю лабиринтов. Снова остановившись, снял перчатки, вытер вспотевший лоб и огляделся. Кажется, я взял неверное направление – ветер по-прежнему приносил звуки, но гораздо более тихие: не то смех, не то стоны, почти заглушаемые шумом колыхавшихся ветвей. Внезапно мне стало по-настоящему жутковато. Впервые за много лет я остался в полном одиночестве, наедине с собой, и почему-то мне показалось, что нам двоим – просто нечего друг другу сказать. Я слышал шум ветвей, празднующих прошедший ночью дождь, но почему-то перед моим взором возникала Великая Пустыня. И камень, отколовшийся от стен старого, заброшенного храма. И бесчувственное тело отца под этим камнем, рухнувшим не то от старости, не то по воле Великого Эля, порой бывающего жестоким со своей паствой. Нагретая рукоять кинжала. Далекий вой шакалов – пока еще далекий. Слезы, сразу же высыхающие на жестком горячем ветру. И – никакой надежды на спасение, потому что в нашей благословенной стране - никто никогда не слышал об оживлениях. Я нахмурился. В воздухе отчетливо запахло богохульством. Если тогда, на набережной, Саншу был прав… Нехорошо получалось. Нет, за Элем и раньше водились грешки, наше прекрасное божество не без интереса относится к роскошным женщинам и хорошей еде. Но то, о чем рассказал баск, здорово смахивает на обман целого народа. И кстати, моего народа. Впрочем, мне-то вроде не на что жаловаться? Но почему-то в тот момент я остро пожалел, что не родился обычным западным человеком. Дай нам Эль эту возможность - ожить после случайной, несвоевременной гибели – и мой отец, вероятно, был бы сейчас жив, а меня не мучили бы кошмары почти каждую ночь, проведенную в моей богато обставленной спальне. Правда, были бы живы и те, кого я казнил за участие в заговорах – у большинства из них были влиятельные родственники и большие деньги. Может быть, все не так уж и несправедливо. И все-таки - никогда не чувствовать этого страха, никогда не просыпаться с липкой от пота спиной и никогда не нуждаться в том, чтобы успокаивать нервы, доказывая свою власть над другими – точно так же, как это делает, убивая, Индра. Я мог бы избежать этого, всего лишь родившись в одной из стран, где чтят множество Богов сразу, где нет порядка – но есть справедливый выбор?... Шайтан! Какой там народ! При чем он тут вообще? Я чувствовал СЕБЯ безнадежно обманутым!... А вот это уже ни к шайтану не годилось. Резко вдохнув и выдохнув, я сел на корточки – гудящие после «веселой» прогулки ноги отозвались ноющей болью – и прислонился к аккуратно выстриженной стене кустов лавра. Вернее, попытался прислониться. Потому, что при попытке это сделать, моя спина, а вслед за ней – и все остальное тело неожиданно провалилось в образовавшийся на месте ветвей проем. Моя ладонь машинально потянулась к кинжалу, а в глаза словно бросилось начинающее синеть вечернее лионское небо. И чей-то лакированный, по-модному тупоносый и каблукастый башмак тут же наступил на мою руку, не давая добраться до оружия. А я, как полный идиот, вместо того, чтобы позвать на помощь демонов (мне что, примера папочки не хватило?), вдруг так обрадовался живому существу рядом, словно оно и впрямь могло отогнать то присутствие смерти, которое я только что ощущал всей кожей. Я был готов его расцеловать, кем бы это существо не оказалось! Кстати, прежде чем целовать, неплохо бы узнать, с кем конкретно ты это собираешься делать? Ощущение опасности исчезло, как только я увидел светловолосого парнишку - лет восемнадцати в расстегнутой на груди блузе, в которой я без труда определил отличнейший лионский шелк и кружева. Смахнув челку со лба, парнишка засмеялся – у него было чудное лицо с милыми ямочками на щеках, циничным прищуром глаз цвета неба – не такого яркого, как у нас, а чистого летнего лионского неба, и еще – гладкая кожа, не испорченная ни одним прыщом или оспиной. Довольно высокий и умильно-худенький, еще явно слишком молодой, чтобы ежедневно бриться, он вызвал во мне ответную улыбку. Если бы не глаза, в которых скопилось этакое недетское знание жизни – этот малыш вполне мог бы сойти за двойника Цини. Именно так мой возлюбленный мог бы выглядеть, будь он человеком, а не демоном… Заслушавшись похожим на слегка фальшивящий хрипотцой звонкий колокольчик голосом, я совершенно упустил две очевидные вещи: во-первых, парнишка оказался пьян, и даже его блузка уже не была безмятежно белой, как планировал кутюрье, а – запачканной, словно брызгами крови, красным анжуйским вином. А во-вторых, позади него из ровной травы поднималась очень красивая и обнаженная женщина с пышной львиной шевелюрой рыжих, как огонь, волос. Я снова посмотрел на парнишку. Молодой придворный стоял надо мной, чуть покачиваясь, с невыразимым лукавством в глазах. Женщина, словно истинная львица, неслышно подкралась к нему сзади и прижалась к узкой спине. Я облизал губы и собирался что-то сказать, но в этот момент над нами вспыхнуло сияние фейерверка, на секунду закрыв все остальное. Мне пришлось скорчиться, потому что от неожиданности квадратный каблук еще сильнее уперся в ладонь острыми гранями. -Убери ногу! – прошипел я, как только сполохи в небе прекратили свое существование, а откуда-то издали ветер принес запах гари. Молодой человек непонимающе нахмурился – в это время дама уже стягивала с него рубаху, обнажая худое, подростковое тело – и, наконец, убрал каблук с моей многострадальной ладони. Засмеялся снова и, видимо, махнув на меня рукой, повернулся к своей рыжеволосой любовнице. Я сел прямо на траву, потирая ушибленные пальцы. Беспокоиться о свежести одежды уже не приходилось. Где-то по-прежнему праздновали годовщину коронации, со всех сторон меня окружали ровно постриженные квадратом ветви двухметрового кустарника, два тела передо мной с поразительным бесстыдством сплетались в один пахнущий животной страстью клубок, а я, как ни парадоксально, продолжал размышлять о сложившейся ситуации. Итак, по всему выходит, что у нас с моим Богом появилось некое взаимонепонимание. И вряд ли все объяснится путем обычной беседы, скорее всего, во время которой я наверняка стану преданно глядеть влюбленными глазами, сгорая от невозможности удовлетворения необъяснимой страсти. Если рассуждать по-простому, то моя благословенная мамляка – когда-то стала добычей одного слишком жадного божества. Может, в Лионском королевстве порядка и меньше, говорят, бывают даже конфликты между жрецами различных храмов, зато и жители весьма практично общаются с Богами по принципу: «Ты мне – я тебе», и всегда знают, по какой нужде в какой храм обратиться. Похоже на мои взаимоотношения с собственными демонами: люди ходят в храмы для того, чтобы получить взамен молитв и жертв что-нибудь полезное. А не только во имя традиций. И вообще, местный правитель, как я знаю, имеет весьма отдаленное отношение к жреческой верхушке… Что ж. Я вполне не против состоять в тесных отношениях с собственным Богом и быть Верховным Жрецом. И я даже восхищен тем, как Великий Эль однажды весьма умело использовал одно из кочевничьих племен, чтобы добиться полной покорности ему целого государства – послал Пророка, дал Небесное Железо, указал, где и чью кровь проливать. Можно сказать, ткнул пальцем и заявил: «Фас!». Зато теперь строгая иерархия и полное послушание тем, кто выше по положению, – основа стабильности, на которой держится Аль-Мамляка-Бхарат и которой в текучей суетливой жизни Лионского королевства лично я заметил маловато... Я тяжело вздохнул и уставился на парочку, отчаянно сминающую траву полянки. Молодой человек тяжело дышал, придавливая свою партнершу к земле и крепко намотав на кулак рыжие пряди. Я поймал себя на случайно проскользнувшей в стройные рассуждения мысли о том, что не стал бы возражать, если бы кто-нибудь так же намотал на кулак мои, стараниями цирюльников – по-настоящему роскошные волосы. Другое дело, конечно, оживление. Не для всех, конечно нет. Зачем, спрашивается, обычному крестьянину жить второй раз? Только для того, чтобы снова и снова пытаться прокормить себя и свой многочисленный выводок? Одним своим существованием – он будет умножать голодные рты. А если корма не хватает, получаются такие, как Керим, и мое государство вновь подвергается опасности. Да и нашим эмирам оживления, пожалуй, ни к чему – их и без того слишком много, чтобы кто-нибудь из нас мог чувствовать себя в безопасности. Словом, как я уже говорил, наш порядок – справедлив и гармоничен, как сам мир. Женщина, похожая на львицу, всхлипнула, обвивая ногами худое тело юноши. Я рассматривал гибкий позвоночник последнего, ходящие ходуном впалые бока и выступающий из-под приспущенных кружевных панталон костлявый копчик. Должно быть, и задница у него – поджарая и быстрая. Такие обычно бывают верткими, как угорь на раскаленном листе железа. Я представил, как молодой придворный извивается и изгибает спину, пытаясь удобнее устроиться на моем члене, и невольно улыбнулся этому весьма достойному зрелищу. Да, но я – исключение. Мне надоело просыпаться по ночам, широко раскрыв испуганные глаза и вглядываясь в темноту вокруг с отчаянно стучащим сердцем, машинально ища рядом с собой мирно дремлющего котенка – единственную защиту от того ужаса, который иногда охватывает Повелителя правоверных. Я устал смотреть в глаза моих поданных – кроме, разве что, Джетты, - и видеть в них скрытую под льстивыми улыбками, искусными масками и медовыми словесами знакомую старушку Смерть. Так я, пожалуй, и самому себе перестану верить… Уловив на себе насмешливый взгляд, я поднял мрачно опущенную голову – парень уже закончил свой нелегкий труд во имя рождаемости и теперь сидел, обвивая одной рукой колено, а второй – задумчиво вертя засунутую в рот травинку. Он улыбнулся мне с блаженной усталостью хорошо поработавшего человека и приглашающе кивнул на продолжавшую лежать в разморенной позе любовницу. Хмыкнув, я поднялся - легко и пружинисто, как хищник. Женщина меня не привлекала, она была похожа на объевшуюся кошку или ярко раскрашенную куклу, которой поиграли и бросили, - довольный и бессмысленный взгляд. Но зато в глазах парнишки со светлой, будто колосья пшеницы, прической «горшком» светился сквозь хмельную дымку ум – и в сочетании с чересчур худым, будто состоявшим из углов, телом, мне это, определенно, нравилось. А я привык получать то, что мне нравится. Такова участь рожденного калифом Бхарата. Ничего не попишешь. Да, собственно, ничего и не хочется делать. Я не отказываюсь от своей роли, нет, ни в коем случае. Мое государство должно процветать так же, как и при предках – это вопрос гордости. Шайтана с два я дам кому-нибудь наложить на него лапы. Все, что мне нужно – это немного уверенности в собственном будущем, в том, что в следующую секунду в моей чаше не окажется хитро смешанный яд, а в мою кровать не ляжет с притворной страстью наемный убийца. Да, мои наложники меня ненавидят - зато я уверен в том, что они делают это искренне, как и в том, что если они попытаются меня убить – это будет только отчаянье, последняя выходка загнанного в угол человека, а не заказ одного из моих обожаемых «родственничков». Это не будет игрой. Единственное место, где я могу рассчитывать на искренность. Когда я поцеловал парнишку, мне показалось, что он даже не понял толком, что произошло. Усмехнувшись, я проделал эту процедуру еще раз, а дальше произошло неожиданное: повернувшись к рыжей женщине, молодой придворный одними губами сказал: -Брысь! – а затем, схватив меня за волосы и грубым жестом намотав их на руку, решительно потянул вниз. Впрочем, я не особо и сопротивлялся – между тощих бедер парня было жарко, светлый пушок оказался мягким и шелковистым на ощупь, а на вкус это было похоже на порцию лимонной настойки в душный день. Медлить дальше было бы полной глупостью, и я продолжил в своем любимом бурном темпе. Кажется, моему партнеру нравилось, по крайней мере, бедра парнишка сводил так яростно, что мне пришлось крепко сжать их ладонями. И, наконец, выдавив окончательно охрипшим голосом какое-то лионское проклятье, он кончил – я как раз успел убрать голову, чтобы полюбоваться, как растекается по впалому животу молочная густая сперма. Нагнулся и, не обращая внимания на резкую боль в висках – волосы он все еще судорожно сжимал в руке, вылизал соленый от пота живот с играющими где-то под кожей твердыми мышцами. А потом, не медля ни секунды, принялся осторожно укладывать податливое, разнеженное тело на траву… Как оказалось, молодые люди в Лионе умудряются лягаться не хуже бхаратских скакунов. Я растерянно потер вспыхнувшую щеку, а молодой человек, сердито сверкнув глазами, заявил: -Не так! – и, вытянувшись, поднял с травы белоснежный, вероятно, ему и принадлежавший шарф. Мое сердце забилось сильнее. Возможность испытать себя на месте рыжеволосой мадемуазель вдруг привела меня в такое возбуждение, что я беспрекословно позволил завести себе руки за спину и связать каким-то удивительно надежным узлом. Теперь я лежал животом вниз, чувствуя, как трава холодит и покалывает голый живот, как напряжен в предвкушении мой член, как сверху меня что-то раздевает и поглаживает, вызывая дикое желание податься навстречу. Когда ягодицы неожиданно обжег довольно жесткий шлепок, я окончательно закрыл глаза и принялся ждать, что будет дальше. Минут через пять глаза пришлось открыть. Потому что вокруг – ровным счетом ничего не происходило. Молодого человека и его спутницы на полянке не было, только сияла черным пятном среди зеленой травы забытая женская подвязка. На какую-то секунду я почувствовал, как мои виски сжимает гнев, но уже в с ...
Соня Сэш: ... ледующий момент – от души рассмеялся. Здравствуй, славный город Лион! Как я погляжу, и тебе не чужд вкус хорошей шутки? Ну, спасибо тебе, теперь я искренне рад, что судьба сделала меня калифом Бхарата!... И кстати, все остальное тоже вполне можно уладить. Всемогущие Боги – далеко не всевидящи, не так ли? Я прекрасно знаю, что Великий Эль может получить все, что ему захочется. Я даже видел, как это происходит. Один щелчок пальцами, фраза «Хочу!» - и ничего больше. Кажется, это и называется – всемогущество. Однако… Чтобы знать, что заказывать, нужно сперва понять, чего ты хочешь, верно? Одним словом, если Великий Эль не будет подозревать, что за его спиной некий самый рьяный жрец договорился с западными магами об оживлении, то вряд ли станет пытаться узнать об этом. Выходит, обмануть Бога не так уж и трудно, главное - сделать все тихо и незаметно. И ведь, не разыграй меня с такой легкостью этот мальчишка, в мою голову не пришло бы, что на самом деле – все так просто! А вот за это – действительно спасибо… К тому моменту, как я выбрался из кустов, фейерверк уже закончился. Как ни странно, я почти сразу же нашел выход из лабиринта, в котором блуждал несколько часов подряд. Я вышел на площадку, окруженную мраморными статуями, где были расставлены длинные столы, полные роскошных блюд, и толпился народ в ярких одеждах, возбужденно дыша друг на друга запахами лионских вин и что-то обсуждая. Я сразу увидел Индру – женщина-вулин в длинном красном платье, не таком показушно-пышном, как у остальных, с длинным шлейфом, в сопровождении девушки из своей свиты неторопливо прогуливалась туда-обратно, словно от нечего делать разглядывая происходящее. Увидев меня, она приветственно склонила голову. -Доброго вам дня, уважаемый эфенди, - или мне показалось, или в голосе похожей на Маму женщины промелькнуло вполне уловимое ехидство. Ну да, на мне же сейчас одежда, в лучшем случае похожая на потрепанный наряд Дианы-Дин, менестреля из «La Lune». – Вы все же соизволили почтить своим присутствием сие мероприятие? -Я изволил почтить своим присутствием вас, о прекраснейшая, - я поцеловал тыльную сторону узкой ладони. Как и следовало ожидать, холодная кожа. Словно в ответ моим мыслям, Индра зябко передернула плечами: -Честно вам признаюсь, эфенди, меня не слишком впечатлила программа. От малыша Филиппа я ожидала большего размаха, ну да, впрочем, я объездила почти весь свет и меня уже трудно чем-либо удивить. -Вряд ли вы бывали в Бхарате, мадемуазель, - улыбнулся я. Подумав, я совершил еще один бесполезный с точки зрения бахартских традиций, но – необходимый по европейскому этикету поступок – галантно подхватил даму под локоть, как это делали другие кавалеры. Девушка из свиты Дары молча проследовала за нами. Другая, не Лельдэ, но такая же молодая и симпатичная. Я так понимаю, Индра таскала их за собой из тех же побуждений, из которых Мама иногда носила на руках маленьких, пушистых и очень злобных собачек с выпученными глазами. -Если бы вы хоть раз побывали в нашем королевстве, вы бы уже ничему не удивлялись. -Я смотрю, вы – настоящий патриот, - усмехнулась Индра язвительно, но почему-то необидно. – Весьма похвальное качество. Впрочем, почему бы вам не быть патриотом? Вы уже родились им – поскольку никогда не шли к своему положению, развивая ловкость рук и годами оттачивая находчивость. Вы дали себе труд родиться – и всего лишь. А вот и еще один, родившийся вовремя и в нужном месте. Сам малыш Филипп и его «друзья». Посмотрите, как он сегодня оживлен. Сразу видно, что в подвалах Блуа – отличное анжуйское! -Местный король? – вырвалось у меня, когда я с изумлением разглядывал знакомого парнишку из Зеленого Лабиринта, уже сменившего кружевную блузу и даже пригладившего светлые вихры. Он непринужденно болтал с разряженными в шелка дамами, и мне захотелось улыбнуться. Обижаться на это существо, словно не знавшее в жизни ничего, кроме веселой сытости, было невозможно. Правда, его мать убили отравленной стрелой прямо посреди Лиона – но, глядя на него сейчас, можно усомниться, что он вообще об этом вспоминает. Да и развлечения у него, прямо сказать, не детские… Впрочем, в его возрасте я уже не помнил и половины наложников и наложниц, имевших честь посетить мою постель. -Как он вам нравится? – полюбопытствовал я, вглядываясь в толпу, пестрящую возле соседнего стола, где Филипп о чем-то рассказывал, жестикулируя слишком жарко для трезвого человека. -Он прелесть, - сказала Индра вполне серьезно. – Маленький нахал. Может вырасти в кого-нибудь вроде Карла Кровавого – при надлежащем воспитании, конечно. Чем плоха европейская система образования – это тем, что пылкие и талантливые юноши зачастую превращаются в копии своих учителей. -Вы хотите сказать, взрослые – это испорченные воспитанием дети? – усмехнулся я. – Мне тоже приходила в голову подобная мысль! -Именно так, - Индра лениво пожала плечами. – Посмотрите на Филиппа – сейчас он тот, кем его создала природа. Дайте ему пару лет – и он станет тем, кем его захочет видеть общество. Он научится ласкать и угнетать, поймет, что о действиях государей судят по результату, что добрыми делами можно навлечь на себя ненависть и что обманывающий всегда найдет себе того, кого можно одурачить. Словом, он станет – настоящим правителем, достойным гордого имени предков. А пока – это хитрый и любознательный от природы мальчик, который не умеет распознавать добро и зло, так как это – вовсе не дело ребенка. Ему все объяснят взрослые. -И вы знаете способ избежать этого? – я выпил коньяк из хрустальной рюмки и задумчиво закусил шампиньоном. -Это нетрудно, – Индра, в свою очередь, взяла со стола бокал с белым вином. – Человеку, обладающему властью, вовсе не обязательно иметь добродетели, достаточно делать вид, что ими обладаешь. При этом можно делать все, что заблагорассудиться. Даже если это противоречит обычаю – нет, особенно если это противоречит обычаю. Поступайте наоборот традициям – и вы почти всегда поступите хорошо. Мы все используем свою власть и свои возможности, чтобы жить так, как нам того хочется – и это нормально. Вы согласны? -Как хотите, прекраснейшая, - я поспешил сменить опасную тему. - Кстати, а кто этот похожий на стервятника человек, который смотрит на короля так, что за малыша становиться страшно? - Глава Тайной Канцелярии, сам месье Гийом Де Севинье. Действительно страшный человек. Впрочем, неплохо управляется с государственными делами. Вия, подай мне шаль, - обратилась Индра к девушке позади. -Разве этим не занимается Филипп? – нахмурился я. Похожий на крылатого поедателя трупов, человек с темными странными глазами не вызывал у меня симпатии. Слишком самоуверенный вид и слишком явно от него исходило ощущение вседозволенности. -Отнюдь, - ответил Индра прямо. – Малыш Филипп слишком молод и неопытен, он мог бы наделать много глупостей. Поговаривают, что месье Де Севинье лично следит за королевским досугом. Говоря проще, он подсовывает прекрасных любовниц, которые доносят о каждом шаге короля в Тайную Канцелярию. Очень похоже на правду, хотя может быть, слухи врут. В любом случае, кто-то же должен управлять государством, пока король развлекается. -И опять вы правы, прекраснейшая, - скептически хмыкнул я, вспоминая верного Джетту. Вот уж мою-то жизнь никто бы не назвал развлечением: бесконечные намазы, утомительные, бессмысленные и долгие церемонии, ежедневные сборища в Диване… Впрочем, я ведь никогда не интересовался, сколько всего свалилось на голову Джетты. Возможно, гораздо больше, чем я себе могу представить – управление Синим Дворцом, всей этой безумной сворой чиновников, рвущих друг у друга возможность получить взятку и набить карманы за государственный счет. Те свитки, которые приносит мне Джетта, я просто скрепляю печатью, зачастую даже не читая, и кто может с точностью сказать – я или он на самом деле управляет государством? Кажется, я сам с удовольствием когда-то спихнул на него сию почетную обязанность и, надо сказать, с тех пор ни разу не разочаровался в этом решении. Не удивлюсь, если так, в конце концов, поступит и малыш Филипп. Нахмурившись, я вспомнил другую историю, гораздо больше не дававшую мне когда-то покоя. До тех пор, пока я не изгнал ее из своей памяти, искренне желая оставить себе хоть какую-то надежную ветвь на том насквозь прогнившем дереве, которое я называю «семьей». Это было много лет назад, еще до смерти моего отца. Тогда я проснулся среди ночи и увидел выходящего из комнаты Мамы тогда еще совсем юного война по имени Джетта. И до сих пор периодически задаю себе вопрос – что мог делать только что назначенный десятник в комнате Великой Госпожи, на территории Сераля, там, куда не допускаются посторонние люди, особенно если они – мужского пола?... Правда, все это могло мне и присниться. Я тогда был совсем ребенком, как это называет Индра, - существом, которое создала природа. И я знать не знал, что до того, как мне придется взрослеть, остается совсем мало времени. Не было времени и после. Мне пришлось привыкать к новой обстановке быстро – я не хотел быть убитым или обманутым, а значит, следовало убивать и обманывать самому. Так произошло рождение калифа Аль-Мамляки-Бхарата, и теперь не могу вспомнить, был ли я когда-то кем-то еще… Я никогда ничего не выбирал. Грустно, но с этим фактом я уже давно смирился. И возможно, предложи мне тогда выбор – ничего бы не изменилось. Что может знать пятилетний ребенок о добре и зле? Индра права, такие вопросы – не в его компетенции. И вот мне впервые предлагают выбрать самому… -Итак, эфенди, что вы решили относительно нашего договора? – наконец, устала ходить вокруг да около Индра. – Сделка состоится? Вы поверите мне и получите шанс насладиться зрелищем, достойным вашего любопытства? Или вы предпочтете остаться честным – и до конца жизни мучаться любопытством? -Сложно решить, что лучше, - признался я. – Что ж, наверное, я поступлю как «настоящий правитель». Я нарушу обещание, но потом придумаю какой-нибудь благовидный предлог. Например, что таким меня хочет видеть общество.
Соня Сэш: Индра сделал шаг ко мне. Лицо женщины оказалось совсем близко, и я чуть не зажмурился от томного желания, как маленький ребенок, прильнуть к женщине и положить голову ей на плечо. И чтобы она ласковой рукой перебирала мои длинные волосы. -Мне нравится, что вы честны перед самим собой, - бархатным шепотом сказал вампирша. – Вия, приготовь визитку. Завтра вы придете ко мне и увидите все, что захотите. А взамен – дадите мне попробовать то, что ни один демон не отдаст без прямого приказа работодателя. Голубую кровь, это такая редкость, вампиров, попробовавших ее – единицы. А я - привыкла быть исключением… -Вы попробуете ее, я обещаю, - кивнул я, окончательно теряясь в тяжелом мареве духов и не обращая внимания на Филиппа, который вот уже минут пять изумленно разглядывал нас еще далеко не трезвым взглядом, словно пытаясь вспомнить – где он меня уже видел?... Добравшись до экипажа, я потряс задремавшего на заднем сиденье Саншу Фронтеро и приказал нестись вскачь к «La Lune». Баск отфыркивался и пытался убедить, что в единственный выходной он не хочет торчать на рабочем месте. Но мне было наплевать – в заведении мэтра Тапилафьямы можно спокойно, без проблем обдумать ситуацию. А это – то чего мне сейчас хотелось больше всего… А я – всегда получаю то, что мне хочется, верно? Ну, или почти… Как оказалось, судьба вовсе не была намерена давать мне такой шанс – в одном из переулков наш экипаж вдруг принялся заваливаться набок, а потом рухнул окончательно. И когда я пришел в себя настолько, чтобы выругаться и ощупать голову на предмет целостности, оказалось, что я лежу на встрепанном и очень злом Саншу Фронтеро. -Слезь с меня, придурок! – прошипел баск, который, похоже, все еще не отошел после утренней ссоры с сестрой. – Я же предупреждал, что не маракон! -Очень ты мне нужен, - отфыркнулся я, поднимаясь ровно настолько, чтобы упереться макушкой в боковую стенку экипажа. – Что случилось? -А Боги знают, сейчас посмотрим, - успокоившись, Саншу нашел окно с бархатной занавеской, ловко подтянулся и выпрыгнул наружу. Я попытался проделать то же самое – и убедился, что протиснуться мне не позволит ни размер плеч, ни обхват груди. К счастью, оборотень догадался распахнуть дверь – и я увидел прямо над собой тусклые лионские звезды. -Вылезай, приятель, но учти – у нас крупные неприятности, - мрачно предупредил Саншу, посигналив сверху светящимися в темноте глазами с точечным баскийским зрачком. Сам он спрыгивать с перевернутого экипажа не спешил, сидя на корточках и разглядывая пятерых вооруженных типов, окруживших карету со всех сторон. Посмотрев вниз, я увидел ноги кучера, торчащие из-под экипажа, и невесело усмехнулся – похоже, у нас и впрямь неприятности, если эти ребята запросто пошли на убийство. Или я ошибаюсь, или перевернутая карета – исключительно их рук дело. И меня, признаться, здорово бесил тот факт, что даже во время отдыха, заслуженного долгими годами целенаправленной службы на благо Великого Эля и моего государства, я подвергаюсь риску быть вот так нелепо убитым - посреди пустой улицы в чужом городе. -Что им надо? – решил уточнить я прежде, чем подключить к делу Киньша. Саншу тяжко вздохнул и признался: -Кажется, это за мной. Ребята, а почему бы вам просто не оставить меня в покое? -Ты убил Диего, и еще Пабло, и еще того парня с соседней улицы, - доступно объяснил один из типов. – Если ты надеялся скрыться в Лионе, то глубоко ошибался. Мы тебя из-под земли достанем! Я изумленно воззрился на говорившего. Так и есть, еще один баск – со странным разрезом глаз, высокий и сухопарый, с высокомерным лицом и тонкой наваррской бородкой. Кажется, я начинал понимать… -Можете считать, вы меня уже достали. Да не собирался я никого убивать, - отмахнулся Саншу. – У нас с Диего была честная дуэль. А остальные – ну, у меня просто такая реакция… -На твою реакцию намордник надо одевать! - тип с бородкой шагнул вперед. – Так, мужик, ты вали отсюда к чертям собачьим, тебя мы знать не знаем. А ты, козел, прыгай вниз, все равно никуда от нас не убежишь… Я высокомерно вздернул подбородок. Как эти твари смеют обращаться с самим калифом Бхарата? Если они даже не знают о том, кто я такой, посылать людей к собачьим чертям прямо посреди улицы – это как-то невежливо, что ли? Пожалуй, сегодня обойдусь без Киньша. -Вот что, - я решительно взобрался на карету, покачнувшуюся под моим весом. – Вам не кажется, что пятеро на одного – это не слишком честно? Да еще и с оружием… -Надо же, еще один покойничек образовался! – весело хмыкнул тип с бородкой, и это стало последней каплей. Я напрягся, но предпринять ничего не успел – прямо позади меня раздался приглушенный шум. И ошеломленными глазами я увидел, как, перелетев через мою голову грациозным прыжком, на булыжную лионскую мостовую приземлился ослепительно белый в темноте барс. Несмотря на вес, приземлился бесшумно, на подушечки лап. Царапнул камень мостовой выпущенными когтями - и недовольно зарычал. Я только поежился – в словах Саншу обнаружилась сермяжная правда: такой и убить может, причем – будучи искренне намерен просто обняться со старым другом… Тут же, прямо на моих глазах, тип с бородкой, отбросив в сторону меч и кинжал, принялся стаскивать с себя одежду. Закончив стриптиз, он встал на колени, склонил голову – и прямо на моих глазах стал превращаться в крупную дикую собаку, сиречь - волка. Без дурацкой пыльцы, которую поднимают, превращаясь, мои демоны (я всегда подозревал, что это – всего лишь спецэффект, чтобы произвести впечатление на хозяина). Зато с явными болезненными ощущениями – я, невольно морщась, смотрел, как обрастают шерстью и деформируются сильные руки. Как сгибается позвоночник, превращаясь в хребет гордого животного. Как кривится лицо баска, пытающегося удержать стон… Нет уж, не хотел бы я испытать такую процедуру на собственной шкуре! Пожалуй, лучше останусь калифом Бхарата. Четверо других, переглянувшись, сделали шаг к карете. Их зрачки неярко светились в темноте. Я презрительно прищурился и скосил глаза на валявшееся на мостовой оружие. Если прыгнуть, можно успеть схватить его раньше, чем эти типы приступят к активным действиям. Конечно, одно дело – отменно владеть саблей, и совсем другое – орудовать прямым и неудобным европейским мечом, никакой фантазии у местных оружейников, ну да ладно, на худой конец у меня всегда оставалась возможность позвать кого-нибудь из демонов и разогнать всю эту шарашку к собачьей матери! Рот-то мне пока никто не затыкал. Но для начала – неплохо бы размять кулаки, когда еще доведется повод попробовать себя в настоящей уличной драке? А вечер, судя по доносившемуся до меня рычанию уже двух больших и красивых зверюг, кажется, предстоял веселый… С утра, с трудом разогнувшись из-за того, что спал в позе калачиком, Джакомо вышел в гостиную в своих светлых штанах - и обнаружил там полный кавардак. Впрочем, ставший после Спален вполне привычным – народ просто осваивал новое пространство. Лассэль, одевшийся в белый костюм светского денди, вальяжно развалился на светло-голубом диванчике и прихлебывал херес из бокала, наблюдая, как Райлис с тщательно заправленными за уши золотыми кудрями читает неизвестно откуда добытый утренний «Таймс». Периодически брауни прерывался, чтобы возбужденно сверкнуть глазами цвета бхаратского неба и воскликнуть: -Представляете, у них тут настоящий маньяк есть! Убивает ударом острого и тонкого предмета по горлу, нападет ночью и только сзади! Скотланд-Ярд с ног сбился, и называют его – Бритва! Лассэль закрывал расчудесные глаза длинными ресницами и с ленивой грацией усталого существа в мягком бархатном голосе комментировал: -Они бы его еще Ножницами назвали, остолопы. Простоволосая Хельга уже одевалась в свое обычное скромное темное платье, не мешающее в случае битвы принять боевую позицию, и прикрепляла булавками к волосам шляпку – единственную дань местной женственной моде. На широком кожаном поясе устроился надежно спрятанный в столь же простые ножны кинжал, который горожанам дозволялось носить на улицах в качестве защиты. Керима не было видно – спустившись вместе с остальными завтракать тостами с джемом и яичницей с ветчиной, Джакомо не нашел его и в просторном гостиничном холле, отделанном дубом. Зато там его нашел востроглазый мальчишка-посыльный. Хмыкнув, расстроенный, но старающийся не подавать вида темноморец раскрыл перевязанный ленточкой конверт с гербом - и обнаружил написанную быстрым изящным почерком записку. -От кого это? – невинно спросил Райлис, когда Джакомо закончил читать. Темноморец поправил очки и, подняв голову, обнаружил три пары устремленных на себя глаз. Скрывать было нечего, поэтому он ответил: -От леди Виктории. Просит встретиться с ней сегодня, пишет, что кое-что вспомнила. -В нашем случае кое-что – это уже что-то, - многозначительно заявил Лассэль, а Райлис откровенно хихикнул: -Я обязательно расскажу Кериму. Пусть знает, что не один он – в поле воин. -И у молодого дерева бывают некрепкие корни, - вторил ему Лассэль, и оба эльфа засмеялись чему-то своему, простым смертным непонятному. А Хельга просто молча взглянула на темноморца. В серых потускневших глазах было столько боли, что Джакомо понял – он не опоздает. Ровно в три часа дня Джакомо, не задержавшись даже на секунду – он знал, что дублинцы весьма пунктуальны, а еще лояльны, бережливы и соблюдают традицию отдыхать в воскресный день, - вошел в кафе «Ланем». День был ветреный, прохладный, но ясный – и посетители кафе, верные традициям, собрались на выходящей к морютеррасе. Здесь царила мирная тишина, нарушаемая только плеском волн, когда по темной воде плыли белобокие красавицы-яхты с длинными мачтами и богато одетыми людьми на борту. Только вчера Лассэль, который после пятого бокала становился куда менее сумрачным, мечтал о том, как он купит себе виллу с огромным садом где-нибудь в Мадене, заведет яхту и будет проводить свои дни в гордом одиночестве, разгуле и мотовстве. Джакомо заметил девушку не сразу. Наверное, потому что на Вик не было амазонки, она оделась бежевое платье, очень подходящее для прогулки, дополнив наряд теплой кашемировой шалью и широкополой соломенной шляпой с ярко-красным бантом. Сейчас она казалась не уличным сорванцом – а весьма милой молодой барышней. -Здравствуйте, леди Виктория, – поздоровался темноморец, садясь напротив девушки. Та протянула ему руку для поцелуя: -Здравствуйте. И называйте меня, пожалуйста, Вик. Так все меня называют. И дядя, и Хью, и отец называл тоже. Он не так давно скончался, острый гастрит. -Сочувствую, - понимающе кивнул Джакомо. – Это очень тяжело – пережить такую трагедию … -Не тяжело, - откровенно выразилась Вик. – Он много пил и порядком потрепал нам нервы. Джакомо, могу я говорить открыто? Вы не кажетесь мне человеком, который покраснеет, если дама при нем случайно выругается. А мне иногда, если честно, хочется ругаться, как последний матрос. И смеюсь я, по мнению дяди Майкла, слишком громко. Темноморец издал невольный смешок. С некоторых пор он перестал казаться себе человеком, который может покраснеть – и если при нем кто-то выругается, это будут еще самые малые проблемы. -Вы можете говорить все, как есть, Вик, - заверил он девушку. – Я получил вашу записку. Вы упоминали, что вспомнили кое-что о Родриго. Нам была бы полезна любая информация… -Поиски не дали результата? – Вик выудила из дамской сумочки длинную сигару и мундштук, закурила и выпустила в сторону Темзы тонкую струйку белого дыма. Джакомо хмыкнул – значит, она курит. Кажется, мы говорили о леди из приличной семьи? – Этого следовало ожидать, - кивнула Вик, и темноморец нахмурился: -У нас был шанс. Мы обошли все пансионаты для детей в Дублине и нашли тот, где учились близнецы. Но их там не оказалось – это не был дорогой пансионат, так что детей отдали легко, даже не спросив документы. Мужчина, который забирал их, по описанию был - высоким и широкоплечим наваррцем в темном дорожном плаще. Проблема в том, что и Родриго, и Жозе – одинаково подходят под это описание. Оба – наваррцы, у обоих – высокий рост и отличное телосложение, оба носят темные плащи. И теперь мы не знаем, где искать. Если вам что-нибудь известно… -Известно, - деловито прервала его Вик. – Хью вряд ли заметил бы, да и вы тоже. Не обижайтесь, но мужчины редко отмечают такие мелочи. Закройте глаза. Пожав плечами, Джакомо подчинился. -А теперь скажите, какого цвета на мне шляпка? – озорно поинтересовалась леди Виктория. -М-м… зеленая? – неуверенно предположил Джакомо. Девушка хихикнула: -Вот видите. Я бы не ошиблась, описывая одежду любой из женщин на террасе, а ведь я здесь совсем недавно. Итак, после вашего ухода я подумала и поняла – все это довольно странно… -Вы про трупы? В Эпплхаузе убили кого-то еще? – нахмурился Джакомо, но Вик только рассмеялась – приятным, низким и мягким смехом. - Полиция все осмотрела и решила, что это были грабители. Но их спугнули звуки… в общем, звуки. Что касается Бартоломью, то это – самый ненадежный свидетель, под старость он стал немного глуховат. Но давайте по порядку. Позавчера, когда Хью навестили по очереди два его друга - бывших пирата, я весь день находилась в Эпплхаузе. Я как раз поссорилась с дядей и ушла из дома в слезах… собственно, мне не к кому было пойти, а Хью давно приглашал меня посетить Эпплхауз. Тогда я еще подумала: «Никто не знает про наше знакомство и не станет искать здесь». Хью выслушал мою историю, напоил горячим пуншем и уложил спать в своей спальне. Я никогда еще не спала так крепко. Она замолчала и курила, смотря синими глазами куда-то сквозь Джакомо. Темноморец не посмел нарушать ее молчание – Вик казалась очень печальной, на ее красивые глаза словно набежала поволока – так теплое летнее небо иногда вдруг окутывают тучки, еще небольшие, но уже предвещающие грозу. -Знаете, Джакомо, - она стряхнула пепел в мраморную пепельницу и через силу улыбнулась. – Нас с детства учат, что подглядывать за чужие заборы – отвратительное занятие. Никто не станет обращать внимание, если у какого-нибудь сквайра будет не все в порядке с семьей. Сен-Саймоны никогда не были образцовой семьей. Мой отец женился на матери только из необходимости – он женился на деньгах, которые давал в приданое богатый торговец, имеющий дела с колониями. Теперь фирма и филиалы принадлежат моему второму дяде – вы, быть может, слышали фамилию Валлоу? Но джентльмен обязан вести праздную жизнь и не заниматься трудом – поэтому деньги у моего отца уходили так же быстро, как и появлялись. Под конец отец и вовсе разошелся… нет ничего удивительного, что он умер от приступа… -Если вам неприятно об этом вспоминать, лучше не рассказывайте. Есть вещи, о которых стоит забыть, - искренне сказал Джакомо. Все вокруг – и дым сигар, и негромкий перезвон бокалов, и все эти вежливые люди за соседними столиками – навевали странные ощущения. В Лионе это называют «дежавю». Словно впервые за много времени, он осознал, что находится дома – сперва они с Керимом все время куда-то шли, потом был повторный побег и эта дурацкая история на плантациях, затем - тяжелая выматывающая работа в прачечной, а сейчас – он чувствовал себя так, словно, наконец, очутился на своем месте. Это ощущение охватило его с самого утра – после встречи с Луиджи Перуджино, левой рукой дядюшки Флориндо и капореджеме (что-то вроде офицера) темноморской коски в Лионе. Джакомо встретил невысокого мафиозо прямо посреди Сэвендей-стрит и даже не сразу узнал – на «друге семьи» был местная одежда и надвинутая на лоб шляпа. Если бы Луиджи сам не набросился на него с объятиями и традиционными темноморскими поцелуями, преподаватель попросту прошел бы мимо. А так – ему ничего не оставалось, как позволить отчаянно улыбающемуся мафиозо отвести себя к скамейке, где тот, ожесточенно жестикулируя, огорошил новостями из Лиона. Оказалось, уже никто не думал увидеть Джакометто живым и здоровым, поэтому на семейном совете было вынесено предложение воздвигнуть ему роскошный памятник на семейном кладбище. И только сам дядюшка Флориндо, процедивший сквозь зубы: «Что-то рановато вы его хороните!», свернул эту затею. «Так что возвращайтесь поскорее, сеньор Джакомо, - ослепительно улыбаясь, проговорил Луиджи. – Пойдете снова студентов учить, вы же у нас – единственная гордость! Я-то больше по другим делам, а вот читаю, честно говоря, - с трудом». Услышав о собственных похоронах, Джакомо ощутил острое негодование, а затем – не менее острую тоску по родным. Потом он вспомнил о Софи, милые мордашки своих дочурок, копий отца, на что жена не раз сетовала во время долгих и шумных семейных вечеров … …а потом еще долго сидел на скамейке уже один, без ушедшего по своим делам Луиджи и новыми глазами смотрел на все вокруг. На бульвар Севэндей, где прогуливались местные развеселые денди – салонные болтуны, любящие пикантные истории с разводами и семейными скандалами в высшем свете. На проезжающие по булыжной мостовой двуколки, экипажи и кэбы. На одинаковые серые каменные и кирпичные здания в три-четыре этажа. На яркие плакаты с призывами приходить в театр на пьесу Шекспира. На мальчишек-газетчиков, размахивающих утренней «Таймс» с громкой рекламой новых подвигов знаменитого маньяка по прозвищу Бритва. На веселый калейдоскоп уличных сценок, делающих жизнь почти бесконечным удовольствием для истинного созерцателя… Он был дома. На Западе. Там, где ему полагалось жить. Все эти дни в гареме, все безумные игры сходящего с ума от скуки и вседозволенности калифа, все грустные и смешные истории, которые он слышал и видел в Спальнях, все их с Керимом приключения на Большой Дороге, чайные плантации Тортуги, где он впервые видел, как люди сходят с ума из-за собственной ненависти, – вдруг остались далеко позади. Его окружал родной воздух – насыщенный запахами большого города, болезненный из-за дыма многочисленных мануфактур в дублинских предместьях и пропитанный влажными парами тумана с Темзы, но все равно - свой и родной. От этого ощущения одновременно хотелось плакать и смеяться, и вдыхать полной грудью этот нездоровый аромат, так непохожий на тяжелые восточные благовония Запретного Дворца или сладковатый запах гнили с далекого, укутанного в покрывало из водяных лилий Ганга. И сейчас, разговаривая с леди Викторией Сен-Саймон, Джакомо вдруг с удивлением отметил, до чего ему это нравится – когда можно говорить привычно, без задних мыслей, не выбирая слова, чтобы донести до собеседника свою мысль, не учитывая особенностей чужой восточной души, не делая скидку на дурной характер или испорченность ее владельца… Просто вести непринужденный разговор, когда даже если говоришь о серьезном – то все равно как бы в шутку, доводя беседу до уровня высокой жизненной комедии, так, чтобы человек мог понимающе покивать, искренне посочувствовать или забыть – в зависимости от желания. Забыть. Просто – забыть. И ту страшную ночь в насыщенной тяжелыми благовониями комнате, свои терзания, опасно сверкающие в неверном свете причудливых носатых ламп темно-карие глаза Повелителя Мира, первую настоящую боль и то, как жалобно вырывались стоны из горла. И другие ночи – жаркие, потные, влажные, почти удушливые, полные неясных звуков из всегда цветущего сада, начинавшегося за белой стеной квадратного здания Спален, звона цикад, ломоты в стянутых первой попавшейся тряпкой запястьях и жаркого огня в напряженном теле. Забыть дорогу, запахи костра, на котором в котле варятся куски баранины, непонятную речь на всевозможных диалектах, белозубые улыбки на смуглых лицах и блестящие взгляды больших детей - агрессивных мужчин и торжественно-суровых женщин, забивающуюся в нос и рот пыль бесконечных троп, скрипящий под ногами песок и палящее солнце, рев верблюдов и вонь ирригационных арыков, где скопилась цветущая вода, пение птиц в зарослях пряностей, рычание животных по ночам и крики обезьян в джунглях. И все остальное: истерзанный труп хрупкой девушки среди ярко-зеленых стеблей. Тела двух темных от солнца людей в белых бурнусах среди серого, будто укрытого пеплом, песка. Мертвого европейца, раскинувшего руки в последнем прощальном жесте посреди древней и не менее мертвой усыпальницы. Кровь на дороге вокруг еще подергивающегося тела, и рыжего убийцу, с мрачным выражением лица вытирающего нож полой жилета. Забыть отчаянье и надежду, ярость и любовь, и еще множество самых разных эмоций – и все такое яркое, такое оглушающее, такое же застилающее глаза, как бхаратский невыносимый в своем великолепии солнечный свет. Здесь, в этом сером и туманном европейском городе – почти невозможное… Иногда бывает, что забыть – тоже невозможно. Поэтому Джакомо мягко повторил: -Я понимаю. Если вам трудно, лучше не стоит рассказывать. -Признаться, и сама не понимаю, зачем я это делаю, - покачала головой Виктория. - Вы производите впечатление человека, который умеет сочувствовать и думать. На самом деле, я рада, что сбежала из Вестербихауза. Пусть добропорядочные девушки так не поступают, и это не совсем по правилам – но ведь не обязательно всегда играть по правилам? Особенно если все-таки надеешься выиграть. -Вот это – так похоже на одного моего знакомого… - улыбнулся в ответ и Джакомо. – И часто он оказывается прав… -В тот день меня разбудил доносившийся из соседней комнаты разговор, - продолжала Виктория. – Разговаривали двое мужчин – Хью и кто-то еще, говоривший таким густым голосом. Это был Жозе Бандейра, теперь-то я знаю. Я подождала, пока мужчина уйдет, а потом вышла и нашла сэра Хью в хорошем расположении духа. Он распорядился Милли принести нам чаю, и мы сели пить его с тостами… Нет, я вовсе не присматривалась специально, просто заметила – после ухода мужчины на каминной полке осталась лежать вещь, которой раньше не было. -И что это была за вещь? – азартно прищурился Джакомо. -Монета в двадцать пять шиллингов, - сказала девушка и замолчала, словно ожидая, какой эффект произведет ее заявление на темноморца. Джакомо непонимающе моргнул. -Боюсь, я ничего не понимаю. Что в этом странного? Жозе положил на камин монету… Возможно, он просто крутил ее в руках, а потом забыл там. -Ох, я такая дурочка. Вы же – не из Эйнджленда! - рассмеялась Вик и затушила сигару о мраморную пепельницу. – Сама по себе одна монета ничего не значит. Но эта – была уникальна! Существует монета в двадцать шиллингов, монета в десять шиллингов. А монеты в двадцать пять шиллингов – попросту не существует! Я, наверное, видела единственную в мире!... -Вы уверены? Да, это как-то необычно, – Джакомо почесал кончик носа и озадаченно скривился. – Теряюсь в загадках. -Я тоже не поняла, как такое возможно, - кивнула Вик. – Я подошла ближе и повертела монету в руках. Двадцать пять шиллингов, будь я чуть рассеяннее – никогда не отличила бы от настоящей. Но я – наполовину из семьи торговцев, считать деньги – у меня в крови. Одна сторона была вычеканена, как положено – профиль королевы. А на другой находились цифры, ошибиться было невозможно. Я стояла и недоуменно смотрела на монету, когда вновь раздался звон дверного колокольчика, и Беккет доложил о прибытии Родриго Родригеса. Я вызвалась уйти в другую комнату, потому что не очень хотела, чтобы меня видели в Эпплхаузе. А когда я вошла в гостиную после ухода Родриго, чтобы ответить Хью, что я согласна на похищение из Вестербихауза, - монеты на камине уже не было. -Ее взял Родриго? – осторожно уточнил Джакомо. – Возможно, это был какой-то знак? Жозе мог зайти к сэру Хьюго специально – чтобы дать понять Родриго, что он в городе. Должно быть, он подозревал, что Родриго ринется в Дублин искать детей и непременно посетит Эпплхауз – все-таки, старые связи всегда крепче новой дружбы. Но, не желая, чтобы в их спор вмешался еще один человек, он ничего не сказал хозяину особняка, а просто положил монету на каминную полку. Мне кажется, эта странная монета что-то означала – что-то из их совместного пиратского прошлого. В таком случае, они действительно встретились, как мы и подозревали!... -Я тоже так подумала, - подтвердила Вик. – Теперь вам нужно узнать, что это был за знак. Что, возможно, позволит приблизиться к разгадке исчезновения вашего друга. Ну, помогла я вам? -Еще бы! – с жаром воскликнул Джакомо. – У нас снова появился шанс увидеть Родриго живым и невредимым! Спасибо вам, это было очень кстати! -Не за что, - Вик на секунду опустила густые, но светлые и пушистые ресницы, а ее пальцы внезапно вздрогнули, и Джакомо насторожился. -Наверное, я зря вам об этом рассказываю, - равнодушно сказала девушка, снова поднимая на Джакомо взгляд, полный загадочной синевы. – Возможно, мои слова – это именно то, о чем собирался рассказать Хью вашему приятелю с восточным именем. Сегодня в пять часов в плавучем ресторане «Чеширский сыр»… -Что? – Джакомо показалось, что он ослышался. – С каких это пор Керим… Они назначили встречу на пять часов? Странно, он ничего мне не сказал. Да я сегодня вообще его не видел! -Я случайно пронаблюдала, как Хью передавал конверт с запиской рассыльному. Думаю, ваш друг просто не успел сказать, - Виктория поднялась, порылась в сумочке и небрежным жестом кинула на стол крупную купюру. Джакомо проследил за ее движением рассеянным взглядом – бумажка, новомодное изобретение типографий крупных западных городов, с легким шуршанием улеглась поверх полировки. -Или решил, что это неважно, - добавила девушка. – До свидания, Джакомо. Была рада вам помочь. Она ушла, унося за собой шлейф тонких цветочных духов. А Джакомо продолжал сидеть и смотреть на купюру. Потом он вздохнул и подозвал официанта: -Один коктейль… впрочем, какого черта! Как вас зовут? -Бобби, сэр. -Да? Какое любопытное имя… а скажите мне, Бобби, который сейчас час? -Полчетвертого, сэр, - без запинки ответил официант. Темноморец рассеянно кивнул и решительно встал. -Коктейль подождет… Где здесь находится ресторан «Чеширский сыр»? -На Эбби-Грейндж, сэр. Вы сразу увидите большую площадку на воде. По вечерам там танцы, - все так же бесстрастно сказал официант, и был очень удивлен, когда встрепанный зеленоглазый человек с возмущенным взглядом пролетел мимо него и буквально пинком распахнул дверь наружу. «Ох уж эти темноморцы!», - прокомментировал Бобби про себя. И, вспомнив сидевшую здесь перед этим дамочку, ухмыльнулся. Вот кого бы он не отказался поприветствовать в кафе еще раз. По повадкам видно – холодная вертушка, не смотри, что тоненькая, как стебелек. В свои восемнадцать он уж в них неплохо разбирался… Без пятнадцати пять Джакомо уже сидел за столиком в углу ресторана «Чеширский сыр». Зеленые глаза мрачно горели из-за кромки дневной «Таймс». Он надеялся, что Вик ошиблась, что девушка все перепутала, и никто не появится… Но ошибалась не Вик. Потому что в пять минут шестого в кафе легкой походкой ничем не озабоченного человека вошел сэр Хьюго Эпплби, в который раз пропустивший заседание парламента. Вслед за ним – показался Керим. В новом плаще, подбитом мехом, рыжие лохмы скрывала шляпа, из-под которой загадочно посматривали на мир вокруг сонные голубые глаза. И он был такой красивый, что у Джакомо просто захватило дух. А потом, когда дух вернулся на место, и он догадался вздохнуть, в голове Джакомо закрутились мысли: разные, порой совершенно ничего не значащие, например – сколько звезд на небесном диске, почему топятся лемминги и по какой такой причине каждый третий студент, приходя на экзамен, пахнет так, будто долго и тщательно жевал перед этим мятную траву... И над всем этим безобразием, как яркий флаг эйнджлендского торгово-военного флота, реяла мысль: я не могу так больше жить. Мне надоело. Каждый раз ждать, пока случится что-нибудь еще, пока он достанет меня снова, пока я опять не найду подтверждение тому, что ему абсолютно все равно, куда и с кем идти … Может, прав был калиф? Керим – настоящее животное. Работать он не хочет, верность необходимым условием для любви не считает, понимает только язык насилия, принятые всем Западом нормы морали не разделяет, ориентацию не скрывает и вообще, ветер в поле – куда хочет туда и летит. Вот прямо сейчас и полетит – куда подальше!… Никто, ни один человек в ресторане, не видел, как у сидящего за последним столиком, в тени, интеллигентного вида мужчины вдруг сжались кулаки, сминая беззащитную газетную бумагу, а из горла вырывалось нечто среднее между тихим стоном и рычанием. Все было так, как подумалось ему в тот первый, ужасный миг, когда Вик в кафе «Ланем» огорошила его известием о встрече Керима и сэра Хьюго. Не подвела интуиция и тогда, в Эпплхаузе. Уж слишком ярко сияли глаза у выпившего пару бокалов вина сэра Хьюго, слишком развязно лорд вытянул под столом ноги, почти касаясь носками высоких охотничьих сапог ступней Керима, слишком знакомой для Джакомо была эта спокойная уверенная улыбка и теплый взгляд на лице бербера. Словом, все предвещало грозу. А в половину шестого, когда Джакомо увидел, как Керим опытным движением притянул к себе голову весело улыбающегося сэра Хьюго и поцеловал его – прямо на глазах у изумленной публики, гроза разразилась. И ее сосредоточием стал столик, за которым сидела целующаяся парочка одинаково идеально сложенных мужчин. В тот день консервативные жители Дублина были не просто изумлены – они были огорошены увиденным в «Чеширском сыре», и только гораздо позже, успокоившись, поняли что к чему. Должно быть, лорд слишком много выпил – на самом-то деле, он вовсе не хотел делать того, что сделал. Разумеется, это не всерьез. Поэтому нечего даже и думать, чтобы заявлять в полицию. Ничего, повзрослеет – перебесится… Успокоив себя таким образом, дублинцы, однако, еще раз убедились в том, что род Эпплби – сплошь сумасшедш ...
Соня Сэш: ... ие эксцентрики. В половину восьмого вечера Виктория, безрезультатно укладывающая одуванчиковые волосы в высокую прическу, услышав шум подъезжающей кареты, отложила гребень и выглянула наружу. Из кареты с родовым гербом Эпплби с изображением льва вышел сэр Хьюго – почему-то без шляпы, взъерошенный и до предела раздраженный. Холодным тоном отпустив кучера восвояси, он еще минуту постоял на дорожке, странно подергивая губами, будто выплевывая какие-то не джентльменские ругательства, а затем - решительным жестом пригладил волосы и направился к крыльцу особняка. Губы Вик тронула торжествующая улыбка. Подумав, она накинула розовый пеньюар, чуть спустила его с плеч и легла на кровать, не забыв для прикрытия схватить с пуфика томик Чосера. И – отчаянно кусая губы, чтобы не засмеяться вслух, особенно, когда увидела под глазом у возлюбленного то, что в народе именовали «фингалом». В девять часов пять минут вечера Райлис, сидящий на кресле в гостиной их номера и вслух читавший статью про то, как на Тортуге вспыхнул бунт против сэра Фрэнсиса Рэйли и как доблестные войска губернатора почти подавили его количеством и качеством, вдруг подпрыгнул и от удивления запнулся на полуслове. Потому что в распахнувшуюся с пинка ноги дверь ворвался Джакомо, чей глаз украшал заметный синяк, а губа была рассажена, быстро прошагал мимо Райлиса, миновал хлопающего ресницами Лассэля, не ответил на молчаливо-удивленный взгляд Хельги и захлопнул дверь перед самым носом идущего вслед Керима с угрюмым: -Я сплю один, понял?!... -Вот это по-нашему! - первым оценил ситуацию Лассэль. – В кои-то веки поступил как мужчина. Одобряю. А то – такая тряпка! Эй, темноморец, открывай, это я! – постучал он в дверь. Которая немедленно открылась, но ровно настолько, чтобы сид вошел, предусмотрительно захватив недопитую бутылку виски. Что касается бербера, то, попытавшись проскользнуть следом, он ударился о дверь и растерянно потер лоб. -Мать твою Бога Эля душу за ногу. Да чтоб я сдох! - пробормотал он. – Хельга… -Знаешь что, красавчик - иногда ты меня разочаровываешь. Я лучше буду спать в одной комнате с Райлисом, чем с тобой, - неожиданно тоже встала на сторону темноморца бывшая пиратка. Брауни, сделав страшные глаза, придушенно пискнул, когда она решительно схватила его за шкирку и втащила в соседнюю спальню. С отчетливым звуком повернулся ключ, а из комнаты, где заперлись Джакомо и Лассэль, донесся неестественно громкий смех. Оглядевшись, Керим окинул обе двери расстроенным взглядом, подошел к забытому Лассэлем на столе фужеру. Допил херес, скинул на пол с дивана газету, отправил туда же подаренный Хью плащ, забрался с ногами на светло-голубой шелк и - крепко заснул. Так же крепко, как сделал бы это в джунглях или в калифской постели. Не раздеваясь и не снимая сапог. И этому глубокому сну полностью здорового человека не помешало даже то, что ровно в три ночи из той комнаты, где уединились сид, темноморец и бутылка виски послышались первые недружные звуки какой-то залихватской песни. У Хамеда не было настроения. Вернее, настроение-то было, но оно было довольно странным. Мадьяр, в одних шароварах из белой тафты и небрежно распахнутой накидке, полулежал на подушках под вытканным золотом парчовым занавесом и задумчиво посасывал чубук кальяна, умудряясь одновременно неспешно жевать конфеты из коробки, принесенной демонами прямо из французской кондитерской. Впрочем, Хамед никогда не был обделен многими талантами, поэтому у него прекрасно получалось сочетать все три дела одновременно – вдобавок ко всему он размышлял, хотя и сам бы не сказал точно, о чем именно. Таковы были занятия Хамеда, когда ближе к полудню в комнату к нему ворвалась отчаянно галдящая толпа. Затуманенные мозги не сразу вычленили из плывущих перед ним лиц хоть кого-нибудь знакомого. -Салам, Миджбиль, - Хамед счастливо улыбнулся. То, что он курил, было его собственным изобретением. Основу составлял привычный опиум, а остальное – оставалось секретом, который дорого бы стоил в лавках Эль-Рийяда. Хамед знал, что его секрет будет навсегда заперт здесь, среди расписанных узорчатыми арабесками стен, и эта мысль доставляла мадьяру мстительное удовольствие. В конце концов, он ненавидел весь мир. И все, что могло повредить миру - приносило облегчение и делало изнеженное тело похожим на маленькое облачко в дневном небе. Бесплотное и очень довольное облачко, словно маленький, умильный барашек с кудряшками шелковистой шерсти… Хамед нахмурился, когда лучший друг схватил его за узкие плечи и принялся беспощадно трясти, вопя что-то вроде: -А ну быстро очнулся, собачий ты сын! Нам нужен ты, а не барашек! -Эй, завязывай, - сердито отпихнул его руки Хамед. Вернее, попытался это сделать, но руки оказались бесплотными. – Это, между прочим, настоящий западный лен! Добыча демонов! У меня таких всего пятьдесят штук! Ладно-ладно, уймись, я не барашек! Кем ты хочешь, чтобы я был? О, давай я буду маленьким грибом, сейчас как спрячусь в землю… Обжигающая пощечина заставил Хамеда несколько призадуматься над тем, стоит ли ему быть грибом. Если уж с грибами здесь так обращаются, то он, пожалуй, лучше будет – гусеницей!... Через полчаса побывавший головой в бассейне, поэтому мокрый и взъерошенный Хамед, у которого вообще исчезло любое настроение, кроме мрачного скепсиса, съежился между подушек на своем ложе и больше попыток к сопротивлению не предпринимал. Это было бы трудно – запястья мадьяра стягивал его же собственный украшенный самоцветами пояс, конец которого держал в руках устало сгорбившийся рядом Миджбиль. -Ну, ты меня достал, приятель, - пожаловался Бени-Бар-Кохба, как только Хамед проморгался и уставился на него все еще расширенными, но уже не такими ненормальными зрачками. Несколько минут Хамед с удивлением рассматривал свои запястья из-за завесы мокрых колечек волос, а потом рискнул спросить: -Это зачем? -Потому что ты гусеница, и все время пытаешься от нас уползти, - замучено сказал Миджбиль. Хамед сердито воззрился на друга: - Ты что, обкурился? Какая я тебе гусеница? -Знаешь, моя радость, что я тебе скажу … - рассвирепев, начал Миджбиль, но был прерван Кимом, который сделал шаг вперед, встал рядом и серьезно спросил: -Раз уж он в порядке, думаю, нам стоит сделать то, для чего мы пришли? -А… собственно, для чего вы пришли? – догадался спросить Хамед. В его комнате уже давно не было столь большой и шумной компании, да и вообще, он не слишком любил компании, предпочитая общению с людьми личную философию кайфа. Именно поэтому мадьяр оставлял комнату исключительно для себя и даже имел в наличие собственный ключ. -Эй, погодите, как вы дверь-то открыли? -Ким ее выломал, - извиняющимся тоном сказал Ежи. – Но ты не беспокойся, мы сами предупредим евнухов и честно во всем признаемся. -Да что здесь вообще твориться?! – осатанел Хамед и принялся дергать руками. И дергал до тех пор, пока Миджбиль не перехватил их и не сунул себе под мышку. -Хамед, нам правда очень нужно с тобой капитально пообщаться, - сказал он, внимательно глядя в злющие глаза наложника своими – добрыми и печальными, как у лошади. Две одинаковые пиалы. Горсть кишмиша. Плачь, я никому не скажу… И общепризнанная «гаремная стерва» Хамед сдался прямо у всех на виду: -Ну что еще? Нет, вот только расслабишься, - мадьяр поморщился, потому что «гости» заговорили все вместе, исключая Фьянира, прислонившегося к дверному косяку, вернее, тому, что от него осталось. На лице подростка ради разнообразия вместо: «Я такой вредный!» было написано: «Кругом одни психи!». Хамед даже начал его уважать – за то, что молчит. -По очереди! – потребовал он. – И налейте мне настойки, голова раскалывается… Что ты говоришь? Размечтался! Хотел бы – давно бы уполз. От вас, идиотов, подальше… Словом, когда еще через полчаса Хамед, наконец, вник в суть дела, он упал на подушки и залился тихим ехидным смехом. Опиум продолжал приятно бередить кровь, к мадьяру вернулось настроение – оно было игривым и вполне разговорчивым. Миджбиль посмотрел на него с сомнением и на всякий случай потянул к себе пояс. Остальные сгрудились возле ложа. Русоголовый Ежи держался ближе к Киму с бледным видом и болезненной испариной на висках, а великан, казалось, впервые в жизни был готов врезать кому-нибудь по наглой красивой физиономии. Даже Фьянир подошел ближе, на лице щенка было написано любопытство, и Хамед зло и радостно фыркнул.
Соня Сэш: -А вы что… ха-ха… действительно поверили, что это Анвар убил мальчишку? – давясь смехом, спросил он и оглядел всех своими темными непроницаемыми глазами. – Нет, серьезно? Ну, вы даете! Конечно, я всегда все знаю. Но пока вы не расскажете, как догадались, я ничего не скажу! Имею я право развлечься? – потребовал мадьяр, успокаиваясь. Остальные переглянулись. -Делайте, как он сказал, - нахмурился Миджбиль. – Иначе он действительно не станет нам помогать, я его знаю… Упрямый, как шайтан. -Вот-вот, - жизнерадостно подтвердил Хамед, с любопытством оглядывая остальных. И тогда заговорил Ежи – обычным тихим голосом. Серые глаза смотрели на мадьяра со странным выражением – смесь сочувствия и брезгливости. -Тело Кази нашел Ким. Он беспокоился и вышел проверить, как там мальчик, не простудился ли… -Кинжал в груди, он принадлежал Главному визирю. Убийца действовал правой рукой, - прервал его Ким. В его голосе Хамеду послышались решительные нотки, и мадьяр удивленно изогнул брови. Это что-то новое. Тем временем Ким продолжал: -Убийца унес оружие, но, судя по ране, в момент убийства он держал его в правой руке. Я в таких делах разбираюсь. А Миджбиль видел, как ты лечишь Анвару запястье – правой руки. И кинжал я отбирал у него из левой. Потому что правой он действовать не мог. Значит, никого он не убивал, а я – фактически подставил человека под пытки и, может даже, казнь. Я все верно говорю? -Куда уж вернее, - улыбнулся Хамед. – Ким, да ты у нас умница! А как вы… -Перестаньте нести чушь! Вы что, не понимаете, что нужно действовать быстро?! Он же сломается! - неожиданно громко сказал Фьянир, до сих пор молчавший. Скулы парня были напряжены, темные брови хмурились у переносицы. Скривившись, Хамед посмотрел на Миджбиля: -Займи чем-нибудь свою зверюшку, а то я вообще рассказывать не буду… Ладно, слушайте, раз вам так интересно. Сейчас уже ничего не поделаешь, но вообще-то Анвар никого не убивал. Чем сильно меня разочаровал – а я-то думал, у него хватит духа! С тобой, Ким, тоже все ясно. Какие же вы, ребята, слабаки! Короче, я немножко подыграл нашему психопату, чтобы его разозлить, но у меня ничего не вышло. Дошло? -Не совсем, - сухо уронил Ким. Он нависал над кроватью всем своим большим бронзовым телом и странно смотрел на мадьяра – будто пытался что-то сообразить. – Кто убийца? -Евнух по имени Ульбек, – Хамед сел и скрестил ноги. Снова посмотрел на свои связанные запястья, но решил, что ему даже нравится. При мысли о том, что он связан, а конец пояса держит Миджбиль, у мадьяра сладко щекотало внутри – в конце концов, хороший секс – не помеха хорошей дружбе, верно? -Подробнее. Зачем евнуху приспичило убивать нашего Кази? Он-то с Газалем не ссорился, - поинтересовался Ким еще более сухим и решительным тоном, и Хамеду это почему-то очень не понравилось. Наложник пожал плечами: -При чем тут вообще Газаль? Пусть себе спит спокойно. Ульбек по уши влюблен в эту куколку, - Хамед насмешливо кивнул на Ежи, после его слов побледневшего еще больше. – А наш психопат здорово всех нервировал. Вот Ульбек, по доброте душевной, и решил помочь любимому человеку. Причем так, чтобы самому не попасться. Одним словом, это – примитивная подстава. -Откуда ты знаешь? – потрясенно спросил Миджбиль, слушая речь Хамеда. Тот хмыкнул: -Он сам и рассказал. Вернее, я даже немного помог – подсказал, как можно подкинуть кинжал, поставил для нашего психопата целый спектакль, намекнул, где найти оружие. Я хотел посмотреть, рехнется он окончательно или нет. -Так значит, это ты виноват в смерти Кази? – спросил Фьянир. Глаза у него были синие и холодные. Хамед аж поперхнулся настойкой. -Нет, ни в коем случае! – искренне возмутился он. – Я ничего не говорил Ульбеку про убийство. Я только придумал, как довести нашего психопата до ручки. Но, вообще, могу сказать, Ульбек – странноватый парень, к тому же кастрат, у этих всегда с головой не в порядке. Кстати, куколка, вот уж не думал, что ты такой популярный среди психов и убийц!... На глазах у всех Ежи с легким вздохом медленно опустился на пол – вернее, опустился бы, если б не подхвативший его на руки Ким. Бронзовый великан прижал к себе почему-то дрожащего руса и мрачно посмотрел в сторону ложа: -Я позабочусь о нем и сразу пойду к великому визирю. С этим – делайте что хотите, лично мне руки марать противно. -Поторопись, - только кивнул Фьянир, а мадьяр, который все еще чувствовал легкую эйфорию, безмятежно улыбнулся: -Пока-пока… Как только за сладкой парочкой закрылась дверь, карсец снова повернулся к Хамеду. -Я хочу спросить, - поджав губы, произнес он. - Значит, это ты составил евнуху план, как наказать Анвара? И даже помог, якобы мимоходом рассказав Анвару, где тайник с оружием? Что еще ты сделал? -Показал ему, как целуются эти двое голубков, - хмыкнул Хамед. – Ты бы видел, как он разнервничался…Но про убийство – я не говорил Ульбеку ни слова! -И все это – для того, чтобы посмотреть, что выйдет? – уточнил Фьянир, которого начинало заметно потряхивать. Но Хамед только равнодушно пожал узкими плечами: -Да. Здесь сейчас немного скуч… Не успев договорить фразу, он был отброшен на подушки сильным и точным ударом. Придя в себя после мелькающих перед глазами вспышек, похожих на мерцание падающих звезд, Хамед облизнулся – соленая жидкость на его лице, вероятно, была кровью. -Ты меня ударил? – потрясенно сказал он. – Молодец, викинг. Хорошо бить человека, когда он связан. Развяжи, и тогда посмотрим! -Да без проблем, - процедил Фьянир, делая шаг вперед. Кажется, он был готов лопнуть от злости. -Погоди, я сам ему объясню, так будет лучше, - вдруг подал голос Миджбиль, и Хамед с удивлением перевел взгляд на него. Бени-Бар-Кохба вздохнул: – Ты хоть понял, что натворил? Под тяжелым взором Миджбиля Хамед вдруг почувствовал себя еще более странно, чем раньше. Неожиданно он с ужасом и очень отчетливо – видимо, потому что частично все еще был под действием наркотика – представил себе две пиалы, треснувшие и развалившиеся на мелкие осколки. Что-то типа фиолетовой пыли, которую поднимает, перемещаясь астралом, демон Тануки. А на месте двух пиал - горькая, невкусная, засохшая горсть кишмиша. Все, что осталось от былой дружбы… -Эй, я же не специально, - пробормотал Хамед и нахмурился, опуская глаза. Но тут же был вынужден поднять их снова - Миджбиль вдруг резко натянул веревку, почти подтащив охнувшего от внезапности Хамеда к своему лицу. Надо признать, сейчас – очень злому. Сверкающие глаза, узкий прищур, кривящиеся губы и напряженные скулы с ходящими желваками – в целом, смотрелось неплохо. -Ты умеешь только портить, - зловещим шепотом сказал Миджбиль, и Хамеда передернуло от искренней убежденности, с которой он это говорил. – Все, к чему ты прикасаешься, идет к шайтану в задницу! Значит, тебе было интересно? Ты мучил двух людей – и тебе было интересно? А теперь – всем плохо, потому что тебе, видите ли, было интересно! -Много ты понимаешь! - попробовал сопротивляться Хамед. От происходящего у него захватывало дух. Миджбиль, его Миджбиль, всегда такой покладистый – теперь так разошелся из-за какого-то глупого евнуха и глупого торговца, окончательно спятивших от любви к глупому созданию с внешностью фарфоровой куклы!... А ведь стоит отметить, когда Миджбиль кричит, а его глаза сверкают, он выглядит очень уверенным в себе и, пожалуй, даже красивым… Хамед восхищенно прикусил губу, разглядывая взбешенного Бени-Бар-Кохба из-под упавших на глаза прядей. - А все потому, что ты вообще, в принципе, не можешь сделать ничего хорошего! – продолжало нести его друга. Или уже – бывшего друга? Краем глаза мадьяр заметил, что мальчишка-карсец все еще топчется у двери с угрюмым видом. Словно искренне желая уйти, но почему-то решив подождать Миджбиля. Хамед понял, что тоже начинает злиться. -Заткнись! – рявкнул он в ответ. – Я вообще все могу! Но не хочу. Потому что это – идиотизм! Каждый должен уметь постоять за себя, понял? Какого шайтана я должен заботиться о тех, кто не в состоянии позаботиться о себе сам?! Неожиданно веревка ослабла, и Хамед упал локтями на окончательно смятый шелк. А над ним – раздался спокойный голос Миджбиля: -Докажи, что можешь. Сделай счастливым. Меня. Себя. Его. Анвара. Ежи. Кима. Всех - вместо того, чтобы тратить силы попусту. Великий Эль, да ты просто безнадежен… Хамед опустил голову, надежно скрыв выражение лица за вьющимися прядями и все еще слыша в воображении звон осыпающихся пиал. Ситуацию следовало срочно спасать – пока ей не воспользовался кто-нибудь вроде Фьянира. - Я согласен, - хмуро сказал мадьяр, поднимая голову и сглатывая накопившуюся во рту кровь. -На что? – не понял Миджбиль. Хамед сел, мрачно сгорбившись, запахнул накидку. -Сделать всех счастливыми, балда, - сказал он сварливо. – Раз уж они сами не способны. Только дай мне времени немного подумать, ладно? А то голова и вправду раскалывается. Он искоса посмотрел в сторону Бени-Бар-Кохба и наткнулся на такой озабоченный взгляд Миджбиля, видимо, решившего, что эта фраза – продолжение сеанса «гусеница на выпасе», что упал обратно на подушки и залился веселым, хотя, пожалуй, слегка истеричным смехом. Будто вынырнув из объятий черной пустоты, заменившей мне в этот раз сон, я рефлексивно дернулся – и тут же застонал: дали знать о себе все многочисленные ссадины и царапины, полученные ночью. Шайтан, чтоб я еще раз связался с басками! Они оказались сильными противниками – продолжали драться с прирожденной гениальностью, даже когда мы окончательно избавились от оружия и вступили в рукопашную. Так что все тело болело, включая костяшки пальцев, явно содранных о чью-то физиономию. Да и с головой у меня явно было что-то не так – иначе откуда такое гудение, будто где-то совсем рядом, под страшным напором бежит между камней подземная речка? Великий Эль, что это такое вчера было? Судорожно проглотив какой-то неприятный комок, застрявший в пересохшем горле, я попытался восстановить ход событий. Итак, сперва Зеленый Лабиринт, затем – обнадеживающий разговор с Индрой, перевернутая карета, бешеная драка, а потом убивать оказалось больше некого, мы с тяжело дышащим, уже в человеческом облике Саншу переглянулись и решили побыстрее убраться из переулка, подальше от свежих трупов. Хорошо хоть мне хватило сил перевернуть карету, и слава Элю, лошади остались целы. Не хватало еще попасть в тенета закона здесь, в чужом государстве, где меня никто не знает, кроме пары-тройки земляков… А потом – все как будто смешивалось в одну замысловатую арабеску из кусочков разных картинок. Вот тощенький, беловолосый юноша по имени Артуро превращается во взъерошенную кошку цвета сахара и вступает в какую-то радостную возню с черным, длиннохвостым, лоснящимся шкуркой Цини. Они носятся по всей комнате, сбивая опустошенные нами бутылки, валяют друг друга по пыльному полу и даже пытаются вскарабкаться на портьеры. Этим двоим так хорошо друг с другом, что я махаю рукой – пусть развлекаются, все-таки дети. Вот Саншу, полуобнаженный, в затасканных штанах и нечищеных ездовых сапогах, заметно пошатываясь, спрашивает, куда это они, каналья, вчера запихали еще одну бутылку коньяка? Он не улыбается, потому что у него разбита губа, и в отсутствии привычной мягкой улыбки взгляд Саншу - какой-то новый. Пьяный, жесткий, с прищуром, не внушающий особого доверия. Впрочем, даже в таком виде парень – невероятно красив и вызывает вполне закономерное желание запустить руку в штаны. Я бы, пожалуй, так и сделал, но еще одного удара по моему многострадальному лицу, боюсь, уже не вынесу… Вот Дориан объясняет, что «быть удачливым», святая заповедь любого баска, – это, прежде всего, значит «оставаться в живых». Что жизнь – рулетка, и важно всегда быть счастливчиком. Что каждый день среднестатистического баска – испытание мечтами, желаниями, судьбой, и только тот, кто не бежит от испытаний, а находит их, может рассчитывать на везение. Странная раса, по-моему, они сами целенаправленно ищут смерти… «Мы ищем шанс проверить себя. В жизни есть две равные вещи – смерть и везение, - спокойно парирует Дориан. И продолжает: - Нельзя выпускать везение из рук. Если ты – невезучий, то это - самое страшное, что может произойти. Неудачникам - и жить на свете не стоит». Желтые радужки нехорошо горят. Как у Киньша, когда он возникает ниоткуда - кстати, безо всякой пыльцы, потому что ему не нужно производить впечатление. Я чувствую, что оборотень не прав, что оставаться в живых – тоже важно и нельзя ставить все на кон с такой вот легкостью. Но язык меня уже не слушается, и я не знаю, как объяснить глобальную неправоту его слов… Вот, собственно, и все, что выдала мне многострадальная память. Что ж, уже легче. Значит, я провел всю ночь в доме на Новом Мосту, распивая аквитанский коньяк с тремя не вполне вменяемыми оборотнями. Потому что вменяемыми этих ребят - ну никак не назовешь. Как, впрочем, и наших противников в драке. А голова болит - из-за элементарного похмелья. Молодец, Зааль. Видел бы тебя сейчас кто-нибудь из твоих подданных – он непременно стал бы тобою гордиться! Осознав всю глубину своего падения, я только-только закрыл глаза и приготовился тихо скончаться от мук совести, как на мой лоб легло что-то прохладное, принесшее почти моментальное облегчение. Я благодарно простонал: -Желай что хочешь, обещаю тебе это подарить… кто бы ты ни был. Кстати, а ты кто? -Мое имя Джайва-ибн-Сина, повелитель, и мне нечего желать, - ответил мне голос. Тихий и спокойный, с ласковыми уверенными нотками, который ничуть не нервировал, а казалось, даже успокаивал больную голову. Нет, это же надо было так напиться! И где – в центре Лиона, незнакомого города, с едва знакомыми мне существами! К тому же сегодня именно тот день, когда я должен был наведаться к Индре и получить обещанный сюрприз в виде превращения живого человека в вампира. А я, честно признаться, едва могу головой пошевелить… Все тот же спокойный уверенный голос отдал распоряжения рабам относительно кувшина с лимонадом, горячего кофе и Эль знает чего еще, а ласковые и заботливые руки принялись заниматься серьезным делом – то есть, приносить мне частичное избавление от страданий. Подчиняясь голосу, я с трудом поворачивал голову, приподнимался, шевелил руками, как ни удивительно, выжившими в драке без переломов, а сам тем временем с трудом соображал, что это я вчера такое решил проделать с Индрой, чтобы не нарушить данного Цини по собственному легкомыслию обещания… Цини! Великий Эль, мой малыш лицезрел весь этот бардак! И что он теперь будет обо мне думать? Еще бы вспомнить, что я вчера говорил – пока мог, разумеется. В Аквитании делают потрясающий коньяк, надо будет привезти в Розовый Дворец пару бутылок. Буду угощать ими провинившихся поданных. Пусть на собственной шкуре попробуют, что за страшный зверь – совесть… Я с трудом подавил желание приказать своему спасителю, чтобы он отстал и дал мне спокойно загнуться от тяжкого похмелья, а еще лучше – лично бы проследил за процессом, чтобы я уж точно загнулся… Но передумал, поскольку меня довольно ловко и без особых затруднений перевернули на живот, и те же опытные руки начали делать мне умелый массаж, спускаясь от лопаток к порядком нывшей пояснице. К витающему в воздухе запаху мускуса и фиалок из маленькой жаровни в углу добавились сладкие ароматы масел для растирания. Эти волшебные прикосновения были способны отвлечь от любых проблем – грешным делом я подумал о том, что неплохо бы попросить Катрана-Эль-Минья отдать мне такого умелого лекаря в Розовый Дворец. Сейчас я был готов заплатить за него любые деньги... Да, и насчет поясницы - интересное дело, чем это я таким вчера занимался? Ноет так, будто всю ночь я ублажал всех своих жен сразу. Ах да, это мы с Дорианом спорили, кто из нас сильнее и поднимали хихикающего Артуро на плечах. Ох, а я не слишком стар для подобных фокусов? А если бы я сорвал себе спину? Хорош был бы калиф – с сорванной-то спиной… -Ну, что там? – рискнул спросить я, хотя не был уверен, что хочу это знать. -Несколько обширных синяков, в остальном – все хорошо, мой повелитель, - незамедлительно ответил голос. – Но сегодня вам лучше не делать особо резких движений. Это лекарство, выпейте, вам будет легче. После массажа мне вдруг стало хорошо и уютно, двигаться, особенно резко, было лень. Но раз уж Катран вызвал лекаря, стоит думать, он нашел самого надежного – а значит, мне не показалось, что тот действовал с профессионализмом и даже какой-то увлеченностью. Вздохнув тяжелее некуда, я перевернулся и с трудом сел, обхватив руками ноющую голову. А когда поднял взгляд – то открыл от изумления рот. В который мне тут же сунули порцию чего-то невкусного и щипающего язык. Теперь понятно, почему приведенный Катраном лекарь называет меня «повелителем». Несмотря на весь мой маскарадный западный костюм! Кстати, сейчас – местами порванный и нуждающийся в чистке. Как ему еще, спрашивается, меня называть, если передо мной стоял – совершенно и явно правоверный, поданный Аль-Мамляки-Бахарата, причем очень похожий не на кого иного, а на моего эмира Катрана-Эль-Минья, владельца многочисленных рудников и торговых предприятий. И все то время, пока из богатой Эль-Миньи один из моих любимых эмиров привозил мне дорогие подарки и забавные игрушки, я даже не ведал, что у Катрана есть брат! Никем, кроме брата, этот человек просто не мог быть – такая же высокая и крепкая, отлично сложенная фигура, лоснящиеся от постоянного ухода черные волосы до плеч, рассудительный взгляд, способный засверкать огнем, твердые мужественные скулы, узкие строгие губы и - написанное на лице чувство собственного достоинства. Да они с Катраном были похожи как две капли воды! Вот только манера держаться у Джайвы была более спокойной и неторопливой, словно он привык оставаться в тени своего брата. И голос оказался совсем другим, отчего я и не узнал сразу отпрыска семьи эмиров Эль-Минья. Как будто этот человек не привык командовать, но точно знал, что будет услышан, даже если станет говорить совсем тихо. Наверное, так оно и было, потому что, когда он велел мне наклонить голову и долго натирал чем-то виски, я послушно выполнил все указания, сделанные этим тихим, даже монотонным голосом. И надо сказать, ничуть в этом не раскаялся. Уже через пятнадцать минут я почти чувствовал себя человеком. Теперь оставалось кое-как собраться – и снова почувствовать себя калифом. Закончив с осмотром, Джайва собрал свои лекарские принадлежности, опустился передо мной ниц и, когда я пробормотал положенные слова, быстро покинул комнату, ступая довольно тихо для такого крупного тела. Я обратил внимание на то, как брат Катрана подволакивает ногу, которая у него почти не сгибалась, – не иначе, именно поэтому он так редко выезжал из дворца эмира Эль-Миньи. У нашей расы не любят людей с подобными недостатками, считая, что настоящий мужчина – должен как минимум иметь красивое тело, хорошо развитое постоянными тренировками. Хотя лично мне показалось, уверенный профессионализм Джайвы стоил намного больше физических данных и высокомерного снобизма моих остальных эмиров и их многочисленных родственников. Если бы он был рабом – то ценился бы в бы целое состояние… Я с облегчением откинулся на подушки – кажется, впихнутое в меня почти силком зелье начинало действовать, потому что гудение в голове сменялось блаженной тишиной, и даже совесть уже не так тревожила, как раньше. Я даже фыркнул – не иначе Джайва-ибн-Сина изобрел лекарство еще и от совести!... Озарение было таким внезапным, что я чуть не подпрыгнул в кровати. Так вот откуда я слышал это имя – Ибн-Сина. Автор множества трактатов, которые непременно читал каждый лекарь в нашем благословенном Элем государстве! Ну, Катран, ну, молодчина! Такого брата от меня скрывал! И ведь надо же, чтобы знаменитый ученый еще оказался и просто красивым, большим и спокойным мужчиной из тех, кого любят женщины, животные и дети… Вот только показался мне чересчур грустным – а может быть, просто слишком серьезным, шайтан его знает, я был решительно не в силах давать психологические портреты моих поданных. До полудня моя царственная персона валялась в кровати, одновременно борясь с совестью и с нежеланием что либо делать, хотя боль прошла почти моментально и даже разбитые костяшки уже не зудели, как прежде. А потом, к величайшему своему сожалению, я понял, что игра в умирающего больного затянулась, и мне нужно идти – если я, конечно, не хочу пропустить назначенную встречу. Посмотрим, будет ли Индра так умна, чтобы раскусить мою маленькую хитрость. Демонов, подумав, я решил не брать: чего людей зря Киньшем или Синтрашши пугать, видеть Тануки тоже не хотелось, особенно когда я с похмелья и абсолютно беззащитен перед идиотскими шуточками. А Цини – было просто стыдно смотреть в глаза. Поэтому мне пришлось приказать рабам найти и доставить в спальню месье Фронтеро, которому я собирался задать пару вопросов. Но при виде бледного, тоже явно похмельного баска, губа которого поджила и запеклась некрасивой корочкой, а под глазом отчетливо виднелась полоска синяка цвета гнилого яблока, мне почему-то резко расхотелось предъявлять претензии. В конце концов, я сам ввязался в эту драку – меня абсолютно не касающуюся, да и если посудить, еще неизвестно, кто был прав – Саншу или те ребята... Была же возможность уйти. Какой шайтан вообще дернул меня за язык? Я вполне мог остаться лежать там, на булыжной мостовой, вместо того типа, которому разбил голову, или того, которого почти разорвал на куски своими когтями и клыками милый парень, славный баск Саншу Фронтеро. В любом случае, я должен быть доволен – я жив, и теперь-то точно убежден, что Анвар глубоко не прав. Это не может быть трусость. Ведь тянет же меня раз за разом заглянуть за тот край, где скрывается гибель – не я ли сам пустил Анвара в свою спальню, точно зная, к чему это может привести, и лишь не ожидая столь бурной реакции? Не я ли раз за разом подбираю в Спальни людей не просто опасных, а – способных на активные действия? И не я ли сам полез вчера на рожон только потому, что во мне взыграла мужская гордость, и захотелось испытать на своей шкуре то самое знаменитое баскийское везение? Заключавшееся, в общем-то, в одной-единственной фразе: «Пронесет-не пронесет». -Привет. Рад, что ты жив. Что я вчера говорил? – отрывисто спросил Саншу, приземляясь в кресло, выуживая из-за пазухи серебряную флягу и делая из нее большой одухотворяющий глоток. В воздухе снова запахло коньяком, я усмехнулся: -Вчера ты очень много говорил про баскийские нравы. Особенно упирая на слова «свобода» и «независимость». -А, - только и сказал баск. Он сделал второй глоток и слегка оживился, хотя вид у него все еще был прибитый – как будто бы с утра на него напали из-за угла и долго-долго колотили пыльным мешком. -Сходи к Джайве, - посоветовал я, лениво потягиваясь перед тем, как встать. – У него есть лекарство, помогает от всего, включая совесть… Оборотень внезапно рассмеялся – слегка хрипловатым после вчерашней вечеринки смехом. Мне показалось – нервным. Я обеспокоено покачал головой – интересно, если упомянуть про премию в размере, скажем, двадцать франков, это ему поможет? -Не волнуйся, я схожу к Джайве, - махнул рукой Саншу, успокаиваясь сам, без моего вмешательства. – Обязательно схожу. Только позже… Ну, куда мы рванем? Могу устроить экскурсию по Тамплю, сегодня тебя там живо примут за нашего. По запаху – точно опознают. -В другой раз, - я поднялся и принялся одеваться. – Сегодня мне нужно посетить одно место, в общем, ты знаешь, где это находится? -В Шамборе, вестимо, - Саншу задумчиво повертел в руках визитную карточку, сделал еще один глоток из фляги и чуть не поперхнулся. Поднял на меня глаза, в которых впервые за это утро светилась самая настоящая мысль. -Ты часом не к ней собрался? Ох, я тебя умоляю! Ты же меня без заработка оставишь! Она тебя прикончит, а мне – опять на голодный паек садиться? Какой ты после этого друг! – задохнувшись от возмущения, баск сильнее забился в кресло и оттуда угрюмо посмотрел на меня злыми глазами неправильной формы. Я не без труда завязал на себе шейный платок, стоя перед зеркалом. Не оборачиваясь, произнес: -Премия в двадцать франков, устроит? -О Боги! – затосковал окончательно Саншу. Поднялся с тяжелым вздохом, подошел, решительно повернул меня лицом к себе и принялся умело перевязывать платок, одновременно бурча что-то насчет того, что таких проблемных Больших Шишек он еще никогда не видел… Мы прибыли к дому, который принадлежал Индре, вулину из Карса, как раз к точно обозначенному на визитке сроку. Даже по виду это был очень старый дом – каменная ограда, чугунная решетка, два этажа из кирпича, плотно запертые ставни, полусгнившие деревянные пристройки, облепившая стены жимолость и ракинувшийся позади заросший сад. Странный выбор, и еще поражала царившая здесь тишина – казалось, во всем доме не было прислуги и не жило ни одного человека. Обозрев из экипажа всю эту красоту, мы переглянулись. Саншу скривил губы. -Может, все-таки не стоит? – спросил он. – Тебя что, мало предупреждали? Эта особа – весьма опасная штучка, ее даже Ветка побаивается. Приди в себя, приятель, пошли лучше бухнем, я даже заплатить могу сам, все будет выгоднее, чем обратно твой труп тащить. Даже если я его в анатомический театр сплавлю – все равно много не выиграю. Разве что в кунсткамеру - в качестве трупа великана, - уже бодрее предположил баск. Но тут же снова сник: - Это если от тебя, конечно, хоть что-то останется. Я только хмыкнул, выбираясь из кареты. Саншу явно преувеличивал, хотя я оценил заботу – франков в пять, не больше, добавлю к премии. Баск совершенно зря волновался. Индра – была всего лишь женщиной, очень умной и чересчур похожей на Маму, но, тем не менее, - обычной женщиной. С одной стороны, в Лионе я не раз слышал о том, что женщина – существо слабое, не созданное для тяжелой работы и вряд ли выжившее бы в этом мире, не будь рядом мужчины. И каждый раз мне хотелось смеяться – я собственными глазами видел жен, таскающих за своими мужьями огромные тяжелые тюки. Да и вообще, разумности и порой даже жестокости женщин можно позавидовать. Взять хотя бы моих жен. Где вы видели мужчину, который стал бы интриговать за место в твоей постели, без конца плакать, висеть у тебя на шее, требовать подарков, устраивать скандалы почем зря, играть роль бессильного и беззащитного создания, при этом обладая запасом душевной мощи не меньше, чем у борца на ярмарке где-нибудь в Эль-Харре? Женский род неплохо устроился на этой земле – их считают нужным опекать и содержать, но в запасе у них гораздо больше средств добиться своего, чем у «сильных» мужчин. С другой стороны, женщина все-таки обделена физической силой, поэтому она всюду следует за мужчиной, который более груб, агрессивен и обладает неплохими шансами на выживание. Так уж устроена природа: мужчина – всегда сторона нападающая. У каждого – свое преимущество. Именно поэтому я ничуть не боялся идти в дом к Индре. От морального давления я надежно защищен долгой практикой общения с Мамой, воистину – великой искусницей в этом сложном деле. И я считаю себя достаточно сильным мужчиной, чтобы внушить уважение женщине, пусть даже такой самостоятельной и привыкшей всем управлять, как Индра. На моей стороне природа – и посмотрим, кто из нас выиграет. Это уже – вопрос азарта. Что касается лжи, которую я задумал… Как я и говорил Индре, я был всерьез намерен нарушить свое обещание. Правитель я или нет? Но не то, которое дал возлюбленному, отнюдь – я не стану предавать котенка ни при каких обстоятельствах, это было бы слишком даже для меня. Я собирался нарушить обещание, данное Индре. Именно поэтому вчера я хотел обдумать возможные последствия и принять во внимание то, что говорил об этой женщине месье Стефан Ветка – хотя вот уж его никто в это темное дело влезать не просил!... Если ложь и практичность – то, чем живет западный мир, может, и мне есть чему у него поучиться? И чем беззастенчивей ложь, тем легче в нее, пожалуй, поверить - так как ни одному человеку не придет в голову, что ложь может быть настолько беззастенчивой. В полшестого утра Джакомо с тихим стоном перевернулся и положил голову Кериму на грудь. Удивившись тому, что грудь у Керима оказалась практически безволосой – ну ладно бы, дело происходило в гареме, там этим занимались евнухи – чертов Зааль со своими изысками, но здесь-то чего бриться… Не успев додумать мысль до конца, Джакомо снова провалился в глубокий сон без каких-либо сновидений. В полвосьмого Джакомо открыл глаза от того, что Лассэль недовольно завозился в его объятиях, словно пытаясь устроиться поудобнее. В результате он закинул на бедро Джакомо длинную и стройную ногу, а темноморец несколько секунд пытался унять сердцебиение, судорожно вспоминая, не успел ли он вчера перед тем, как заснуть, натворить что-нибудь непоправимое. Да нет. Целоваться вроде целовались, но только потому, что пили на брудершафт. Еще раз взглянув на бледного, как смерть, сида, Джакомо с облегчением понял, что, проснувшись, Лассэль вряд ли вспомнит даже об этом. Он осторожно высвободил из-под сида затекшую руку, сжал ее в кулак, убедился в работоспособности и поднялся, поддерживая грозившую отвалиться голову. Бывало, в гареме, после совместных попоек, бодрый и жизнеспособный Керим, глядя на вялые попытки темноморца пошевелиться, задумчиво спрашивал, зачем же так напиваться, если плохо переносишь похмелье. На что Джакомо обычно огрызался по-лионски: «Да я как огурчик! Не понимаешь? Как это по-вашему…весь зеленый и с попурышками ...
Соня Сэш: ... …Да, и я сейчас – именно такой!». Приоткрыв дверь и осторожно высунув голову из комнаты, Джакомо с негодованием оглядел дрыхнущего на диване Керима. Вот сволочь. Какое безмятежное лицо. И губы – полные и чувственные, они были приоткрыты, изо рта вырывалось глубокое спокойное дыхание. Хорошо хоть не храпит… Но все равно сволочь. Этими самыми губами он вчера целовал смазливого эйнджлендца, впрочем, даже не слишком смазливого – так, на любителя … Джакомо тихо выругался и застыл, прислонившись к косяку двери, с безнадежным видом. За прошедшую ночь он уже успел соскучиться – тело жаждало привычных прикосновений. Темноморца тянуло подойти, опуститься на колени и притронуться губами к предательскому рту, положить руку на гибкую спину и ощутить, как перекатываются мускулы, а потом… Закрыв глаза, он пережил приступ острой ностальгии. «Почему я все еще с ним?» – в который раз спросил себя Джакомо, и решение пришло само собой: потому что я к нему привязался. Потому что я без него не могу, без этого большого и сильного тела, без грубоватой мягкости, свойственной животным, без своенравного характера и даже без ссор, которые приводят к одному и тому же – они снова вместе, снова спят в одной постели, а иногда обходятся без постели вовсе. И если сейчас Керим откроет сонные голубые глаза, улыбнется и приглашающее кивнет головой – он, Джакомо, будет послушно стонать и стараться подставить под поцелуи как можно большую часть кожи, надежно притиснутый к горизонтальной поверхности, не имея возможности даже обнять и что-либо сообразить… Согласен ли он жить с Керимом на таких условиях здесь, среди западной цивилизации, среди изумленных взглядов родных и насмешек незнакомых людей? Теперь он хорошо понимал магистра Николауса, в свое время ставшего причиной его отъезда в Бхарат. Самое грустное в любом возвращении – ты возвращаешься, а там, куда ты возвращаешься, - ничего не меняется. Тебя встречают те же люди, с теми же проблемами и темами для разговоров, ни к чему не обязывающими улыбками и полным отсутствием сознания того, что ты вернулся - другим. И такая жизнь, как прежде, тебя уже не устраивает, хотя ты и сам не очень-то понимаешь, как собираешься жить дальше. Вокруг словно вновь начинает стягиваться прежняя паутина, и нет ничего удобнее, чем вновь совершать те же движения, что раньше – послушно прыгать механической лягушкой по выбранному когда-то тобой и твоей средой пути. Но сердце уже хочет иного. И ты начинаешь тосковать – среди привычного окружения, среди людей, вещей и занятий. Эта тоска быстро проходит, стоит только поддаться, расслабиться, вернуться к прежним заботам и удовольствиям, которыми лечатся любые раны в душе. Превращаясь - в довольно безобидные ссадины, пока не тронешь - не заболит. Так просто. И – так бессмысленно. Потому что тогда к чему было все остальное? Легче уж вообще не возвращаться. Но как тогда быть с тоской по родным местам, где тебя все еще ждут? Можно, конечно, никогда никуда не возвращаться, для этого - выработать в себе суровую привычку забывать обо всем хорошем сразу, будучи твердо уверенным, что все хорошее – еще впереди. И надо идти к нему с чертовой улыбкой, как это делает Керим. Тяжело уезжать. Но возвращаться - изменившимся, пронизанным чужим ветром и закаленным чужим солнцем - порой бывает ничуть не легче… Значит, да - согласен. А остальные – рано или поздно закроют рот. Другое дело – хочет ли этого сам Керим? Судя по вчерашнему – не очень-то горит желанием… -Мне уйти? – тихо спросил Джакомо у мирно спящего на диване бербера. – Или мне остаться? Знаешь что, радость, решай-ка сам. А когда решишь, просто намекни – я пойму. Он был уверен в том, что бербер не слышит. И это только на руку. К черту! Пусть выбирает сам. В конце концов, так будет честно. «Ты говоришь, честно? Честно заставлять человека принимать решения за тебя?» - ехидно вякнул внутренний голос, но Джакомо только отмахнулся и приготовился вернуться в спальню… …как вдруг его взгляд упал на лежащую на полу вчерашнюю газету, которую не успел дочитать Райлис. Где на первой странице, после сообщения о начавшемся на Тортуге бунте против губернатора и за независимость от Эйнджленда, красовался украшенный завитушками заголовок: «Пожар в устье Темзы». Без пятнадцати восемь Хельга была разбужена громким воплем Джакомо: -Подъем! Я знаю, где искать Родриго!!! Сон моментально слетел с женщины, она вскочила, скинув на пол измученного бессонной ночью Райлиса, и выбежала в гостиную, даже не позаботившись о верхней одежде. Джакомо сидел на полу в одних штанах, скрестив ноги, и радостно лыбился, тыкая пальцем в газету. Рядом, на диване протирал глаза помятый Керим, явно забывший раздеться перед сном. Лассэль не соизволил проснуться – в последнее время он очень много пил, зато и спал крепко, совершенно не думая об Айне и прочих нехороших вещах. -Что ты там такого нашел? – взволнованно спросила Хельга, усаживаясь рядом. Джакомо не обратил внимания на полуобнаженную женщину и радостно процитировал: -«Пожар в устье Темзы: сгорело более десятка кораблей. Страховые компании пытаются определить причину пожара. Выяснено, что источником огня стало судно «Морская звезда», принадлежащее знаменитому потомственному купцу Алоизесу Валлоу». Где я слышал это имя? – нахмурившись, пробормотал темноморец. -Эй, вы тут все свихнулись, что ли? – недовольно спросил Райлис, появляясь из спальни с подушкой в руках. Вид у эльфа был встрепанный и озабоченный - он всю ночь лежал в объятиях взрослой, уверенной в себе и красивой женщины, пытаясь сообразить – нравится ему или нет, что в отсутствие наваррца из него сделали плюшевого медвежонка. И еще он никак не мог сообразить, какие чувства вызвал в нем тот факт, что Хельга плакала во сне – тихо и очень жалобно. Вот тебе и – «уверенная в себе женщина»!... -Керим, если ты опять захочешь изнасиловать своего любимчика, очень прошу, сделай так, чтобы он не орал! – проворчал брауни, устраиваясь на подлокотнике. - Он пошел в порт? – ошарашено проговорила Хельга. – Но с чего ты взял? - Райлис, ты – полный идиот, хотя это сейчас – совершенно неважно. Если в порту что-то сгорело – Родриго наверняка был там, вспомните плантации… Кстати, Хельга, что означает монета в двадцать пять шиллингов? – спросил Джакомо, его глаза через стекла очков поблескивали нездоровым азартом. -«Немедленно дуй на корабль, у нас неприятности», - ответила Хельга, растерянно глядя на темноморца серыми глазами. – Мы передавали его друг другу в случае необходимости с посыльным. А откуда ты знаешь? -Я так и подумал! Знак мог быть связан только с кораблем, они же все-таки капитаны, - довольно улыбнулся Джакомо. – Жозе оставил монету в Эпплхаузе. К тому времени дети уже исчезли из школы. Значит, их забрал Жозе и куда-то спрятал. А Родриго ничего не оставалось, как принять «приглашение». Ночью в порту сгорело больше десятка кораблей, но пожар начался на судне некоего Алоизеса Валлоу, вот, тут все написано! Мы должны пойти к этому купцу и все выяснить. Если Родриго не погиб в пожаре, то единственный, кто может что-то знать – это мистер Валлоу! -Вы серьезно? – Райлис переводил взгляд с одного на другого. – Ну вот, а я-то надеялся выспаться! -В гробу выспишься, - съязвил Джакомо, вставая с колен, отряхиваясь и демонстративно не глядя на диван. -Я бессмертный, дурак, - огрызнулся в ответ Райлис и ослепительно зевнул. Тут подал голос Керим, который потянулся до хруста в позвоночнике и сказал: -И чего мы сидим? Пойдем к этому типу и заставим его признаться, где наш капитан. Я – за то, чтобы поскорее убраться из этой страны. Здесь – слишком холодно, и все вокруг – какие-то отмороженные… В десять часов пять минут вся компания спустилась завтракать вниз. И первым, кого Джакомо увидел в гостиничном холле, был - Луиджи Перуджино собственной персоной. Мафиозо тоже опознал своих и приветственно замахал руками. Джакомо бросил сумрачный взгляд на своих спутников – Хельга сидела молчаливая и сосредоточенная, глядя в окно, Керим с Райлисом беззастенчиво обсуждали недостатки кожаных гетр, а Лассэль в меланхоличной задумчивости тянул из бокала подогретое вино. -Сеньор Джакомо! Вы тоже остановились в «Шахматной доске»? Вот новость! Еще не надумали возвращаться домой? – радостно осклабился старый знакомый, блестя черными, по-темноморски живыми глазами. -У меня здесь дела, - Джакомо почесал нос с горбинкой, сумрачно оглядываясь на соседний столик, а Луиджи укоризненно покачал головой: -Эх, сеньор Джакомо! Знали бы вы, как все беспокоились! Я уже отправил дону Флориндо весточку о том, что вы живы. Так что дома будет приготовлена настоящая встреча – так, как принято, никто голодным и трезвым не уйдет! И друзей с собой берите! Чего вам, спрашивается, в Лионе не сиделось – тепло, уютно, под дядюшкиным-то крылышком?
Соня Сэш: -Кстати, насчет дяди, - Джакомо попытался перевести разговор в более мирное русло. Краем глаза он видел, что Керим перестал болтать с эльфом и теперь с интересом поглядывает в их с Луиджи сторону. Ревнует, что ли? На сердце Джакомо потеплело, однако, он тут же скользнул взглядом по пресловутому теплому плащу с меховой отделкой, и, нахмурившись, отвернулся. - Что бы такого могло понадобиться в Эйнжленде лионскому мафиозо? Капо быстро пробежал глазами по сторонам, задержал взгляд на веселой компании за соседним столиком (Райлис как раз демонстрировал собственные кожаные гетры) и весело прищурился: -А раньше вас не очень-то интересовали наши дела, сеньор Джакомо! Эк меняют людей путешествия! Но вам я, конечно, скажу. Я приехал, так сказать, для обмена опытом. Видите ли вы эту вещицу, сеньор? Что вы про нее думаете? -Обычная денежная купюра, местная, - пробормотал Джакомо, делая вид, что его ничуть не интересует, что творится за соседним столиком. – Такие ввели в крупных государствах недавно, еще и десяти лет не прошло. Они не очень удобные, могут помяться, порваться, да и полновесный золотой как-то привычнее, зато большой кошель не нужно брать. Подозреваю, что дядя думает по этому поводу что-то еще? -Вы совершенно правы! – радостно воскликнул Луиджи, и Джакомо невольно ухмыльнулся: этот темноморец с простоватой физиономией, только что увальнем сидевший на стуле, вдруг преобразился, превратившись в хитреца, прирожденного мошенника и специалиста, каких дядюшка Флориндо ценил на вес золота. – Это – необычная купюра! Она попала в Лион из эйнджлендских колоний, и у нее есть небольшое отличие от других. Видите ли, она – совсем фальшивая! – и капо улыбнулся так лучезарно, будто сей факт доставлял ему истинное счастье. Джакомо удивленно поднял брови: - Уже? Купюры появились не так давно, когда было успеть… -О, сеньор, как вы ошибаетесь! – окончательно развеселился Луиджи, ласково посматривая на племянника своего дона влажными черными глазами. Будто бы последний сказал какую-нибудь веселую шутку. – Деньги изобрели, конечно, раньше, чем фальшивомонетничество. Но вряд ли больше, чем на пару дней! Люди знают множество способов стать чуть богаче, чем это предусматривается законами… -А с монетами это довольно просто, - раздался над ухом темноморца знакомый голос, и Джакомо недовольно оглянулся. В глазах Керима он не увидел ничего, кроме обычной черепашьей сонливости, зато складка возле губ вдруг сделалась очень даже суровой. -Правители издают законы и варят фальшивомонетчиков в кипящем масле, - добавил Керим, решительно отодвигая в сторону соседний с Джакомо стул и садясь рядом. – Но наши города давно поняли, что харадж легче платить неполновесными монетами. Эмиры санкционируют подделку, а в кипящем масле потом варят мастеров. -Он со мной, - неохотно пояснил Джакомо. – Это Керим из Бхарата. Это – Луиджи, старый…м-м-м… друг семьи из Лиона. Луиджи быстро глянул в сторону бербера – в темных глазах загорелись огоньки, будто их хозяин пытался распознать опасность. Стянув белые перчатки и бросив их на стол, Керим безмятежно улыбнулся в ответ. Дуэль взглядов продолжалась около минуты, после чего маленький темноморец вдруг довольно ухмыльнулся и заметно расслабился. Джакомо мрачно поморщился: обаяние Керима действовало и здесь. -Вы правы, наш иноземный друг! Ухудшение сплава - самый простой способ, зато - самый ненадежный! – кивнул мафиозо, и не подозревая, какая каша опять творится в мозгах младшего Кавазини. – Скольких он привел на плаху! И ведь зачастую монеты подделываются по велению какого-нибудь барона. Я уж не говорю про монетные дворы – они по уши погрязли в фальшивомонетничестве! Говорят, сама Элоиза Лионская баловалась такими вещами. К несчастью, теперь-то трудно изготовить качественную подделку – у Тайной Канцелярии слишком много способов ее обнаружить, они тоже время даром не теряли… А вот купюры – мадонна, это же просто золотая жила! И для полиции – пока что неизвестная. -И поэтому дядя отправил вас сюда? – Джакомо улыбнулся. – Лионские умельцы не умеют подделывать купюры? -Увы, не столь качественно. Но самое печальное, сеньоры, - эйнджлендский преступный мир тоже не владеет этими технологиями! Они и сами не знают, каким хитрым способом сделана эта бумажка! Луиджи заметно закручинился. Радость и печаль на его лице сменялись моментально. -А кто тогда делал фальшивые купюры и распространял их в колониях? - поинтересовался Джакомо. -К сожалению, этого не знаем ни мы, ни наши коллеги из Дублина, - развел руками мафиозо. – И, боюсь, дону Флориндо не понравится, если я приеду с пустыми руками. Если бы вы поехали со мной, может быть, радость от возвращения племянника превысила его разочарование? Это было бы совсем неплохо… Джакомо пожал плечами. Так вот почему Луиджи проговорился о своих целях при посторонних – да уж, возвращаться с невыполненным заданием ему явно не слишком хотелось… -Ну, хотя бы ясно, почему в колониях, - ляпнул Керим, доставая из-за пазухи серебряный портсигар. -Слишком далеко от столицы… сигару? – небрежным жестом, явно позаимствованным у сэра Хьюго, бербер щелкнул крышкой. «Выпендрежник», - вознегодовала душа Джакомо, но темноморец напомнил себе об утреннем обещании, стиснул зубы и героически промолчал. -Да, спасибо. «Альма-Наварра»? Отличный выбор, - капо угостился сигарой и потер подбородок: - Похоже на то. Только ребятки, кем бы они ни были, явно просчитались. Вы читали вчерашние газеты? На Тортуге восстание против губернатора. Газеты пишут, одна из причин: распространение фальшивых денег и связанный с этим упадок экономики. Если в тарелку все время наливать суп – рано или поздно он выльется, не так ли? Их деньги просто обесценились, сеньоры! Такого еще никогда не было – золотых монет много не выпустишь, на них приходится тратить металл! А пираты – народ практичный, и не любят, когда бьют по их карману. Словом, возмутилась даже та верхушка, у которой на Тортуге были плантации. Банков Зурбагана на Тортуге нет, там вообще не слишком любят магов. А всеми финансовыми вопросами заведовал - сам сэр Фрэнсис Рэйли собственной персоной. Его-то и обвинили в причинах трагедии. Губернатору придется долго объяснять своим, что он – не баран! Не исключено, что он сделает это при помощи войск. Ну, и наши ребятки тоже не смогут больше воротить дела в колониях, - осклабился Луиджи. – Как говорят у нас на родине - есть на свете справедливость! -Если бы кто-нибудь хотел насолить этому вашему сэру Рэйли, то лучшего способа было и не придумать. Впрочем, на Западе так любят все запутывать, - Керим хитро глянул в сторону Джакомо. – Ну, прирезали бы, и дело с концом. Мафиозо важно поднял палец: -Привыкайте, сеньор. Здесь все не так просто. Мир не стоит на месте. Кошелек или жизнь – ушло в прошлое. Большие дороги перекрыты патрулями. Приходится действовать тонкими методами – например, с помощью экономики. Деньги – они и на Тортуге знаете ли, деньги, даже если они – фальшивые… -Кстати, раз уж вы так хорошо разбираетесь в фальшивках, - что бы вы сказали про монету в двадцать пять шиллингов? – вдруг спросил Керим. Мафиозо коротко хохотнул: -А вы тоже неплохо разбираетесь, сеньор, если о таких слышали. Я бы сказал, работа одного из «шутников», это – забавные ребятки! Знавал я одного человека, он работал на Шамборскую коску еще тогда, когда сеньор Ветка был начинающим дилетантом! Лет двадцать назад он изготовил и распространил по всему Лиону партию необычных монет – у них был идеальный сплав и вес, вот только на обеих сторонах был отчеканен профиль Элоизы Лионской и ее замечательная грудь. А на суде заявил, что хотел таким образом отдать дань красоте своей королевы. И что вы думаете? Шамбор и Блуа находятся в личной юрисдикции королевской семьи, и королева отпустила затейника личным указом, публично заявив, что еще никогда не встречала такого изобретательного поклонника!... Теперь позвольте откланяться, сеньоры. Попробую сделать еще что-нибудь для дона Флориндо. Сеньор Джакомо, позвольте последнюю просьбу – возвращайтесь в Лион живым и поскорее, иначе старого Луиджи сгрызут с потрохами! -Не волнуйтесь, пока он со мной – он не пропадет! – заржал в ответ Керим, неожиданно сильно притискивая к себе изумленно вскинувшего брови Джакомо и, прямо на глазах насмешливого капо, целуя его в висок. Джакомо утонул в запахе крепкого табака, поперхнулся и с трудом выдавил из себя слова прощания, а потом, когда Луиджи выскочил из холла, повернулся к Кериму и грозно прошипел: -Отпусти! Люди же смотрят! Перед мафиозо выслуживаешься? Я же сказал, что пристрою тебя к дяде! -Так вот как ты это расцениваешь? – Керим разжал руки, и Джакомо неожиданно оказался на свободе. Он передернул плечами и мрачно вздохнул: -Да, именно так. Но, поскольку голова болит у одного меня… Отлично. Пусть теперь она болит у сэра Хьюго… -Может, лучше послушаешь, что мне удалось узнать? – уточнил бербер, снова доставая ненавистный портсигар. – Я же не просто так развлекался. Хью – неплохой парень, жаль, вбил себе в голову, что не может нарушить клятву. Но поболтать – здорово любит! Вот он мне вчера и рассказал, что Жозе хотел полной независимости Тортуги. Я так понял, тамошний правитель выкупил остров у здешнего короля, но сам остается его подданным. То есть, остров после его смерти либо передается наследникам, либо возвращается королю. На острове, кстати, принимают всех, без оглядки на прошлое, но сам-то Рэйли - не вечен. Поэтому часть жителей мечтает устроить из Тортуги «островок свободы» прямо посреди моря, чтобы больше никому и никогда не подчинятся. Дальше расклад такой - Родриго и Жозе посылали друг другу монетку, которой не существует, значит, у них были связи с фальшивомонетчиками. Думаю, с теми же, кого ищет твой приятель. Народ на Тортуге взбунтовался из-за фальшивых денег. Наверное, Жозе тоже приложил к этому лапу. Это было так удобно – убить женщину и умереть самому. Он же хорошо знал характер Родриго и знал, что наш капитан живенько его прикончит. Ему просто нужно было вовремя исчезнуть… -Ничего себе, и это все ты узнал у сэра Хьюго? - Джакомо саркастически усмехнулся. – Ты и его использовал? Я так и думал. А в общем-то, делай, что хочешь… Тогда получается, что вся эта катавасия – вовсе не из-за жены Родриго и вовсе не из-за плантаций. Вернее, не из-за самих плантаций. Наверное, нужно узнать, какими привилегиями пользуются те, у кого есть собственные земельные хозяйства на Тортуге? -А я уже все узнал, - Керим самодовольно улыбнулся. – Там живут свободные корсары и местные плантаторы. Корсары не подвергаются гонениям со стороны властей за их преступления на материке, поэтому туда едет всякий сброд. Но только плантаторы могут занимать разные должности, а земли им раздает сам правитель – тем, кому доверяет. Тебе это о чем-нибудь говорит? -Да уж, ты неплохо поработал с лордом, - фыркнул Джакомо. – Значит, Жозе отобрал плантации у Родриго –должно быть, он и был человеком, который вкладывал фальшивые деньги в тортугские верфи. Может быть, не один, а с другими сторонниками независимости Тортуги,у которых были плантации. И ведь у них почти получилось! -Нет, у вас и правда все очень сложно, - заявил Керим. – Можно было просто отправить правителя к праотцам. Почему нет? -Насколько я знаю, у сэра Фрэнсиса Рэйли нет наследников мужского пола, и земли сразу отошли бы к эйнджлендской короне. А те – прислали бы войска с материка и разогнали всю компанию к чертовой матери. Нет, здесь был нужен настоящий бунт, перехват власти, и чтобы все ополчились против старого губернатора. Тогда против хорошо вооруженных пиратов уже ничего нельзя было бы поделать, - Джакомо почесал кончик носа и вздохнул: - Да, мы молодцы. Вот только по-прежнему не знаем ни где Родриго, ни где Жозе. У нас одна зацепка – мистер Валлоу, купец, которому принадлежал сгоревший корабль. Боюсь, он ничего не скажет, особенно если стоит за фальшивыми деньгами. Здесь строгие законы, за это полагается смертная казнь. Вот ты бы стал на его месте раскалываться? Можно, конечно, попробовать узнать, была ли выплачена страховка, и понес ли мистер Валлоу хоть какие-нибудь убытки. Может быть, корабль был застрахован не так давно – например, накануне, это будет гвоорить о многом… И все-таки, где я слышал эту фамилию? -Эй, а может, уже хватит секретничать? – спросил Райлис, подходя к столику. – Лассэль уже почти напился, Хельга нервничает. Нельзя заставлять нервничать такую женщину, в конце-то концов, это она пострадала больше всех! Все-таки Родриго был ей почти мужем! -Малыш, с каких пор ты стал заботиться о других людях? – изумился Керим. Брауни смерил его презрительным взглядом: -С тех пор, как этим перестал заниматься ты. -Что это значит? – еще больше удивился бербер. -А тебе Джакомо объяснит, что я, нанимался? - Райлис сел на освободившийся стул – Ну, о чем спор? -Я думаю, идти к купцу бесполезно,- покачал головой Джакомо. – Луиджи на него, что ли, натравить? Так я этих парней немного знаю, аккуратными их не назовешь, так можно и без единственного свидетеля остаться… -Значит, проблема в том, как заставить его говорить? – Райлис солнечно улыбнулся. – Так нужно просто подослать Лассэля. Эта скотина любого разведет. -Шантаж? – Джакомо хмыкнул. – Вот уж не было беды! Ну ладно, предположим. Если сумеем уговорить Лассэля… -Я с ним поговорю, - кивнул Райлис. – Ему полезно отвлечься. Я бы и сам не против, но не могу – работа, знаете ли. Трясти кошельки у посетителей казино – не такая уж простая штука. -Охотно верю. Так, теперь – как все это дело обставить? Нам нельзя вызвать подозрения, купцы – народ осторожный… Нужен кто-то, чтобы ненавязчиво их познакомить…- Джакомо посидел пару минут, сумрачно разглядывая собственные ногти. – О черт, ну хорошо! - решился он. – Без сэра Хьюго нам, похоже, не обойтись. Меня он слушать не станет. Керим… -Ты хочешь отправить меня к Хью? – бербер чуть не подавился дымом. Или сделал вид. – А как же все, что ты… -Я же не предлагаю ложиться к нему в постель! - свирепо посмотрел на него Джакомо. – Хватит того, что мы вынуждены просить Лассэля сотворить что-нибудь с этим мистером Валлоу! Ах да, ты же можешь делать что хочешь! -Тогда заметано, - Керим поднялся. – Ну что, я иду к Хью, а вы – выяснять про эту вашу страховку? Джакомо кивнул, не поднимая глаз. Керим поправил шляпу и вышел из холла, а темноморец только криво, через силу улыбнулся, изучая глазами полировку стола на предмет трещин. Пока не услышал рядом голос Райлиса: -Я, конечно, не хочу влезать в ваши дела, но, может быть, ты зря его отпускаешь? У вас все было так хорошо в Спальнях, мы же на вас налюбоваться не могли!... -Нет, не зря, - Джакомо поднял голову. Зеленые глаза мрачно горели из-под очков, и брауни озабоченно покачал головой. Темноморец поморщился: -Спальни – совсем другое дело. Здесь мы - свободны. Будь я проклят! В конце концов, кто-то из нас должен что-нибудь решить… -Да уж, в таком случае, все еще хуже, чем я думал, - Райлис поднялся и хихикнул. – Только не убейте друг друга, а то и впрямь умрете в один день. Это будет совсем не романтично! Стоял жаркий полдень, и небо пламенело, как обычно, над ослепительно белым городом Эль-Рийядом. Редкие облака заставляли бежать по стенам зданий и мечетей огромные черные тени, похожие на крылья больших кровожадных птиц. Население уже давно скрылось в своих жилищах, похожих на квадратные куски сахара, или спряталось под пальмами. Даже шумный, живущей своей особенной, непредсказуемой жизнью базар утомленно замер, пытаясь не захлебнуться от пыли, а продавцы достали из-под прилавков ароматные кальяны. Однако за пределами стен Запретного дворца, на заканчивающемся обрывом плато, под палящим солнцем в окружении кустов уже отцветших роз сорта «Сорок разбойников», все еще тренировался с саблей человек. Он не обращал внимания ни на жару, ни на жажду, ни на живописный вид – именно с этого склона обитатели Спален могли увидеть другую жизнь - полную забот и суеты, интриг и работы, маленьких радостей и больших огорчений, жизнь чиновников Синего дворца. Стены уходили чуть ниже, чем купола, открывая обзор площади перед Синим Дворцом и голубой долины, где по симметричным аллеям прогуливались люди в шароварах, атласных чувяках и тюрбанах. Бывало, что иногда здесь, на плато, собирались мужчины и молодые юноши, один прекраснее другого, которые беззастенчиво валялись на траве, пили легкий набиз или даже притащенное кем-нибудь из демонов крепкое лионское пиво, обсуждая то, чего они уже давно не видели. Ибо тем, кто хоть раз попал за пределы стен Розового Дворца, нечего было и мечтать о том, чтобы выбраться обратно – хотя бы туда, к этим вечно озабоченным свитками и цифрами людям. Но чаще здесь находился только один человек, занятый только своей саблей. Он все еще молодо выглядел, черные волосы забирал в высокий хвост, чтобы не мешали работать, да и одежду предпочитал носить старую, дабы случайно не испортить дорогую ткань во время тренировок. Проблема была в том, что евнухи, похоже, вообще не знали, что такое «старая одежда», поэтому сегодня молодой человек тренировался в одних шароварах из желтого атласа, перетянутых кушаком с бахромой. Он привычно ступал босыми ступнями по раскаленным камням и прикрывал от усердия большие влажные глаза, похожие на глаза горной ламы. Кроме шаровар, на нем больше не было ничего, и, подходя к площадке, Хамед невольно остановился, залюбовавшись похожим на полет танцем с саблей, исполняемым невысоким, загорелым и ловким Айном только для себя самого. Впрочем, арий заметил гостя почти сразу. Пока наложник приближался, бывший шейх аккуратно вытер саблю, вложил ее в ножны и наклонил голову в приветственном поклоне. -Салам, Хамед, - сказал он с обычным, ничуть не пренебрежительным спокойствием. В свою очередь «гаремная стерва» склонил голову, покрытую вместо тюрбана роскошными кудрями: -Салам, Айн. -Что привело тебя так далеко от Спален? – прошло уже много времени, а Айн все еще не мог отделаться от старой аристократической привычки обмениваться долгими фразами во время приветствия. Хамед радостно фыркнул: -Да так. Пришел сделать тебя счастливым. Айн не успел ничего ответить, впрочем, не успел и удивиться. Он висел над пропастью, готовый сорваться вниз - туда, где уже собирались чиновники, задирая головы, тыча пальцами и что-то крича. Воспитание не позволяло бросить саблю, поэтому Айн держался за ветку только одной рукой, рассматривая Хамеда удивленными глазами горной ламы и не понимая – как же так, столько лет тренировок, и вдруг – упустить обычную подножку?... -А теперь слушай меня внимательно, - строго сказал Хамед, наклоняясь и, в свою очередь, с явным любопытством разглядывая лицо Айна. – Мне все равно, что ты выберешь. Но выбирать – придется. Я могу сделать так, - он с размаху наступил узконосой туфлей с невысоким каблуком на сжатую на ветке ладонь Айна. Раздался хруст, по лицу изумленного шейха пробежала судорога боли. -Я могу сделать так еще раз, - предупредил Хамед. – С каждым пальцем по отдельности. Пока ты не примешь решение. Я, наверное, плохой человек, которого трудно любить. Видишь ли, я ненавижу вас всех. За ваше шайтаново упрямство. За ваши жалкие жизни. За то, что я – обычный человек, который выжил в условиях, где не выживали даже тарантулы. А ты – тренированный воин, который сдался после первой же вялой попытки бороться за жизнь. Так и не боролся бы! Где твой ритуальный клинок? Зачем ты вынул его из тайника? Что, не хватило духу? Ты не любишь боль? А знаешь, что я тебе скажу? Только испытывая физическую боль или страдание – человек понимает, кто он есть на самом деле. На этот раз Айн не смог сдержать крика. Сабля полетела вниз, но попытка уцепиться за ветку второй рукой была неудачной, потому что на страже стоял Хамед, явно перегревшийся на полуденной жаре. Мадьяр тем временем продолжал говорить: -Пока ты чувствуешь – ты живой, и нечего притворятся умершим. Хочешь умереть – умри. Прямо сейчас. А я помогу, чтобы тебе было легче. Хочешь жить – живи, но это ты должен будешь тоже сделать прямо сейчас. Как только я тебя вытащу. Реши что-нибудь, надоело смотреть, как ты сам напрягаешься и людей вокруг напрягаешь! Да каждый видит, как ты молча пережевываешь свои детские обиды! Тебя все жалеют, Айн, ты знаешь об этом? -Неправда, - упрямо сказал Айн. Пальцы немели и были готовы сами отпустить ветку. Хамед ехидно улыбнулся: -Эль не скажет тебе правду искренней. О, как я ненавижу тебя с твоим дурацким самомнением! Значит, мне сделать это? – сузив непроницаемые мадьярские глаза, Хамед оторвал ступню от земли. Айн вздрогнул, крепче сжав ветку онемевшими пальцами. -Или это? – Хамед наклонился, протягивая руку. На секунду ему стало по-настоящему любопытно: казалось, Айну очень хочется разжать пальцы и улететь вниз - только потому, что таким образом он сохранил бы гордость. Он улыбнулся снова – на сей раз теплее. Полет Айна, конечно, был бы интересным зрелищем, но обещания тоже надо выполнять. - Живи, но будь готов к боли, страху, страданию, потому что они придут неизбежно. Это – и есть жизнь. Среднего варианта, того, что пытаешься сделать ты, - его просто не существует. Выбирай сейчас и сам – если ты мужчина. Мадьяр ополоумел. Это было ясно, как божий день. Поколебавшись, Айн медленно опустил ресницы, наморщил лоб, а потом вдруг резко, без перерыва подтянулся и ухватил Хамеда за рукав, чуть не утащив его вместе с собой вниз. Откуда донесся единый вздох облегчения толпы чиновников, уже гадавших, как на них отзовется гнев повелителя после смерти одного из наложников. Это длилось долго. Скрипя зубами, тонкий и гибкий мадьяр вслух проклинал обжорство некоторых идиотов, а Айн молчал и изо всех сил пытался помочь, упираясь босыми пятками в раскаленный от солнца камень. Наконец, они оба упали в траву на самом краю плато и уставились в небо. -Проклятый ублюдок… - пробормотал Хамед осипшим голосом, кое-как отдышавшись. – Проклятый тяжелый шайтанов ублюдок! -Я хочу жить, - донесло со стороны Айна. Голос у последнего был таким же хриплым. – Что мне делать дальше? Хамед приподнялся, закашлялся, сплюнул и откинул со лба вспотевшие, прилипшие и почти не вьющиеся пряди. -Бери бумагу и пиши письмо. Так красиво, как умеешь. И как можно быстрее, пока Тануки не передумал, я ему кое-что пообещал, но ты же его знаешь. -Кому? – голос Айна прозвучал испуганно. Хамед только развел руками: -Великий Эль и мадьярские Боги! Да кому хочешь! Лассэлю, калифу, Великому Элю!… Только самые нужные слова. Здесь легко ошибиться. Айн помолчал около минуты, а потом уверенно произнес: -Я напишу: «Раскрась мою жизнь красками». -Это же всего три иероглифа, - удивился Хамед, садясь и внимательно рассматривая даль, где смыкалась голубая долина и желтое небо, кончались калифские сады и начинался белый, роскошный и шумный, недоступный Эль-Рийяд. «А я-то сам – живу?» - пришла в голову Хамеду запоздалая мысль, но он отогнал ее. Он отлично умел отгонять ненужные мысли. Научишься тут, со всем этими идиотами! -Не маловато? – озаботился мадьяр, насупившись и рассматривая сломанный в процессе вытаскивая чужого тела на плато ноготь. Со стороны Спален к ним уже бежали перепуганные, трясущиеся евнухи, и наказания было не миновать. Со стороны Айна донесся короткий смешок: -Думаю, он все прекрасно поймет. Судя по иллюминации, музыке и шуму, вечеринка в особняке сэра Эпплби, посвященная помолвке хозяина дома с леди Викторией Сен-Саймон, была в самом разгаре. Джакомо поднялся по мраморным ступеням, совершенно явственно ощущая, что ему здесь не место. В первый раз Эпплхауз произвел на него совсем другое впечатление – как хорошо содержащийся дом. Но сейчас, залитый огнями, подчеркивающими великолепие сада, веранды, вестибюля и многочисленных гостиных, он выглядел до мрачноватости торжественно. Двери стояли открытые настежь, но почему-то в них не хотелось заходить – будто бы даже сам костюм Джакомо из светлой шерсти, купленный в магазине готовой одежды, а не сшитый на заказ, говорил о неуместности темноморца здесь, среди местной элиты и приглашенных, вроде купца Алоизеса Валлоу. Неприятные впечатления только усилились после того, как новый дворецкий сэра Эпплби, человек с военной выправкой, взял приглашение, поклонился и торжественным голосом возвестил о прибытии нового гостя. Сердце Джакомо кольнуло тревожное ощущение – но тут же прошло, когда он увидел, как к нему спешит леди Виктория - в строгом и подчеркнуто дорогом платье, какие приняты у великосветских леди на подобных мероприятиях. Светлые волосы облаком развевались вокруг ее головы спутанными кучеряшками – было видно, что никакие усилия цирюльников не смогли ничего сделать с этим пышным великолепием. Девушка улыбнулась навстречу Джакомо так открыто, что на сердце преподавателя потеплело. -О Боги, как я рада, что вы пришли! - прошептала она ему на ухо, цепляясь за предложенную руку и начиная подниматься. – Я буду вашим проводником, вы меня просто спасли – на этих вечеринках можно умереть со скуки. Посмотрите налево, джентльмен с брюшком – это лорд Ларраби, председатель палаты лордов. Нет-нет, просто притроньтесь к шляпе. Если мы подойдем к нему, он заведет бесконечный разговор о колониях… -Я хотел бы найти Керима, - признался Джакомо, с трудом улавливая отдельные лица во всеобщей сутолоке. Даже отдельные картины не задерживались у него в голове: внутренний дворик с фонтаном, великолепно обставленные помещения, яркие магические шары, огромные зеркала и картины, старинные портреты и подсвечники, череда огромных комнат непонятного назначения, и – люди, люди, люди… -В прошлый раз Эпплхауз не казался таким большим, - пошутил он, щурясь сквозь очки. Вик тонко улыбнулась, явно чувствуя себя хозяйкой дома: -Неплохие декорации, верно? Мой отец, знаете ли, любил пышные приемы… Каждому джентльмену приходится время от времени их устраивать, чтобы подчеркнуть свое происхождение. А потом приходится подсчитывать растраты. Знали бы вы, сколько едят эти гости - примерно столько же, сколько пьют. На одних коктейлях можно разориться… Ого, посмотрите, сам сэр Глэнконнен! Не думала, что он еще способен передвигаться. А вон та веселая компания – бывшие однокашники сэра Хью, его партнеры по клубу. Продолжая болтать, Вик протащила Джакомо по нескольким залам и, наконец, усадила на один из кожаных диванчиков в саду под статуей льва. -Лев – фамильный герб сэров Эпплби. Означает храбрость, а может, что-то еще, я не слишком хорошо знаю геральдику. Отлично, посидите пока здесь, а я попробую найти вашего восточного друга. Попробуйте тартинки с анчоусами, они сегодня бесподобны. С этими словами Вик упорхнула в направлении фонтана а Джакомо получил долгожданную возможность вздохнуть. Он огляделся: вокруг него, не спеша, прогуливались люди в дорогих западных костюмах и красивые женщины, в воздухе пахло чем-то неуловимо приятным, по садику разливался приглушенный розовый свет, появившийся откуда ни возьмись дворецкий предложил Джакомо целое блюдо с разной всячиной. Почему-то Джакомо вдруг остро вспомнилась прачечная и тяжелые чугунные утюги. Нет, все-таки взять все и поделить на всех – не такая уж плохая идея! Джакомо даже догадывался, откуда у него эти мысли: дядюшка Флориндо всегда старался сделать так, чтобы все родственники были одинаково обеспечены – темноморская коска жила по правилам своей особенной справедливости, совершенно не касавшейся всех других жителей Лиона. Джакомо вздохнул и принялся за тартинки. Когда блюдо почти опустело, темноморец вдруг сообразил, что вот уже полчаса сидит на одном месте, а Вик затерялась где-то среди гостей. И Керима нигде не видно. Они, конечно, договорились прийти по отдельности, чтобы не привлекать лишнего внимания, но Джакомо рассчитывал увидеть бербера и хотя бы уточнить, как продвигается их план. Впрочем, легче уж найти хозяина и уточнить у него. Темноморец решительно поднялся и спросил у первого попавшегося гостя, где найти сэра Хьюго. -Я видел лорда в его кабинете, - ответил тот, высокомерно вздергивая слишком длинный нос. Джакомо про себя ехидно ухмыльнулся, представив себе сего фрукта, сидящего напротив калифа Зааля, потом решил, что это невозможно – длинна носа не позволяет, и отправился искать кабинет. К счастью, ему удалось повстречать дворецкого, который отвел его в западное крыло Эпплхауза. По дороге Джакомо увидел Хельгу и Лассэля – эльф был, как всегда, безумно хорош собой, а Хельга в вечернем платье, игравшая роль его спутницы, казалась чуть усталой и рассеянной, как и полагалось пресыщенной великосветской леди. Чудесные глаза сида искрились больше положенного, в руке был изящно зажат бокал с красным вином, но в целом, он выглядел вполне бодрым и весьма романтично настроенным. Они оба разговаривали с мужчиной, чем-то отдаленно похожим на калифа Зааля, с твердым упрямым подбородком и цепким взглядом дельца. Остальные гости, казалось, обходили их стороной. Джакомо усмехнулся – видимо, богатые купцы в здешнем обществе на положении мафии в Лионе: их приглашают, но не слишком-то уважают. Судя по всему, мистера Валлоу не очень волновало то, что о нем думает местная аристократия – он уже уводил Лассэля вглубь зала, подхватив за локоть, а Хельга отошла к столику с едой, тут же подвергнувшись нападению какого-то местного волокиты из компании однокашников сэра Хьюго. Подумав, Джакомо решил не подходить, дабы не нарушать очередность спектакля – и притормозил, чуть не упустив из вида дворецкого. Так вот откуда он все это время знал фамилию их «клиента»! Вик говорила, что ее второй дядя по материнской линии - владелец компании «Валлоу и сыновья»! Той самой, ...
Соня Сэш: ... которая не далее, как за двенадцать часов до пожара в порту, застраховала свое имущество на полную стоимость. Джакомо мысленно сплюнул – если бы он вспомнил раньше, можно было бы привлечь к делу Вик. Она казалась вполне надежным человеком и вряд ли отказалась бы помочь… -Кабинет сэра Эпплби, - сухо осведомил дворецкий, останавливаясь перед дубовой дверью, едва различимой в полутьме, и Джакомо почему-то почувствовал неясное беспокойство. Он злобно посмотрел на дверь, дождался, пока прямая спина дворецкого скрылась в глубине коридора, почесал нос и решился: постучал, а затем - толкнул дверь, которая открылась без малейшего скрипа. С любопытством оглядываясь, Джакомо шагнул внутрь. Помещение оказалось пустым, хотя в пепельнице еще дымилась чья-то сигара. Личный кабинет лорда, где он еще ни разу не имел чести быть, сразу же поразил воображение преподавателя своей романтической обстановкой. Было очень похоже на то, что здесь сэр Хьюго находит отдохновение от дневных забот – черт знает, какие заботы могут быть у человека, которому по должности положено ничего не делать, но все же… Большие застекленные двери выходили на еще одну веранду, откуда открывался вид на освещенный розовым светом сад. Вдоль трех остальных стен располагались шкафы, до отказа забитые книгами – взяв наугад одну из них, Джакомо ничуть не удивился, обнаружив «Словарь морского дела». Он быстро осмотрел остальные переплеты - большая часть из них относилась к профессии моряка, постоял перед картиной, изображающей карский драккар, рассекающий волны среди кусков льда, и опустился в одно из глубоких кожаных кресел, которые стояли вокруг стола, накрытого на две персоны. На две персоны… Джакомо вновь ощутил нехороший укол в районе сердца. Это уже становилось похоже на паранойю. Он устало потер лоб и потянулся к графину с красным вином. И тут же предчувствие сменилось ощущением реальной угрозы. Буквально краем глаза увидев что-то блестящее между двух изящных бокалов с осадком вина на дне, он сразу понял, что это такое. Проверять не хотелось – но проверить было необходимо. Джакомо медленно опустил глаза: на чистой, как фата невесты, скатерти, между бокалами, лежала массивная золотая серьга с синим камнем. В виде полумесяца. Которая могла принадлежать только одному человеку. Человеку, чья вульгарность в выборе одежды и украшений уже перестала резать глаз, но все еще вызывала желание самолично отвести в ближайшую лавку и одеть во что-нибудь приличное. Прошептав пару ругательств из репертуара темноморской мафии, Джакомо забился вглубь кресла. Значит, в то время, как он пытался отыскать хоть одно знакомое лицо в запутанных дебрях Эпплхауза, эти двое сидели здесь, в уютном гнездышке сэра Хьюго, явно страдающего от недостатка в его жизни прошлой корсарской романтики, и обсуждали… а черт знает, может быть, корабли, а может быть, их план по соблазнению мистера Валлоу, и сэр Хьюго, вероятно, сидел на этом самом месте, закинув ногу за ногу, лицемерно играл роль изысканного лорда – в прошлом такой же бродяга и убийца, как и сам Керим, - а бербер, должно быть, сидел напротив и смотрел на горе-аристократа с тем самым чрезвычайно дружелюбным выражением лица, которое он привык таскать на себе повсюду. -Дерьмовый денек, – пробормотал Джакомо, закрывая глаза рукой. -Вот и я так думаю, - согласился сэр Хьюго. Придя в себя от неожиданности, Джакомо сурово посмотрел на лорда, непринужденно опускающегося в кресло напротив. -И давно вы здесь? – недовольно уточнил он, поправляя очки. Лорд Эпплби кивнул, наклоняясь к графину: -Только что вошел. Признаться, я вас не заметил, у этих кресел – слишком высокие спинки…. Боги, до чего тяжелый выдался день! Все эти поздравления, поклоны и комплименты, зато Вик довольна – мне кажется, помолвку следовало объявить еще несколько дней назад. Пусть Майкл Сен-Саймон, если хочет, грызет локти – я украл из его дома настоящее сокровище – племянницу! -Вы и в самом деле собираетесь на ней жениться? – не удержался от ехидства Джакомо, кивая на стол. Сэр Хьюго проследил за его взглядом, вздохнул и наполнил бокалы вином. -Вижу, без разговора не обойтись. Но для начала – о деле. Мистер Хаунга и мистер Валлоу только что покинули дом и направились куда-то на окраине. За ними пошел мой старый знакомый сержант Грегори с подзорной трубой – такому свидетелю поверят в любом суде. Так что ваш небольшой шантаж вполне удался, а я – не нарушил ни одного обещания. -Я был против, – уточнил Джакомо. – Но у нас не было выбора. -Иногда, когда рядом нет шпаги, приходится драться тем, что подвернется под руку, - согласился сэр Хьюго с едва заметной иронией в голосе. Джакомо подумал-подумал и решил, что в другой ситуации ему бы понравился сэр Хью. Было в нем что-то, вызывающее необъяснимую симпатию. Только такой человек мог обставить свой кабинет с ностальгией по романтике. Джакомо устало опустил подбородок на подставленную руку: -Вас, наверное, предупредили, что я вас ищу? -Да. И как я понимаю, речь пойдет о Кериме, - сэр Хьюго закинул ногу за ногу и сделал небольшой глоток из своего бокала. – У нас есть немного времени, сейчас он как раз выслушивает отчеты моих людей. Я не буду отрицать, что собираюсь жениться на Вик. Я не буду также отрицать, что мне нравится Керим, и я использовал все средства, чтобы привлечь его внимание к моей скромной персоне. Я знаю, что Керим привязан к вам – нет-нет, действительно привязан. И что от меня ему, в первую очередь, нужна информация об устройстве западного мира. Видите ли, ваш друг сейчас чувствует себя несколько напряженно. Ему необходимо вписаться в обстановку, к тому же привычка быть лидером и не зависеть от обстоятельств - от этого невероятно тяжело отвыкать! Когда мне сообщили о том, что отец на грани смерти, я примчался сюда на первом же корабле и немедленно дал обещание покончить со всем, что связывало меня с пиратами. Я сдержал свое слово. Но если бы вы только знали, как это было трудно! -Поэтому у вас такой кабинет? – спросил Джакомо, мрачнея на глазах. -Он напоминает мне о тех днях, которые я провел под открытым небом, не беспокоясь о манерах и положении в обществе, - кивнул сэр Хьюго. – Но я не мог поступить иначе, так велел мне сыновний долг. Собственно, я всегда знал, что рано или поздно мне придется вернуться… Продолжаю - все это время я флиртовал с Керимом потому, что увидел в нем последний шанс насладиться жизнью до того, как женюсь и стану тем, кем обещал отцу. Это было необычно и любопытно, и вроде бы он тоже был не против… Но теперь я понимаю – мне было бы легче жить, если б рядом со мной все время находился кто-то, похожий на Керима. В качестве любовника, друга, человека, о котором я стану заботиться. Поверьте, ему тоже сейчас очень нужно что-то вроде этого. -Вы что же – предлагаете отдать вам Керима? – Джакомо, не выдержав, фыркнул. – А как же леди Виктория? -При чем тут леди Виктория? – сэр Хьюго пожал плечами. – Я ее люблю. Вик – умница, она поймет что к чему. Я оставлю свободу и ей. Многие семьи в Дублине живут именно так. -А с чего вы решили, что ваша забота – именно то, что нужно Кериму? – Джакомо не мог понять: смеяться ему или плакать. Хотелось и того и другого сразу. -Посудите сами, - молодой лорд посмотрел в сторону Джакомо спокойными и ироничными голубыми глазами. – Наша цивилизация такова, что принято много и упорно работать, добиваясь своего. Гомосексуализм не считается нормой. Человек привязан к одному и тому же месту и мечтает о стабильности. Вы, уважаемый Джакомо, - типичный представитель западного общества. Вы тоже любите стабильность и медленное движение к поставленной цели. Керим – совсем не то. Он не сможет дать вам того, на что вы рассчитываете. Вот и подумайте: с кем ему будет лучше? Если вы его любите, то поймете: безусловно, - со мной. У нас хотя бы есть общие интересы. -Это уже слишком, - Джакомо резко поднялся. – Мне не нравится, когда о человеке, которого я люблю, говорят так – будто он вещь, которую можно подарить. Керим – вполне взрослый стервец, и он всегда делает то, что хочет. Пусть решает сам. -Так это – как раз то, что я вам предлагаю, - сэр Хьюго славно улыбнулся. – Честный поединок. Вы – не мешаете мне, я - не мешаю вам. -Я не собираюсь…- начал Джакомо, не в силах победить бурлящий в нем гнев, но продолжить ему не дали - хлопнувшая дверь возвестила о появлении в кабинете нового человека. Обернувшись, Джакомо встретил знакомый сонный взгляд и грозно нахмурился. -Где тебя носило? – рявкнул он, едва ли отдавая отчет в том, что делает. Керим растеряно моргнул: -Разбирался с нашими проблемами… Что-то случилось? -Ничего особенного, - Джакомо возмущенно фыркнул, глядя на бербера. В ухе которого вместо привычной бхаратской серьги полумесяцем обнаружилась вполне приличная маленькая сережка с небольшим бриллиантом.
Соня Сэш: Стоившим приблизительно одного подобного особняка. – Просто я сейчас же ухожу из этого дурдома! Можешь меня не провожать! -Хаким, подожди, - бербер был вынужден посторониться, потому что темноморец сильно толкнул его ладонями в грудь. – Сперва объясни, что происходит, теперь я уже ничего не понимаю… -Вот именно, - Джакомо скривился. Его уже начинало привычно потряхивать. – Ты – ровным счетом ничего не понимаешь! Возможно - потому что не пробуешь?!... С этими словами он выскочил из кабинета и сразу же юркнул в ближайший отворот коридора, совершенно не желая проверять – идет за ним бербер или нет. Спустился по лестнице, нашел выход на какую-то отдаленную террасу и остановился перевести дыхание. Черт, похоже, его опять провели! Сэр Хьюго специально разозлил его перед самым приходом Керима и тем самым переиграл ситуацию в свою сторону. Это очевидно. Чертов Эйнджленд! Страна лицемерных аристократов и их терпеливых жен! Словно в ответ, Джакомо услышал тихие звуки – сдавленные и не похожие ни на что, кроме всхлипов. Сердце забилось еще сильнее. Он тревожно оглянулся по сторонам: -Эй? Здесь кто-нибудь есть? – в окружившей его тишине (праздник оказался по другую сторону здания) голос Джакомо прозвучал так громко, что он и сам немного испугался. А обладатель голоса – замолчал, будто тоже прислушиваясь. Близоруко сощурившись, Джакомо заметил, как над одним из кресел нерешительно поднялась тонкая фигура. Было в ней что-то знакомое, и преподаватель сделал шаг вперед: -Леди Виктория? Ответом ему был тихий всхлип. Темноморец, с трудом обходя многочисленные предметы мебели, добрался до кресла – и в него тут же вцепились не такие уж слабые руки. Вик плакала тихо, как ребенок, и Джакомо чувствовал, как промокает его батистовая рубашка. Он расстроено поморгал, чувствуя, что и сам на пределе, наклонился и ласково погладил Вик по одуванчиковым волосам. Девушка подняла голову – на темноморца посмотрели блестящие в темноте, почти черные от горя глаза. -Я сделала все, что могла, - прошептала Вик с отчаяньем. – Я сбежала из дома, я отдалась ему, я пыталась ему помогать! Но ему - нужна не я. Ему нужна жена из приличного рода – и еще ему нужны приключения. Вы не понимаете, но он… Он даже в постели говорит о своей Тортуге! Что я могу ему дать? После похищения все было в порядке, но потом… он так резко охладел ко мне… это не ваша вина, и даже не вашего Керима… Просто он – такой, и я ничего, ничего не могу с этим сделать… Джакомо только покачал головой – вот тебе и послушные терпеливые эйнджлендские жены! Девушка разрыдалась с новой силой. Темноморец обнял ее и прижал, понимая, что он полностью с ней согласен… …и что глаза щипает не что-нибудь – а самые настоящие слезы. Темнота окружила их словно уютным покрывалом, и стало ясно, что ни ему, ни ей совершенно не хочется выходить на свет – туда, где красивые женщины и смелые мужчины пьют за свою удачу и обыгрывают друг друга в вечную игру: сделай своим. Деньги, власть, карьеру, женщин, мужчин… Кто кого. Вечные скачки. Джакомо чувствовал себя безумно уставшим в погоне за чем-то эфемерным, за чем-то, что ему казалось, он приобрел в Бхарате и вывез оттуда, как редчайшую драгоценность. Он устал гоняться за своей любовью. Просто выдохся, бегая по кругу. Ну и к черту, зло подумал он. У меня это было - и всегда будет, как бы я не пытался забыть. Но теперь – у меня есть куда уйти. До Лиона – рукой подать, Луиджи прав – в семье действительно встретят и окружат уютом, в Тампле – уважением и даже почтением. На какое-то время это поможет забыться. Ненадолго, и еще останутся ночи – одинокие и ни к черту не нужные… Но по крайней мере, сохранятся остатки гордости, которые не успели исчезнуть после тесного общения с калифом Бхарата и разбойником Керимом – двумя «достойными» представителями Востока… Он не заметил, как ответил на поцелуй. А когда заметил – было уже поздно. Вик целовала его также отчаянно, как только что изливала свое горе в рыданиях. Ее быстрые нежные губы касались губ Джакомо, в перерывах до ушей темноморца доносился шепот: -Так лучше… так и правда лучше… так я буду чувствовать себя нормальной… не игрушкой… «Не игрушкой», - мрачно сверкнув глазами, Джакомо стиснул хрупкие плечи и поцеловал сам – так же страстно, как стал бы целовать Керима. Ответом ему был низкий стон, а дальше – Джакомо неожиданно вспомнил, как это: когда берешь отданное тебе во власть тело и начинаешь осыпать его ласками, прижимаешь к креслу и целуешь все горячее и безжалостнее, прикасаясь к небольшим и мягким женским грудям, начиная жадно перебирать пальцами складки шелкового платья, слушая стоны и слизывая со щек соленую влагу, управляя и подчиняя, командуя и делая все, что взбредет тебе в голову… Так обычно начинал их любовные игры Керим. Все быстрее, все жарче, все исступленнее, и вот уже место и время не имело значения, оставались только их тесно сплетенные тела, тяжелое дыхание над ухом и бесконечное, бесконтрольное удовольствие вплоть до самого оргазма. И только потом Керим развязывал ему руки. -Прости, Вик, я не могу, - темноморец отстранился ровно настолько, чтобы не позволить женщине потянуться за очередным поцелуем. Леди Виктория выдохнула, глядя ему прямо в глаза своими – зло сузившимися, как у кошки, с баскийским точечным зрачком. -Болван! – сдавленно произнесла она, поправляя вырез платья. – Мы могли отомстить. -Тогда чем мы лучше их? – резонно спросил Джакомо, помогая ей подняться. – Это было бы предательство. -Не исключено, что именно в этот момент – они предают нас, - возразила Вик, пытаясь пригладить волосы. – Впрочем, вы правы, это было бы ошибкой… Не сочтите за труд, помогите застегнуть платье. Джакомо повернулся к девушке, чтобы выполнить просьбу, и даже уже подцепил пальцами крючки, как вдруг смущенное покашливание возле двери заставило его повернуться. -Хаким, извини, - Хельга воспользовалась бхаратским именем, и Джакомо вновь почувствовал тревогу. – Я не хотела мешать, я только хотела сказать, что шла по коридору и увидела странного человека. На гостя он не похож. Вы не заметили ничего подозрительного?... -Берегись! – успел крикнуть Джакомо, одновременно отталкивая Вик обратно на кресло. Среагировав на крик, бывшая пиратка молниеносно скользнула в сторону кошачьим движением, уйдя от удара. Схватилась за пояс, словно пытаясь обнаружить на нем кинжал, и с удивлением воззрилась на свое вечернее платье. А вот не похожий на гостя человек медлить не стал – мелькнуло что-то сверкающее. Хельга попыталась увернуться еще раз, но ей не удалось. С коротким вскриком женщина рухнула на пол, а подбежавший Джакомо вовремя отшатнулся – прямо перед его носом с неприятным присвистом мелькнул все тот же сверкающий предмет. Не удержав равновесия, темноморец упал на пол. На секунду в глазах потемнело, а в затылке словно разорвался небольшой взрывчатый кокос из арсенала Керима и его дяди Махмеда. Так больно в последний раз было, когда в Джакомо угодил огненный магический шар на чайных плантациях… А уже через секунду – он услышал гневный голос Виктории: -Фрэдди, назад! Что это ты здесь творишь? Убери бритву, мясник, тебе Беккета и Милли не хватило? Дядя знает? «И тут дядя! Не многовато?» - всплыло в голове Джакомо, и он чуть не застонал – даже одна-единственная мысль оказалась слишком тяжелой для уставшего мозга. Вторая, впрочем, была легче – а ведь Керим так и не рассказал ему про то, что случилось с дядей Махмедом и почему они бежали так поспешно, не имея времени толком собраться? Третья мысль подсказал ему, что у леди Виктории - целых два дяди. И с одним из них – мистером Алоизесом Валлоу - сейчас как раз развлекается где-то в гостинице Лассэль под надежным присмотром полицейского по имени Грегори. А значит, второй… кажется, сэр Хьюго упоминал, что его зовут Майкл Сен-Саймон, каким-то образом причастен к происходившим в комнате событиям… -Где брошь? – ответил незнакомый голос. Судя по грубому выговору, который Джакомо помнил со времени прачечной и Керимовских приятелей-грузчиков, в комнате находился кто-то, не имевший отношения к аристократии. Открыв глаза и с трудом сосредоточившись, Джакомо увидел над собой темную фигуру Вик – и девушка вовсе не выглядела испуганной. -Я же сказала дяде, что не нашла ее! Он обещал мне не вмешиваться! Что… что ты делаешь? Ты не посмеешь! -Сожалею, леди Вик, но таков приказ хозяина, - раздался испуганный девичий вскрик, Джакомо попытался вскочить, но был сбит на землю ударом по голове. Вторичного вмешательства сознание Джакомо не выдержало, и темноморец окунулся во тьму, подобную той, которая стояла над Бхаратом в самые беззвездные ночи. Кровь была похожа на кровь. По крайней мере, она была ярко-красной и ничем не отличалась от той, которую я видел до этого. Все остальное – было ни на что не похоже. Черты мира расплывались, отчего слепило глаза, ломило лоб и стучало в висках. По векам тек соленый пот, и я смахивал его рукавом. Равновесие оказалось нарушено – навсегда, безвозвратно. Изменился даже я – теперь я уже не был ни калифом Бхарата, ни иностранным гостем в городе Лионе, просто - никем. А если ты – никто, тебя вряд ли будет волновать, насколько у тебя безумный взгляд и не сильно ли трясутся руки. Повинуясь какому-то внутреннему рефлексу, сигнализировавшему об опасности, я рванулся из держащих меня рук. С воплем: «Куда?!» был оттянут обратно, и еще долго занимался тем, что пытался унять дрожь. И все это время кто-то обхватывал меня сильными руками, прижимая к груди. Руки были холодными, а моя кожа – горячей, потной и липкой, так что это ледяное объятие оказалось даже приятным. Мои волосы разметались по каменному полу, мешая видеть окружающий мир, но, по большому счету, я и не хотел ничего видеть... -Эй, он вообще-то в порядке? – уточнил над моей головой знакомый сухой и строгий голос. И второй голос – незнакомый – неуверенно подтвердил: -Должен быть в порядке. Если, конечно, не свихнулся. Не могу сказать, я же маг, а не лекарь. Эти слова меня испугали. Я ведь не свихнулся, правда? Главе государства нельзя быть сумасшедшим! Только это заявление заставило меня поднять голову, в упор посмотреть на устроившуюся в ближайшем кресле фигуру и вытолкнуть сквозь стучащие зубы: -Ч-что здесь произошло? Вообще-то я п-пришел к Индре… -Он хочет объяснений, - холодно сказал Стефан Ветка, отнюдь не претерпевший изменений с тех пор, как я видел его в последний раз, и пристально посмотрел на незнакомого мужчину в странном пышном одеянии. Тот развел руками: -Что ж, теперь остаются только объяснения. Моему клиенту не повезло попасть внутрь артефакта, творящего иллюзии из фантазий. В этом доме все заряжено магией, как взрывчаткой. Собственно, он и есть – магия. Красивая игрушка, кто бы ее ни творил – сил было угрохано немало. Я могу такую обезвредить, но вот сотворить, к сожалению, не смогу. Ее творил кто-то с огромным опытом в области магии артефактов…Насчет психики клиента – это вы уж сами разбирайтесь. Может, и я бы сошел с ума. Если бы попал в такое «милое местечко». -Достаточно или вы хотите знать что-то еще? – спросил Ветка, переводя взгляд на меня и на то, как мэтр Тапилафьяма обнимает меня за плечи, словно стараясь согреть своей холодной, как лед, кожей. Вид у мэтра был расстроенный. А у Ветки – исключительно недовольный. Рядом устроился с ногами в таком же кресле невеселый Саншу Фронтеро – кажется, до него дошло, что платить ему за мое пребывание в Лионе больше никто не будет. В остальном, комната казалась абсолютно заброшенной – кроме двух дырявых кресел, здесь не было ничего, мрачно темнели каменные стены, черным пятном казался разинутый зев камина, куда были втолкнуты желтые от старости газеты, а в распахнутое настежь окно заглядывала серая лионская ночь. Я потряс головой, прогоняя последние отголоски ощущения нарушенного равновесия, почувствовал под собой холодный камень пола и сжал руки в кулаки. -Где она?! Убью!!!... -Индра покинула Лионское королевство около двух часов назад, - проинформировал Стефан Ветка. – Села на драккар со всей свитой и отчалила, чем немало меня порадовала. Так что вряд ли у вас что-нибудь выйдет, месье. Да и вообще, на вашем месте я не стал бы связываться с нею еще раз. -Да и первый раз – это зазря, - поддакнул Саншу, нервно обкусывая ноготь мизинца правой руки. – А ведь по-человечески же предупреждали! Я еще раз осмотрел всех, постепенно приходя в себя и даже начиная кое-что понимать. Остановил взгляд на баске и нехорошо прищурился: -Который сейчас час? -Около полуночи, - сообщил мэтр Тапилафьяма, поднимаясь с колен и отходя ближе к креслу, где сидел Стефан Ветка. Видимо, он решил, что меня уже не надо поддерживать. Я сел, с трудом разогнув спину и не отрывая взгляда от Саншу. -И где тебя, моя радость, носило столько времени? -Вышла одна из дамочек в красном и сказала, что вы с Индрой решили… хм, как бы это помягче… уединиться, - признался баск, привычно натягивая на лицо нагловатое выражение. – И попросила погулять где-нибудь до ночи. -И сколько заплатила? – ехидно предположил я. Саншу настороженно кивнул: -Пятьдесят франков. -Целое состояние, ничего не скажешь, - я угрюмо поморщился. Мне нужно было сорвать на ком-нибудь злость, которая плескалась в уставшей голове на уровне висков. – Ах ты, мелкий гаденыш. Будь я сейчас в состоянии, ты бы живым отсюда не вышел… -Если бы не Саншу, нас бы здесь не было, - оборвал меня Тапи, нахмурившись, а Стефан, вальяжно развалившийся в кресле, добавил: -Если честно, я и сам не понимаю, что я здесь делаю, - от природы холодные, серо-сребристые глаза уставились на мэтра. Меня бы от такого взгляда передернуло, но Тапи только улыбнулся и обвил шею одетого в серый мягкий костюм вулина руками, одновременно присаживаясь на подлокотник. На глазах ехидно фыркнувшего Саншу, парочка обменялась долгим глубоким поцелуем, а потом Стефан неожиданно ласковым тоном сказал: -Ну, я выполнил и эту твою просьбу. А теперь мне надо идти. У меня очень мало времени. -Как это? Я думал, мы посидим вместе в «La Lune», - свел к переносице тонкие изящные брови Тапи. – Ты не ужинал. Я шарлотку приготовил. И твои любимые фрикадельки... -Извини, у меня – действительно нет времени. Может, завтра? – с этим оптимистичным предположением вулин быстро, видимо, не желая выслушивать ответ мэтра, вышел из комнаты, оставив Тапи стоять у порога с выражением лица, как у ядовитой кобры перед броском. Что касается меня, то я все еще никак не мог осознать, в какой реальности нахожусь, и не является ли эта комната – продолжением иллюзии? Но по крайне мере, мне было очень хорошо от мысли, что, кажется, кошмар закончился… И очень плохо от мысли, что Индра выиграла, а я, соответственно, – проиграл. Шайтан меня дернул связаться с женщиной! С Тануки – и то было проще, он соблюдал хоть какие-то правила! А потом я еще долго сидел за столиком в «La Lune» - один, поскольку Саншу твердо заявил, что у него дела. Я пил «Грезы» и пытался забыть то, что только что произошло, но у меня плохо получалось. И еще я не замечал времени – наверное, разучился. На самом-то деле, я пробыл внутри этого ужасного дома не день и не два – целую вечность и никак не меньше. Должно быть, в иллюзии время текло как-то по-другому. Мне все еще было тошно оттого, что я видел и делал, и эти воспоминания никак не хотели убираться куда подальше и оставить меня в покое. В один прекрасный момент хозяин заведения, сочувственно посматривавший на меня из-за стойки, наконец, решился: подошел, почти неслышно вздохнул, поставил передо мной на столик только что распечатанную бутылку «Грез», еще дымящуюся шарлотку и тихо уточнил: -За счет заведения. И тогда я начал говорить. Сперва совсем тихо, потом все громче, уже вызывая странные взгляды других посетителей. У меня тряслись губы, но я продолжал – мне было просто физически необходимо выплеснуть из себя всю эту тошнотворную муть, чтобы хоть как-то собраться и попробовать продолжать жить дальше. Индра раскусила меня с самого начала. Я понял это, когда увидел как у девушки, трепетавшей в не по-женски сильных руках, стали стекленеть глаза. Потом Индра поднялась, перешагнула через труп, даже не взглянув на него, вытерла яркие губы белоснежным батистовым платочком и, в ответ на мой непонимающий взгляд, печально усмехнулась: «Но вы же не собираетесь вызывать этих ваших демонов, верно? Вы хотели меня обмануть, вы не были бы мужчиной, если бы не попробовали со мной сразиться? Возможно, я сама была слишком настойчива - уже не имеет значения. Знаете, кого вы мне напоминаете? Белого тигра, такие есть в королевском зверинце. Они очень красивые, большие, сильные и экзотические. Но в дикой природе, как правило, не выживают». И я еще долго слышал ее низкий, с очаровательной хрипотцой смех. Даже сейчас он звучит у меня в ушах, стоит только вспомнить все остальное. Возможно, этого никогда не происходило, и с самого начала – с момента, когда я зашел в комнату, - остальное было только иллюзией. Не могу сказать точно. Даже за эту часть воспоминаний я не рискнул бы отвечать. В любом случае, она меня переиграла. С женским коварством и легкой непринужденностью опытного шулера. Это был долгий путь. Я снова стал маленьким мальчиком и увидел выходящего из спальни матери Джетту. Но только теперь в моей руке был зажат не игрушечный, а вполне настоящий ятаган. И какой-то ласковый голос с безумными интонациями спрашивал меня: а действительно ли это был несчастный случай – тогда, в пустыне? Конечно, заговорщики признались во всем под пытками и были быстро казнены. Буквально в тот же день. Так что вопросы стало задавать некому. А у меня они оставались. Например, кому, как не воинам, лучше всего знать пустыню и то место, куда так самонадеянно отправился в одиночку отец? О чем Мама и Джетта говорили наедине в одной из роскошных комнат Сераля буквально за неделю до удачного покушения на калифа? И почему потом у Джетты был странный, будто одухотворенный вид, заставивший меня, еще совсем малыша, юркнуть за увитую цветами колонну и стоять там очень тихо. Во время похорон Мама стояла возле мутных и пахнущих гнилью вод Ганга, и в ее глазах было написано – самое настоящее облегчение. Такое же облегчение я увидел в глазах некоторых эмиров, в этот момент я их почти возненавидел – как же так, ведь там, на большой площадке, сделанной из лучшего дерева и увитой ослепительно красивыми цветами, догорали остатки человека, которого я считал своим отцом? Который и был мне отцом – несмотря на то, что ни разу в жизни не подошел ко мне просто так, например, чтобы погладить по голове… А найти меня в пустыне успели очень вовремя, тут уж ничего не скажешь. Еще немного – и я мог бы погибнуть - либо от жажды, либо от зубов шакалов, когда ослабел бы и выпустил из рук тяжелый отцовский кинжал… Но ведь нашли же. Если бы от меня хотели избавиться, то это был бы идеально подходящий случай. Значит, не хотели. Кто мог так страстно желать смерти моего отца – и ничуть не желать моей? Или все это – просто совпадение, как я заставил себя когда-то поверить? Могу ли я доверять своему главному визирю, зная, что он, возможно, имел какое-то отношение к гибели отца? Мудрецы говорят, если вор украл один раз – непременно украдет и второй. Последней мысли для меня оказалось слишком много. И когда из маминой спальни вновь – а я уже не помню, сколько раз наблюдал эту картину – вышел молодой и очень юный Джетта, с добрыми глазами и забранной в высокий хвост прической, я бросился к нему с кинжалом наперевес и изо всех детских сил вонзил блеснувшее острие в грудь своему единственному другу. Мне нужно было знать, что это – неправда, что я попал в какое-то очень странное место, где реальность и домыслы переплетаются, становясь единым клубком отчаянно размножающихся змей, какие можно видеть на берегах Ганга в месяце сафаре. Я никогда не забуду этой картины: то, как судорожно сглотнул, спотыкаясь Джетта, как он упал на одно колено и скривился, словно у него разболелся зуб, и как медленно опустился набок, прижимая руку к открытой ране, из которой хлестала кровь. Широко открыл глаза, будто только заметив меня, и прошептал: «Она хотела, чтобы я поклялся, что не причиню тебе вреда, мой маленький повелитель»… Я никогда не забуду, как бесконечно долго рыдал над остывающим телом, тряся его, как безумный, за отвороты халата детскими руками, крича и причитая: «Но ты поклялся? Ты же поклялся, мой верный Джетта?!»… Потом я долго шел по глухому коридору, напоминавшему подземную пещеру с трещинами на стенах, готовыми обвалиться в любой момент, и в каждой из трещин - была чья-то голова, а иногда – рука с перстнем или другая часть тела. На мне было жреческое одеяние – красное с золотом, в ладони оказалась зажата парадная сабля с богатым темляком, и я был не один – ко мне жался Цини, казавшийся очень озадаченным. Он смотрел на меня ошеломленными изумрудными глазами, которые неестественно поблескивали в полутьме. Мы играли в странную игру - котенок спрашивал: «А это чье?», а я рассказывал, упоенно и со всеми подробностями: смотри, малыш, видишь эту похожую на сморщенную грушу голову? Это - Багадасар-аль-Дауд, он был первым, кого я приказал казнить на базарном помосте, а голову выставить на Мосту Мертвых – там, где шумит эль-рийядский базар. Он первый из всех нанял для меня убийцу, которого вовремя обезвредила охрана. Да, малыш, ты прав - перед казнью его пытали, чтобы узнать подробности, оттого на его руках нет ногтей. Мой отец поступил бы так же… Этот молоденький мальчик, не больше шестнадцати лет, не могу сейчас вспомнить имени, был подарен мне очень давно одной семьей мятежных арийских шейхов. Мы неплохо проводили время до тех пор, пока как-то утром в моем кувшине с мятной водой не оказался яд. Я заколол его собственноручно, хотя мальчишка плакал и ползал в ногах, твердя о своей невиновности. Это – ювелир Джамар-Мирза, за него просили двадцать его жен, они так завывали на весь Диван, что я смилостивился. Ему всего лишь залили глаза кипящим свинцом за подделку государственных денег. Выжил или нет? Сложные вопросы ты задаешь, малыш, я уже и не помню. Это Юме, подарок одного из эмиров, он вскрыл себе вены в моем гареме. А это – тот евнух, который передал ему нож. Это я не знаю кто. Лицо вроде знакомое. А это, наверное, один из тех туарегов, которых я прикончил собственной рукой… И когда я в очередной раз повернулся, чтобы рассказать котенку историю из своей весьма насыщенной событиями жизни, то увидел - как со мной рядом шагает высокий и очень красивый, выносливый, гибкий и широкоплечий мужчина. Похожий на Тануки, только с кошачьими ушами и длинным черным хвостом. Он повернул голову на горделивой шее ко мне – это был циничный и безжалостный взгляд, а прищуренные глаза казались наполненными осколками изумрудов. «А ты молодец, не дал себя в обиду, - заметил он хладнокровно. – Мудрые говорят: если правитель хочет удержать подданных в повиновении, он не должен считаться с обвинениями в жестокости. Расправы – более милосердны, чем потворство, ведущее к беспорядку, верно?». Он сделал шаг ко мне, растерянно застывшему возле очередного трупа-воспоминания, и неожиданно прильнул, преданно потершись о мою щеку своей – с колючими кошачьими усами. «Я так тебя люблю», - добавила эта странная тварь чуть ли не ласковым голосом с легкой ехидцей, и тогда я, не выдержав, воткнул в него саблю. На мою одежду и лицо брызнула кровь – голубая, холодная, будто и не кровь вовсе, а один из сложных ингредиентов алхимических зелий. Прежде, чем умереть, тварь подняла голову и остановила на мне остекленевший взгляд. «Но ты же сам меня так учил…» - прозвучало оторопело. Я выдернул саблю из обмякшего тела и зашагал дальше, не желая смотреть, что осталось лежать там, на каменном холодном полу – наглое животное или худощавый, свернувшийся клубочком труп моего возлюбленного Цини. Теперь я был совершенно один. Я шагал вперед и вперед, уже не выпуская саблю и только вытерев ее о полы парадной одежды, и без того обагренной красной кровью Джетты. Я проходил сквозь развалины рушащегося на моих глазах Эль-Рийяда – какие-то черные страшные птицы нависли над городом и плевались огнем, и от каждого плевка загоралась земля, гибли люди, все превращалось в хаос. Я видел, как полчища туарегов заполняют город, и последние остатки янычар сдаются под этим напором. Я проходил мимо помоста, на котором казнили меня, и толпа восторженно голосила, чествуя нового правителя – я не смог разобрать лица того, кто сидел на моем месте в ложе, да и честно говоря, не желал этого видеть. Я сидел со связанными руками в одной из темных комнат Розового дворца, с пустым и бессмысленным взглядом, и начинал кричать каждый раз, когда кто-нибудь заходил меня покормить, потому что мне все время казалось – это за мной пришли убийцы. Я умирал, отравленный верблюжьим мясом, меня убивала выпущенная туарегом стрела, утром меня находили с кинжалом в груди в собственной постели, меня разрывали на части сторожевые собаки, демоны не успевали прийти на мой зов, моя смерть была разной, ее было так много, что в итоге я почти перестал бояться. Просто шел дальше, зло усмехаясь мысли о том, что это будет в очередной раз? Может, меня повесят в Лионе после того, как застанут на месте убийства, а рядом со мной будет болтаться тонкое и гибкое тело Саншу Фронтеро? Я стоял рядом с Великим Элем, и мы состязались в метании ножей в мишень. К тому времени у меня уже здорово дрожали руки, поэтому я показывал отвратительные результаты. Сияющий сказал, что я не вижу цель, а я спросил, интересуется ли он мужчинами. На что божество рассмеялось: «Я интересуюсь, как бы тут выжить». Тогда я спросил, не боится ли Сияющий, что когда-нибудь в Бхарате просто забудут, что нужно молиться единственному богу? Эль только пожал плечами: «Человеку никогда не стать Богом. Ему не позволят этого собственные аппетиты. Все хотят на завтрак кусок хлеба с шербетом. На кусок – они заработают и сами, а вот для шербета – им нужны мы. А даже если такое и случится – было бы подлостью благословлять тех, кто тебя не любит. Ты ведь тоже так считаешь, моя любимая аватара?». Мне не оставалось ничего, кроме как молча кивнуть, а потом мир снова изменился. Я не знал, сколько времени уже иду, постепенно втягиваясь в эту странную безумную игру. Уже не вполне веря, что я действительно не сижу в запертой комнате, признанный опасным сумасшедшим и готовый умереть в любой момент, потому что жить в этом бесконечном кошмаре - невыносимо. Если жизнь становится мукой, ее хочется оборвать. Обычная человеческая логика, а калиф – он все равно человек, несмотря на все свои преимущества перед простыми смертными. Единственным, почему я не вонзил саблю себе в живот, оказалась слабая надежда – может, я все-таки дойду до момента, когда в этом сумрачном мире наступит утро, и я найду ответы на мои вопросы. Умирать в неведении – глупее не придумаешь. И я упрямо шел вперед, чувствуя, как в душе происходит что-то вроде камнепада – мысли катились одна за другой, как мелкие камешки, срываясь в бездонную пропасть, и ни один из них так и не остановился. И, наконец, я вышел в эту пещеру – большую и освещенную, с озером посередине. Вода в озере казалась ледяной - вокруг стояла удушливая жара, а над нею стлались язычки холодного пара. Я не помню, откуда взялась твердая уверенность в том, что если я загляну в воду, желательно - в самый омут, то увижу то, за чем шел так долго. Но я еще колебался, стоя в центре зловещей темной пещеры, уже не понимая, хочу ли я что-нибудь знать о самом себе. Может быть, лучше оставить все как есть? И шайтан с ними, с мыслями… А потом крепче сжал рукоять сабли, с которой за это время словно сросся намертво, подошел – и взглянул туда, где исходила омутом, закручиваясь причудливее, чем волосы Хамеда, студеная вода. -И знаешь, что я там увидел? – спросил я мэтра Тапилафьяму, поднимая голову. Боюсь, вид у меня был немного пугающий. Но мэтр только дернул уголками губ, не меняя сочувствующего выражения лица. -Не уверен, что хочу знать, - сказал он задумчиво. Его косы в бликах свечи казались сплетенными из нитей темного от времени золота. -Я увидел – свое отражение между стен пещеры, - я горько усмехнулся, подвигая к себе бокал. – И понял, что этот лабиринт – бесконечный. Я ничем не отличаюсь от остальных. Ни один из нас не делает осознанного выбора. Мы просто куда-то направляемся. Может быть, я сейчас сижу здесь и пью «Грезы», а на самом деле мне нужно встать и что-нибудь сделать. Изменить ход вещей. Написать научный трактат. Выучить наваррский язык. Но я точно знаю, что буду сидеть – и продолжать пить «Грезы», потому что они у вас - просто шедевр на вкус, а на улице – ночь и идет дождь. Залпом опрокинув бокал, я закашлялся и вытер губы рукавом шелковой рубахи. Краем сознания я понимал: глупо сидеть здесь дальше и ныть. Но встать и куда-нибудь пойти – на это требовались силы, которых у меня сейчас тоже не было. Шайтан, и зачем я все это выложил первому встречному? Думаю, на этот раз не поможет даже массаж уважаемого Джайвы-Ибн-Сины. Возможно, от этого – вообще не существует лекарства. -Ты смелый, - вдруг решительно заявил Тапи, и я изумленно поднял на него взгляд: -О чем ты говоришь? -Ты - очень смелый, хотя и неосмотрительный, - хозяин «La Lune» сидел напротив меня, сцепив на столе тонкие изящные пальцы прирожденного кулинара, и мягко улыбался. – Я бы никогда не стал заглядывать в озеро. Так, наверное, и стоял бы на берегу, ожидая, пока меня не вытащат. Это трудно – заглянуть в себя самого и хотя бы приблизительно понять, что тебе от себя надо. Мне потребовалось почти триста лет ...
Соня Сэш: ... , чтобы решить. -И что ты решил? – у меня вдруг резко защипало в глазах. Не будем врать самим себе – вовсе не из-за сигаретного дыма, плавающего по зале. Это уже никуда не годится. Главе государства нельзя быть нытиком – как и сумасшедшим. -Очень просто, - Тапи вдруг стал непривычно серьезным. – Я хочу, чтобы у меня были любимый дом, любимая работа, и чтобы рядом со мной всегда был тот, кого я люблю. Знаешь, я долго жил и могу точно сказать: ничего умнее человечество придумать не в состоянии. Я почти добился своего. Любимая работа у меня уже есть, а любимый – ну, я-то не против, чтобы он был рядом… -А он? – безразлично спросил я. Хозяин заведения молча поднялся и принялся составлять бокалы и пустую бутылку на поднос. Я отвернулся и посмотрел на собственное отражение на стене - неверное, колеблющееся из-за свечи, удивительно размытое… Уже уходя, Тапи обернулся: -А у него – никогда не хватает на меня времени! Джакомо очнулся оттого, что ему на голову упала очень холодная и очень мокрая капля воды. Темноморец открыл глаза – и увидел прямо над собой склонившееся лицо Вик. Ну почему, почему он не может просто вернуться – и просто начать читать свои лекции? Это что – тотальное невезение или финт фортуны, в который раз показавший, что он, Джакомо Кавазини, - обычный книжный червь, ни в коем разе не приспособленный для жизни вне своего кабинета? Почему вместо того, чтобы отдать свою книгу в одну из лионских типографий и вкушать заслуженную славу, свернувшись в кресле с пледом рядом с камином и чашкой горячего шоколада, он уже в который раз вынужден просыпаться в каком-то странном месте и думать - как отсюда выбраться? И кстати, отсюда – это вообще где? -Вик, где мы?… - Джакомо закашлялся, и Вик предупредила, мерцая в темноте странными кошачьими глазами. -Не разговаривайте, вас очень сильно ударили по голове. Я поставила компресс, так что лежите спокойно. Фрэдди, это наш конюх, знает толк в ударах такого рода, раз в неделю он напивается в пабе и устраивает страшные драки. А в детстве, я видела, - перерезал горло кошкам бритвой. Я давно говорила дяде Майклу, чтобы он выставил этого проходимца…но вся проблема в том, что Фредди – копия моего ненаглядного дядюшки, а его матерью была горничная. -Скелеты в шкафу? – пробормотал Джакомо, понимая, что бормотать разбитыми губами – дело весьма затруднительное. Вик вздохнула: -Очень много скелетов… Вы даже не представляете, сколько. Попробовав шевельнуться, темноморец обнаружил, что закутан в плед. Ну вот, один пункт уже выполнен. Осталось попасть в Лион и разжиться горячим шоколадом. Черт возьми, и почему Керима нет рядом именно тогда, когда он так нужен? «Потому, что в последний раз ты оставил его в кабинете в Эпплхаузе наедине с сэром Хью, всерьез вознамерившимся сохранить Керима рядом с собой в качестве сувенира, напоминающего о прошлом», - с готовностью подсказал внутренний голос, как всегда, отличавшийся особенным ехидством в моменты, когда Джакомо был близок к поражению. Темноморец ухмыльнулся, невзирая на боль в разбитых губах. Ну, в этом лорд Эпплби, предположим, ошибся. Не такой Керим человек, чтобы быть для кого-то красивым сувениром. А вот воспользоваться ситуацией и выжать из сэра Хью все, что можно – это вполне в его духе. Если рассудить здраво – Керим не раз проделывал такие штуки с окружающими его людьми. Обаяние бербера действовало безотказно. Оно действовало в Бхарате, когда Кериму нужно было выжить, – и он просто лег под калифа, причем последний не сильно сопротивлялся тому факту, что в его постели и гареме хозяйничает какой-то бродяга без роду и племени. Кериму был нужен Тануки, чтобы обделывать темные делишки, не выходя из гарема – что ж, с ним он, должно быть, тоже спал. Когда Кериму понадобился попутчик – он приручил Джакомо. И все эти женщины и мужчины по дороге были готовы позаботиться о Кериме. А потом появился сэр Хьюго – и начал дарить дорогие подарки. В богатом плаще и шикарной шляпе Керима почти не отличить от обеспеченного жителя любой западной страны. И новая сережка. И тортугские связи сэра Хьюго – нет, Счастливчика Хью. Джакомо представил себе Керима на палубе корабля с развевающимся на мачте черным пиратским флагом и безрадостно усмехнулся – настолько органично Керим вписался в эту живописную картину. Там ему самое место – беспринципному приспособленцу, использующему людей. И ведь объяснять ему что-либо – просто бесполезно… Объясняли уже. И вот опять все повторяется – Керим умудряется делать это здесь, среди европейской цивилизации и нормальных людей, в стране, где гомосексуальные связи вообще запрещены законом! Хотя закон никогда не был для него помехой. Вик щелкнула пальцами – где-то под потолком мягким сиреневым светом засиял небольшой магический шар. Джакомо повернул голову – за окном лил непроглядный, обычный для Эйнджленда дождь, а в комнате было сухо и уютно. -Где мы? – повторил он. Вик села к нему на кровать, закутавшись в шаль крупной вязки. -В моей комнате, в усадьбе Вестерби, - призналась она. – Здесь я провела детство и юность. И здесь, боюсь, мы будем вынуждены провести время до утра - а может, еще и больше. Дядя Майкл что-то задумал, иначе не стал бы запирать меня здесь. Может, боится, что я сбегу еще раз… Она замолчала и посмотрела в сторону окна. -Какая неприятная погода, - заметил она, кажется, самой себе. – Мне всегда было тоскливо в такую погоду в Вестербихаузе. Как я надеялась отсюда вырваться! -Мне кажется, вы хотите мне что-то рассказать? – предположил Джакомо, приподнимаясь, сгибая руку в локте и подпирая грозившую отвалиться голову. – Можете начинать. Я, в общем-то, тоже никуда не спешу. Учитывая, что мы заперты. -Вы ждете объяснений? – не без иронии спросила Вик, поворачиваясь к нему. Синие глаза вдруг стали чуть насмешливыми, и Джакомо с удивлением понял – эта девушка может быть не только милой и беззащитной, не только растерянной и заплаканной, но еще - умной, взрослой и вполне стервозной. И нельзя сказать, чтобы ему это не понравилось. «Дурак этот ваш сэр Хьюго! – неожиданно развеселился темноморец. – На показуху Керима купился, а такую штучку рядом с собой – проморгал!». -Пожалуй, это поможет нам развлечься, - улыбнулась Вик. – Мне самой потребовалось время, чтобы разобраться. Я уже упоминала, что моя мать когда-то вышла замуж за сквайра Гиффорда Сен-Саймона по одной простой причине: этот брак был выгоден обеим сторонам. И Сен-Саймонам, и семье Валлоу. Так получилось, что в нашей стране женщинами торгуют без зазрения совести. Джакомо хмыкнул: – Иногда мне кажется, что все мои доводы относительно разницы культур Востока и Запада – просто собачья чушь! -Кто учил вас так выражаться, сэр преподаватель? – засмеялась Вик. – Только не говорите, что этот ваш восточный друг, я и так верю. Итак, Алоизесу Валлоу, владельцу фирмы «Валлоу и сыновья» было выгодно, чтобы его сестра вышла замуж за сквайра. Тогда он мог пользоваться фамилией и связями потомка аристократического рода. А отцу было выгодно взять в жены мою мать - как и полагается джентльмену, он растратил состояние в праздной жизни, которую Гиффорд вел на двоих с братом Майклом. И был вынужден искать невесту с приданым. Обычная история, таких вокруг – хоть пруд пруди. Мама скончалась при родах и тем самым благополучно избавила отца от необходимости вести иной образ жизни, чем тот, к которому он привык. -Или я чего-то не понимаю, или сейчас начинается самое интересное? – намекнул Джакомо, чья головная боль постепенно успокаивалась. Вик кивнула: -Подросшую дочь сквайр отправил в пансионат, где девочек обучали ведению хозяйства, основам домашней бухгалтерии и другим умениям настоящей эйнджлендской жены. Вернувшись домой, Виктория Сен-Саймон вдруг обнаружила, что отец снова на коне. Появившиеся откуда-то деньги зародили в ней нехорошие подозрения. Перерыв тайком бумаги, девушка была очень удивлена – выяснилось, что раз в месяц на счет отца от Алоизеса Валлоу поступали крупные суммы денег. А поскольку девушка росла существом авантюрным и с довольно редкостным сумбуром в голове… -Вы очаровательны, Вик, - усмехнулся Джакомо. -Она устроила за отцом настоящую слежку. И выяснила, что главный секрет Вестербихауза - в его подвалах. Там находился хитроумный станок, который вот уже около года беспрерывно работал под присмотром двоих печатников. Особняк Вестерби, родовое гнездо Сен-Саймонов, оказался идеальным прикрытием, даже удивительно, как у нас в стране слепо доверяют аристократии. Если ты – потомок знатного рода, то можешь делать все, что хочешь, никто и слова не скажет. В этом – самая большая привилегия нашей элиты и, насколько я понимаю, - не только нашей... Раз в месяц в замок наведывался дядя Алоизес, он приезжал с подарком для меня, а уезжал – с кейсом, битком набитым – как бы вы думали, чем?
Соня Сэш: -Фальшивыми купюрами, - кивнул Джакомо. – Я даже догадываюсь, что произошло дальше. Надеюсь, это не будет обидой, но когда вы делаете этакие глазки и подключаете ресницы – вас сам дьявол не обвинит в грехе! В этом вы очень похожи с «моим восточным другом»… Сквайр и мистер Валлоу не подозревали, что их страшный секрет находится в руках одной молодой и весьма своенравной особы. А в один прекрасный момент появился третий участник пьесы, не так ли? -Жозе Бандейра, - отозвалась Вик. – Высокий и смуглый наваррец, который наведался к нам в Вестербихауз неожиданно. Я подслушивала и узнала много интересного – например, что отец всерьез беспокоился за свою жизнь и боялся дяди Алоизеса. Он жаловался Жозе, что тот упрекает его в пьянстве и болтливости. А Жозе предложил отцу – я ясно слышала это – «отдать ему брошь», чтобы дядя Алоизес не мог до нее добраться. И тем самым обезопасить себя. -Брошь? – нахмурился Джакомо. - Что за брошь? Это о ней спрашивал Фредди? - Я прекрасно знаю эту брошь, - призналась Вик. - Она всегда лежал у меня в шкатулке среди маминого наследства. На моем трюмо, в спальне. В тот день отец попросил принести мамину брошь, и с тех пор я ее больше не видела. Почему брошь могла спасти отца? Точно не знаю, но, думаю, она каким-то образом связана со станком в подвале. -Вероятно, Жозе был не слишком-то доволен результатами их активности на Тортуге, - задумчиво сказал Джакомо. – Он прекрасно понимал, что мистер Валлоу - всего лишь делает деньги. С помощью Жозе купец вкладывал фальшивки в предприятия, а проценты получал – настоящими эйнджлендскими купюрами. Но Жозе – был опасным фанатиком, считающим, что Тортуга должна принадлежать только самим жителям Тортуги. Ради этого он связался с мистером Валлоу. Ради этого он уговорил вашего отца отдать брошь. Ради этого вызвал Родриго к себе на корабль монетой в двадцать пять шиллингов, продал его в рабство, а потом соблазнил жену своего бывшего приятеля, женился и получил чайные плантации. Не будучи крупным землевладельцем, он не мог бы осуществлять на территории Тортуги никакие самостоятельный действия. Потом Родриго заколол Жозе. Но маги согласно договору вернули его к жизни здесь, в Эйнджленде – Жозе вовсе не собирался умирать, пока не выполнит своего плана. А мистер Валлоу сдержал свое обещание и выплатил отступное – предоставил в распоряжение корабль. Неясно, зачем ваш дядя застраховал корабль за день до пожара – но можно предположить, что Жозе с его буйным фанатизмом становился опасным. Наверняка, на корабле была взрывчатка… -Дядя Алоизес всегда был очень практичным человеком, - кивнула Вик. – Но слушайте дальше. Отец погиб неожиданно, и дядя Алоизес предложил продолжить совместное дело его брату – дяде Майклу. В то время я уже была знакома с Хью. Мы прониклись друг к другу определенной симпатией, он рассказал мне о своем прошлом, а я ему – как мне плохо в Вестербихаузе, среди свихнувшейся из-за денег семьи. И вот однажды я вижу в доме у Хью сперва Жозе, а спустя некоторое время – неизвестного мне пирата по имени Родриго. Оба пышут злостью и, кажется, ненавидят друг друга. Жозе оставляет на камине монету, Родриго ее забирает. Они сталкиваются ночью на корабле – и оказываются лицом к лицу с настоящими проблемами. Потому что дядя Алоизес, обнаруживший отсутствие броши, твердо вознамерился ее вернуть и очень нетактично вмешался в ссору двух старых тортугских приятелей. В результате чего корабль все-таки взорвался, начался пожар, но не пострадал никто, кроме матросов на соседних кораблях… -Вы хотите сказать – Родриго все это время находился здесь, в усадьбе Вестерби? – Джакомо застонал, прижав ладонь ко лбу. – Невероятно! Мы вышли на сэра Хьюго, потом – на Алоизеса Валлоу, Керим узнал у сэра Хьюго об идеях фанатика Жозе, вы дали нам намек на монету, а мой знакомый мафиозо Луиджи рассказал о фальшивомонетчиках… Мы сделали так много – а, оказывается, и близко не были к разгадке! -На самом деле вы были очень близко, но ходили кругами, - сказала Вик. – Впрочем, Хью тоже начал подозревать неладное. Он так и не поверил, что на Эпплхауз напали грабители, все время возвращался к этому вопросу, но тоже ничего не понимал. У него просто не хватало информации. Да он и не мог знать, что сразу после того, как дядя Алоизес сработался с дядей Майклом, они кинулись ко мне выяснять, где брошь. И настал мой звездный час. Я заявила им, что тоже хочу войти в долю и заработать приличное приданое. Кажется, я упоминала, как мне надоело жить в Вестербихаузе? Они схватили Родриго и Жозе, привезли сюда обоих ранеными, но добились только признания в том, что брошь Жозе спрятал в доме своего бывшего приятеля с Тортуги - лорда Эпплби. Я уговорила дядю Алоизеса, солгала Хью про мое скорое замужество и сама организовала свое похищение. К несчастью, дядя Майкл тоже проявил инициативу – это уголовник Фредди со своей бритвой уже пошарил по Эпплбихаузу и даже умудрился прикончить двоих свидетелей. Вот и сейчас зачем-то вмешался. Думаю, дядя Майкл хочет шантажировать Хью, чтобы тот сам вернул ему брошь. -А брошь сейчас находится у сэра Хьюго? – уточнил Джакомо. Вик развела руками: -Мамину брошь я узнала бы с закрытыми глазами. Но я же обыскала весь Эпплхауз – и не нашла ничего похожего! -Да, загадка. А Родриго, надеюсь, еще жив? – встревожился Джакомо. Девушка пожала плечами: -Этого я, к сожалению, не знаю. Когда меня похищали – был жив, только ранен. Нужно спросить у дядей… когда нас выпустят отсюда, конечно, и если они вообще захотят со мной разговаривать. Мне кажется, если дядя Майкл использовал этого мясника Фредди, то он тоже совсем обезумел … Темноморец сел на кровати, снял со лба компресс и недоуменно покачал головой: -И вы говорите про безумие? Как же так, Вик? Вы же умница и прекрасно понимаете – из-за этих несчастных денег может погибнуть человек? Даже два человека, про Жозе вы тоже ничего не знаете? И еще двое погибли от руки Фредди-Бритвы, здешний маньяк – это ведь он, верно? Беккет и Милли ничего не знали о фальшивых деньгах, они – невинные жертвы. И вот, вместо того, чтобы пойти в полицию, – вы хладнокровно помогаете двум преступникам и обманываете любимого человека? -Это неправда! – горячо воскликнула Вик. – То есть, правда, но… Это был единственный способ выйти замуж за Хью! Дядя Майкл непременно продал бы меня кому-нибудь за деньги, как в свое время дядя Алоизес продал свою сестру! И брошь я искала для того, чтобы Хью было не стыдно брать в жены леди, у которой нет денег на собственные булавки! Я почти добилась всего, чего хотела – сегодня день нашей помолвки, не так ли? Если бы не ваш Керим, все было бы отлично! Джакомо почесал кончик носа: - Вы могли бы действительно сбежать. Лорд Эпплби не кривил душой, вытаскивая вас из замка. Он – не лицемер, просто – исключительно ветреный молодой человек и, кажется, никогда не изменится. -Тогда я осталась бы без средств к существованию и всегда зависела от Хью, - упрямо сказала Вик, по щекам которой скатились вниз две хрустальные слезинки. Как первые капли, предвещающие дождь. – А он - быстро теряет интерес к тому, что получает в свое распоряжение… Мне нужно было дать ему хоть что-нибудь: либо деньги, либо приключения. Брошь – была и тем, и другим. Жаль, что я ее не нашла… сейчас он, возможно, в постели с другим, с мужчиной, а я – даже не могу отомстить и переспать с вами, потому что вы отказались!... Вик кинулась на подушки, и ее плечи начали мелко вздрагивать. Джакомо снова ощутил растерянность. Еще не так давно он бы точно знал, что сказать, и сделал бы это - с глубоким презрением. Вик – очень не права. Ни одна любовь не стоит человеческих жизней. Год назад он не преминул бы заявить об этом вслух. Но сейчас - только провел рукой по волосам плачущей девушки: -Успокойтесь, Вик. Мы что-нибудь придумаем. Какой-нибудь выход. -Он меня не любит! И никого не любит! Он любит только свои воспоминания! – рыдания Вик продолжались еще очень долго, а потом постепенно стихли, уступив место неровным всхлипываниям. Джакомо гладил Вик по волосам до тех пор, пока она не уснула, одновременно - тоскливо размышляя о том, что любовь может сотворить с людьми, которые попались на эту сладкую приманку. Ради любви Вик совершает поступки, мало объяснимые с точки зрения обычной человеческой морали. Ради любви он, Джакомо, согласен распрощаться с привычным образом жизни, со многими европейскими условностями, с гордостью и с собственным самомнением. И если объект любви оказывается настолько туп, чтобы не ценить этих жертв, - значит, в этом виноват уже сам объект любви. И с этим – ничего не поделаешь… Убедившись, что Вик крепко спит, окончательно выжатая после бурной истерики, Джакомо встал, прошелся по комнате и, наконец, обнаружил то, что нужно. Взяв со стола чистый лист бумаги и из шкатулки на трюмо – тонкую девичью шпильку, темноморец подошел к двери и проделал манипуляции, вычитанные в каком-то приключенческом романе еще в далеком детстве: подсунул под дверь бумагу, провернул в замочной скважине шпильку, с радостью прислушался к тихому звяканью с той стороны двери и, втащив лист обратно в комнату, убедился в том, что иногда приключенческие романы не врут. Он и сам редко вынимал ключ из скважины, когда запирал за собой дверь. Но на этот раз – вынул, не хватало только Вик вляпаться еще в какую-нибудь непростую ситуацию, девочка и так совершенно запуталась… Усадьба Вестерби оказалась еще большим лабиринтом, чем Эпплхауз. Джакомо крался по коридорам, прислушиваясь к малейшему шороху и вжимаясь в стену – перед его глазами отчетливо стоял образ Фредди-Бритвы, большого любителя помахать острыми и холодными предметами. К счастью, Фредди, должно быть, уже спокойно спал, наслаждаясь чувством выполненного долга, а остальных слуг, наверное, отпустили в город. Поэтому Джакомо беспрепятственно добрался до холла, но выходить не стал – в одной из комнат ему вдруг почудились какие-то голоса. Один голос сразу показался знакомым. Сэр Хьюго как раз пытался убедить обладателя второго голоса, такого же низкого, но не такого мягкого, как у Вик, в том, что он представления не имеет, что это за брошь и где ее искать. «Если я сейчас просто сбегу – у него будут крупные неприятности», - злорадно подумал Джакомо, но вспомнил о бедняжке Вик и решительно распахнул дверь. Навстречу ему обернулись сразу три человека. Лорд Эпплби, по обыкновению, вальяжно развалился на диване, закинув ногу за ногу, и только лениво повернул голову в сторону Джакомо. Керим обернулся резко, он стоял возле окна с сигарой во рту и, судя по мрачному выражению лица, вовсе не был рад увидеть темноморца в этой комнате. Рядом с ним на полу валялся дорогой плащ с меховой опушкой – видимо, чтобы не мешать Кериму демонстрировать за поясом здоровый кинжал. Третий – вероятно, дядя Майкл – тут же вскинул в сторону новоприбывшего заряженный арбалет. Он тяжело дышал и выглядел нервным - по багровым пятнам на щеках Джакомо понял, что переговоры уже идут длительное время, но пока ни к каким результатам не привели. -Господа, можете расслабиться, - устало сказал Джакомо. – Я знаю, где брошь. -Отлично! – сразу же среагировал дядя Майкл, удивив темноморца радостной злобой в голосе. – Я понятия не имею, кто вы такой, но если знаете о броши, то, вероятно, вам известно и о ее местонахождении. Имейте в виду - усадьбу охраняют мои люди, и охране приказано стрелять в каждого, кто посмеет войти или выйти. Встаньте сюда… нет-нет, ближе к столу. А вы двое, честно говоря, меня утомили. Начнем с того, что вы примчались сюда сразу после полуночи. Откуда вам стало известно, где искать мою племянницу, а? -Вас предал коллега, я же говорил, - сэр Хьюго скучающе посмотрел на свои ногти. – На вашем месте я бы не стал доверять такому скупердяю. Алоизес Валлоу за деньги - родную мать продаст! -Положим, - дядя Майкл злобно сощурился. – С ним я разберусь позже. А сейчас, пожалуй, избавлюсь от вас – и свидетелей просто не останется! Все складывается удачно, не так ли, джентльмены? С этими словами он перевел арбалет на сэра Хью, Джакомо дернулся, но как всегда опоздал – первым на пышущего злобой человека налетел Керим. А поскольку дядя Майкл был типичным представителем племени эйнджлендских аристократов, чье здоровье оставляло желать лучшего после бурной молодости, то все было закончено в считанные секунды. -Экая мразь, - брезгливо сказал Керим, наклоняясь и вытирая пальцы о рубаху сквайра. – Я даже не чувствую, что сделал что-то умное. -От такого трудно дождаться сатисфакции, - кивнул сэр Хьюго, поднимаясь. – Уважаемый Джакомо, вы как раз вовремя. Позвольте ввести вас в курс дела. Когда мы нашли Валькирию в луже крови и обнаружили ваше с Вик отсутствие, нам пришлось ускорить процесс и застукать клиента тепленьким в постели – правда, вашему другу-сиду, кажется, это не очень понравилось. С нами был Грегори, поэтому репутация мистера Валлоу спокойно могла полететь к чертям, а сам он оказался бы за решеткой. В общем, это было чистосердечное признание. И мы сразу помчались сюда. -А как же ваше обещание покойному отцу? – съязвил Джакомо, стараясь не смотреть на то, как Керим оттаскивает обмякшего сквайра в угол и привязывает к спинке кресла тройным узлом. -Это – спорная ситуация, - сэр Хьюго посмотрел на темноморца с безудержной иронией в голубых глазах. – Да, я обещал отцу, что навсегда завязал со всем, что не касается карьеры лорда. Но также я дал обещание одной юной особе защищать ее при любых обстоятельствах. Поэтому я здесь. -Кстати, одна юная особа из-за вас фактически пошла на преступление, и сейчас очень страдает, - заметил Джакомо, скрестив на груди руки. – На вашем месте я бы… -Понял, можете не продолжать, - лорд направился к двери, но тут Джакомо сообразил его остановить: -А как же охрана? И еще там бродит Фредди-Бритва, он опасен… -О, охрана нам не помешает! – довольно засмеялся сэр Хьюго. – Райлис как раз должен был начать операцию по устранению сего досадного препятствия. Что касается Фредди-Ножниц - в юности я увлекался боксом. Так вы говорите, Вик участвовала в этом из-за любви ко мне? -Да, конечно, она вас любит, остолоп, - сердито проворчал Джакомо. Сэр Хьюго довольно улыбнулся, гордо расправил плечи и засучил рукава белоснежной шелковой рубашки. -Позвольте покинуть вас, джентльмены, - с этими словами лорд шутливо поклонился и действительно вышел за дверь. А Джакомо, все еще игнорируя Керима, шагнул к окну. И был немало огорошен зрелищем – под проливным дождем, к Вестербихаузу двигалась целая процессия женщин, смутно показавшихся темноморцу знакомыми. Они размахивали зонтиками, были в шляпах и цветастых юбках, вдобавок громко распевали что-то вроде победного гимна. Среди всей этой толпы беспрепятственно шагали хорошо вооруженные мужчины в кепках и клетчатых брюках. Что касается охраны, то она явно не знала, что предпринять, и в хаотичном беспорядке отступала перед этим нашествием внутрь усадьбы. -Что все это значит? Кто эти женщины? – от удивления Джакомо даже забыл, что игнорирует Керима. Бербер шагнул и встал рядом. -Прачки, - сообщил он хладнокровно. – «Валлоу и сыновья» - так было написано над входом прачечной, где мы работали. Райлис сразу вспомнил, как только услышал фамилию. Мы «уговорили» торгаша установить им меньший рабочий день, а Милашка попросил работниц помочь. Хью сказал, что это все-таки – Эйнджленд, здесь никто не станет стрелять в женщин. -Вот теперь я, наконец-то, горжусь нашей цивилизацией! – Джакомо близоруко прищурился. – А кто остальные? И что среди них делает Луиджи Перуджино? -Ну, мы пообещали торгашу не сдавать их здешним стражам порядка. Мы и не будем, - Керим хитро ухмыльнулся. – Как будто больше некому заинтересоваться его персоной! Не знаю, как у вас, а у нас не слишком-то любят, когда на твоей территории хозяйничает чужая банда. Твой друг и его местные приятели с радостью приняли участие. А Грегори получит этого самого Фредди, он как раз рассказывал о маньяке, который бродит по ночам по городу с бритвой. Так что вроде все довольны. -Довольны, говоришь? – Джакомо скептически хмыкнул, снова вспомнив про Вик. Он не сомневался, что сейчас в спальне девушки происходит бурная сцена – сегодня сэру Хью удалось побыть героем и вкусить сладкий вкус победы. Но даже сейчас Джакомо ей не завидовал – вряд ли сегодняшняя победа окажется достаточно прочной. Скорее всего, придется смирится с тем, что за сэра Хьюго нужно вести постоянную борьбу. Одни Боги ведают, сколько битв придется выдержать - и ведь всегда выигрывать, как известно, невозможно… Джакомо бросил взгляд на Керима. Бербер стоял рядом, почти прижимаясь к стеклу широкоскулым лицом сытого кота. Сейчас он был встрепанным и даже почти некрасивым. Зато очень довольным. И серьга у него в ухе была – с бриллиантом. Джакомо тяжело вздохнул и вспомнил еще об одной важной вещи. -Керим! – закричал он так громко, что бербер посмотрел на него, удивленно изогнув тонкие восточные брови. – Здесь Родриго! И возможно, он еще жив! -Я знаю, - кивнул Керим. – Их с Жозе держали в разных комнатах и даже перевязали. А после допроса решили убрать, чтобы не было лишних свидетелей – чего уж там, одним убийством больше, одним меньше… Но в суматохе вокруг броши – просто забыли. В общем, им здорово повезло. Кстати, что это за брошь такая? Ты-то откуда знаешь? Хью, кажется, тоже о ней в первый раз слышит… -Знаю, - Джакомо с трудом оторвался от захватывающего зрелища - падения Вестребихауза под натиском вооруженных только зонтами дамочек. Темноморец сделал шаг назад и поднял с пола тяжелый плащ. Обернулся на возню в дальнем углу комнаты, встретился с угрюмым взглядом дяди Майкла и ехидно усмехнулся. -Керим, этот плащ тебе подарил Хью, верно? – провокационным тоном спросил он. Мягко и даже вкрадчиво - как стал бы спрашивать бербера, не хочет ли он пойти баиньки раньше положенного срока. Напрягшийся от неожиданной ласки и справедливо опасающийся подвоха, Керим хмуро оглянулся на вошедшего и безмолвно вставшего у стены Луиджи: -Ну, верно… Джакомо порадовался виноватым ноткам в голосе бербера и продолжил: -Когда мы уходили из Эпплхауза в первый раз, он просто набросил тебе на плечи плащ, сболтнул что-то насчет южных людей и местного климата, а потом застегнул у тебя на шее плащ первым, что попалось ему под руку? Тогда ясно, почему ни Фредди, ни Вик ничего не добились, обыскивая дом сэра Хью. Просто потому, что броши внутри Эпплхауза - не было! -То есть? - во взгляде Керима появилась некая осмысленность. – Получается – вся эта суета из-за штуки, которой я закалывал плащ? Ох, слышал бы это дядя Махмед! – и бербер заржал, как обычно, сотрясая воздух. Переждав, пока стекла перестанут звенеть, а сквайр Майкл Сен-Саймон – невнятно рычать, вращать глазами и грызть кляп, Джакомо отстегнул и продемонстрировал присутствующим искомую вещицу. -Ну и что это такое? – оторжавшись, уже спокойно спросил Керим. -Ключ к небольшой, но надежной шкатулке, - объяснил Джакомо. – У дяди Флориндо есть такой сейф. В Лионе их называют - «Шкатулка Элоизы». Говорят, бывшая королева хранила там яд, которым отравила мужа. Видите зубчики? Нужно вдавить узор в соответствующее отверстие. Открыть сейф по-другому – попросту невозможно. Правда, я не знаю, что такого может лежать в сейфе, из-за чего разгорелась почти война… -Пластины! – с чувством воскликнул Луиджи. – О, мадонна, спасибо! Без них производство купюр - невозможно! Сеньоры, когда я расскажу дону – он будет на седьмом небе от счастья! – невысокий темноморец продолжал что-то восторженно выкрикивать, размахивая руками, а Керим, тем временем, уже обнимал притихшего Джакомо за плечи, заглядывая ему в лицо с голубоглазой преданностью: -Ты молодец. Это ты придумал план, как раскрутить торгаша, ты сообразил насчет монеты и пожара, ты нашел брошь. Без тебя бы ничего не вышло. Я еще не настолько опытен в западных делах... -Я рад, что ты оценил мои старания, - Джакомо невесело усмехнулся: - Но – я сплю один, помнишь? С этими словами он отвернулся и вышел из комнаты. Оставив Керима смотреть ему вслед в явном недоумении и мечтая только о том, чтобы чувство гордости за свой решительный шаг, продержалось как можно дольше и не уступило место глухой, унылой тоске… Если бы вы были обитателем одного из гаремов, который есть почти у каждого приличного мужчины в Аль-Мамляка-Бхарате, то наверняка отлично разбирались бы в евнухах. Евнухи сами подбирали себе смену из мальчиков, которых покупали на рынках. Чаще всего они брали уже готовых кастратов, но тот, которому в свое время понравился мальчик с резкими, словно выточенными из цельного куска камня, чертами и такой же гладкой кожей, предпочел провести операцию самостоятельно. Так было больше уверенности, что мальчишка выживет. К счастью, момент полностью выпал из памяти Ульбека – впрочем, глухая темнота поглотила заодно и все оставшееся детство. Ульбек не помнил ничего до того момента, когда уже оказался в доме Хозяина. А рядом – всегда был хищно улыбающийся, заманчиво изгибающийся Хамед. Мадьяр и евнух не любили друг друга, это было очевидно, но Ульбек сразу же инстинктивно опознал в Хамеде существо опасное и склонился перед ним так же, как и перед самим Хозяином. Если бы вы были обитателем гарема, то быстро бы разобрались в разных типажах гаремных евнухов. Добрые евнухи вели себя весело, любили хороших коней и хорошую жизнь, проводили время за игрой в маджонг и были щедры. Злые евнухи погружались в глубокую меланхолию и были скупы до крайности. В любом случае, их стоило побаиваться – это были цепные псы, целая маленькая армия на страже интересов своих хозяев. Они подчинялись почти военной дисциплине, в массе были мстительны, отлично управлялись с хлыстом, и бывали случаи, когда евнухи становились профессиональными палачами. Ульбек себя палачом не считал. Он просто помогал Хозяину, так сказать, ассистировал ему, и был очень рад возможности жить в отдельной комнате, а не в обычных дортуарах, где на каждого евнуха – кровать и полка для нехитрых вещей. Вечера в подвалах оставляли оттенок брезгливости, но, благодаря им, можно было ни в чем себе не отказывать. Иногда, в часы хорошего настроения, валяясь на диване с кальяном и перебирая колечки волос лениво лежащего в его объятиях Хамеда, развеселившийся после опиума Хозяин обещал евнуху сытую старость и собственных одалисок. А потом – демонстративно спохватывался: что, спрашивается, кастрату делать с одалисками? Разве что греть старые косточки. Ульбек страстно благодарил, а Хамед насмешливо смотрел на евнуха, и взгляд черных до фиолетового оттенка глаз, казалось, издевался: «Ты веришь? Ну-ну…». Безраздельно властвуя над стаями таинственных гурий и оказываясь в центре всех интриг, евнухи оказывались именно тем злом, кого простой народ обвинял во всем: от жестокости эмиров до разбойничьих нападений на проезжих трактах. И действительно, нередко евнухи всерьез управляли своими хозяевами и их хозяйствами. Вряд ли в мире вообще был человек, способный управлять Омаром-аль-Багдасаром. Это было своего рода удовольствием – смотреть на то, как его великолепная фигура пускает в галоп отличного скакуна. В Хозяине чувствовалась сила – даже тогда, когда он развлекался с другими эмирами и не сжимал в одной руке плеть, а в другой – талию своего Тарантула. Сила - дает власть. Ульбеку нравилась власть. Он получал ее, помогая Хозяину пытать рабов и считая это вполне приемлемым способом. Ему нравилось, что в этом доме с ним угодничают так же, как и с самим Хозяином. Так же боялись Тарантула – тоже героя в трактате под названием «Жизнь и смерть по воле Хозяина». Вдобавок - чувство защиты, упоение собственной безнаказанностью, одновременно – щекочущий страх: у Хозяина, злоупотреблявшего опиумом, часто менялось настроение, и лучше всех об этом знал Хамед, который испробовал все подвальные удовольствия на своей дубленой мадьярской шкуре. Ульбек опасался Хамеда вполне справедливо. Полукровка умел быть злым. После того, как по приказу хозяина евнух впервые терзал прекрасное и молодое тело мадьяра, Хамед пришел к нему в комнату позже, когда отлежался и зажили с помощью мумие раны. Ульбек открыл дверь, не подозревая плохого, и отступил, увидев бессмысленные и жестокие глаза – похожие на фасеточный взгляд насекомого. Хамед молча толкнул сжавшегося евнуха на постель, практически забил лицом в подушки и долго, изощренно, беспощадно показывал, каково это – быть беспомощным и испытывать настоящую боль. Ульбек около пары дней не мог нормально ходить, но больше мадьяр агрессии не проявлял. Как будто одной демонстрации собственных возможностей было вполне достаточно. И Ульбек понял – он не зарывался, признавая за Хамедом превосходство и первенство в обладании любовью Хозяина. Который целовал Тарантула гораздо чаще, чем истязал. Для большинства евнухов характерна болезненная ревность. Не имея шанса рассчитывать на взаимность, евнухи всегда готовы наказать каждого, кто взглянет на охранявшихся ими женщин. Легенды о переодетых мужчинах, проникающих в гарем ради любовного приключения, почти всегда кончались смертью главного персонажа от руки евнуха. А в любой сказке – всегда есть намек на правду. Ульбек никогда не ревновал Хамеда к Хозяину. Это было бы бесполезно, кажется, последнему действительно нравилось покорное свободомыслие мадьяра. Тарантул ходил, увешанный с ног до головы золотом, но и Ульбеку перепадали дорогие подарки. Так, уже после исчезновения мадьяра из гарема – ходили слухи, что Хозяин пожертвовал любимцем ради хорошего отношения калифа – Ульбеку подарили раба. Один в один похожего на Тарантула, но – с ясными глазами, чернота в них тоже была бессмысленной, но не была жестокой – как будто в глазницы парнишки вбили две черничные ягоды. Ульбек сразу заподозрил, что между Хамедом и этим существом – какая-нибудь родственная связь, но так никогда и не узнал, какая. Потому что парнишка - не разговаривал, не имел имени, не умел причинять зла и больше всего на свете любил просто сидеть в позе по-бахаратски в каком-нибудь уголке. Евнух искренне привязался к нему – сперва подросток с роскошной шевелюрой вьющихся волос, которые было приятно расчесывать, находя в этом своеобразное медитативное удовольствие, сжимался от каждого прикосновения, словно каким-то шестым чувством знал, что руки у Ульбека – в крови. Но постепенно – стал оттаивать и даже пару раз улыбнулся в ответ на ласковый взгляд евнуха. Ульбек и сам не понимал своего чувства к этому слабоумному существу – наверное, каждому нужно, чтобы был кто-то, кто бы его любил. С ним Ульбек как бы окупал свои грехи – и свою невероятную жажду быть если не главным, то – ближайшим помощником того, кто правит. Парнишка был как щенок и вскоре уже ждал возвращения Ульбека на циновке возле двери – но потом умер от лихорадки, порезавшись какой-то колючкой. Как-то раз, вернувшись после подвала в свою комнату, пошатывающийся, вымотанный, с приятно тяжелой головой, Ульбек чуть не споткнулся о скорчившийся возле двери труп. Посмотрел на него сонными от опиума глазами, сел прямо на пол, обхватил руками голову и завыл – так, как это мог бы сделать раненый зверь. Потому что парнишка совершенно явно ждал его – и даже холодная рука была вытянута в сторону двери. Если бы евнух не был таким одурманенным все прошлые – месяцы? годы? – если бы вовремя прижег рану, остановил лихорадку, если бы не Хозяин и не вся эта паршивая жизнь! Первый раз Ульбеку не нужна была власть над другими людьми, ему хотелось только одного – чтобы похожий на Хамеда подросток поднял голову, нерешительно и трогательно улыбнулся, подполз к нему и подставил для приглаживания свои несусветные кудряшки… А на следующий день он уже почти забыл о нем, потому что здорово переборщил с наркотиком, да и с приказами Хозяина, кажется тоже – раб умер очень быстро и перед смертью сильно кричал. В воздухе одуряюще пахло опиумом и амброй, глаза Хозяина были наполнены жадным любопытством и одобрением, и на какое-то время жизнь снова показалась Ульбеку прекрасной. О евнухах ходило множество легенд. О том, что они очень могущественны и фантастически богаты. О том, что угрюмы, как и любая стража. О том, что они бродят по гарему в ночной тишине неслышными шагами и только и ждут, чтобы кого-нибудь убить. По мнению народа, евнухи были ничуть не лучше, чем, к примеру, работорговцы, которые наживали на чужом горе огромные состояния и были настолько бессовестны, что зачастую шли на прямое нарушение заповедей Пророка. Потому что даже на Черном Столбе Бар-Кохба было выгравировано: «Рабы стоят дорого, поэтому их силы берегут и занимают лишь работой по дому». Не смешите мои туфли. Любые удовольствия, прихоти, пороки, извращения – за ваши деньги. Ульбек сразу же невзлюбил Анвара – молодой человек с волосами цвета красного дерева был полон того особого самодовольства, которое всегда отличает работорговцев. Как будто на самом деле это они – имеют настоящую власть над человеческими судьбами. И они еще смеют влюбляться в таких светлых созданий, как Ежи, претендовать на эти чистые глаза и портить жизнь тому, кто не умеет причинять зла – Ульбек не знал, где рос Ежи, но сильно подозревал, что там руса не учили таким простым и необходимым вещам как лгать, быть жестоким и убивать. Ульбек сам боялся того всепоглощающего чувства нежности, которое заполняло его сердце, когда он видел Ежи – так же, как и с тем безымянным парнишкой. Он вообще много чего боялся. Например, Тарантула. Этот красивый человек умел давить и делать так, что перед ним расстилались ковры и раздвигались самые тайные двери. Безразличный, как насекомое, он бы сожрал евнуха, если бы Ульбек отказался участвовать в разработанном Хамедом плане. Единственное, чего Ульбек не боялся – это убивать. Он хорошо запомнил, к ...
Соня Сэш: ... ак медленно всаживал утащенный у Джетты кинжал в грудь маленького мальчика, пока не всадил по богатую рукоятку, одновременно нежно прижимая к себе худенькое тело. «Спи, - шептал он, пока отрешенный, недетский взгляд изучал его лицо, постепенно тускнея и будто испытывая самую настоящую жалость к своему убийце. – Так будет лучше. Ты – никогда не станешь таким, как я и как он. Как все мы». Словом, нес какой-то одухотворенный бред. Признаться, тогда он сильно накачался опиумом, иначе бы не рискнул нарушить приказ Тарантула. Ульбек возвращался из Сераля после смены поздно ночью – очень уставший, как не уставал даже в подвале мертвого ныне Хозяина. Сераль был адским местечком, а женщины представлялись евнуху кем-то вроде легендарных ракшасов. Они вели постоянные войны за какую-то ерунду, изобретательно сходили с ума от скуки, и каждая втайне мечтала о том, как она покорит повелителя своим юным телом и повадками грациозной газели. А Великая Госпожа нарочно разжигала в них эту веру. Похоже, ей просто нравилось смотреть, как уничтожают друг друга существа под названием «люди», сама-то она уже давно была не человеком - вряд ли бессмертную Фею Великого Эля можно так назвать. Сейчас Ульбеку очень не хватало кальяна с порцией опиума. Тогда бы он не чувствовал ломоту во всем теле, а деревья вокруг – не казались бы врагами, скрывающими за своими причудливыми стволами тех, кого уже нет, но кто только и ждет момента отомстить – ожесточенных и все помнящих Аху… -Кто здесь? Ох, Хамед! – евнух остановился, вглядываясь в темноту. – Это ты? Спасибо, Тарантул! Я думал, за мной придут. А ты не выдал моего имени… Хамед промолчал, рассматривая Ульбека своими непонятными глазами. В темноте он казался еще более красивым – и поэтому более пугающим. Ульбек перевел дух и привычно разразился градом благодарственных слов. Которые Хамед, казалось, не слушал, просто пережидая, пока евнух закончит. А когда Ульбек договорил, то увидел, как от деревьев отделяются тени. Их было много, и все они были хорошо знакомы евнуху.. Не найдя среди них светловолосого руса (впрочем, Анвара, взятого под стражу, тоже не было), он почувствовал облегчение, которое тут же сменилось страхом. Слишком уж молчаливо фигуры окружили его со всех сторон - пришел даже Айн, обычно равнодушный к любым гаремным мероприятиям. Должно быть, смерть Кази и взгляд на мир с высоты плато заставили его пересмотреть свое отношение к происходящему. Это было невозможно. Сердце Ульбека забилось часто-часто, предсказывая опасность. Расширенными глазами евнух посмотрел на Хамеда. Мадьяр молчал, и Ульбек с похолодевшим сердцем понял, что Тарантул, похоже, в ярости. А значит, сейчас насекомое начнет жалить. -Тарантул, ты ведь не позволишь им сделать это? Ты ведь такой же, как я! Мы же всегда работали вместе! Ты, я и Хозяин… - Знаешь, в чем разница между тобой и мной? Не спорю, мы делали одно и то же. Но я мечтал выбраться из этого кошмара. А вот тебе, похоже, там действительно нравилось, - сказал Хамед очень тихо и резко. Будто действительно ужалил. Ульбек вздрогнул - взгляд у мадьяра по-прежнему был бессмысленным и жестоким, но в голосе – звучали настоящие человеческие чувства. Которых там – просто не должно было быть! Потому что у насекомых не бывает чувств. Мудрые говорят: все, чего бы ты не достиг в этой жизни, рано или поздно станет прахом. Мы сами станем прахом, и кусочки нас съедят обитающие в Ганге большие рыбины с тусклыми глазами. Но он – он не хотел становиться прахом! Шайтан с ними, с призраками мертвых Аху, со всеми этими мелкими жизнями, с полными боли глазами и поруганными телами, даже не преданными погребению! Ульбек хотел жить – пусть пресмыкаясь, пусть без всякой власти, с памятью, полной воняющего мусора, но – жить. Выбитые зубы. Синяки. Ссадины и раны. Вырванные ребра. Покалеченные тела. У Хозяина было много рабов. Содомия. Садомазохизм. Некрофилия. Любой каприз – за ваши деньги. Ульбеку хотелось выкрикнуть в лицо озверевшим наложникам, что они - неправы, что Анвар – такой же, как и другие. А мертвый ребенок – не больше и не меньше, чем еще один мертвый ребенок. Другие оставляют за собой такое количество трупов, что все звезды неба меркнут перед их числом. Ежи достоин большего. Ульбеку до безумных волн нежности, прокатывающихся по неспособному любить телу, хотелось защитить, обогреть, сделать так, чтобы рус – никогда не увидел того, что видел он. Нет, нельзя умирать. Он еще не успел сделать для Ежи всего, что мог бы. А Ульбек – мог очень многое. -Вы не посмеете, – произнес евнух уверенно. – Вас накажут. Возможно, даже казнят. -Всех? Вряд ли, - Ким оглянулся на остальных. У кое-кого на лицах он увидел нерешительность, поэтому бывший наемный янычар, в свое время попавший в рабство за собственные долги, но никак не за нарушение заповедей Черного Столба Бар-Кохба, взглянул на Миджбиля. Бывший офицер янычарского войска, расплачивающийся в Спальнях за ошибки братьев, одобрительно кивнул, и Ким мягко добавил: -Мы должны это сделать. Вдруг у повелителя будет хорошее настроение? Мы не можем рисковать. Придется самим. Все запомнили? Каждый должен ударить хотя бы раз, так будет честно… И когда тени схлынули в разные стороны, никто не догадался проверить, бьется ли сердце у евнуха, неподвижно лежащего вниз лицом на сырой ночной траве. Чувства гордости и облегчения исчезли, как только Джакомо вылез из кэба и огляделся по сторонам. В этот час Дублинский порт был почти пуст, только готовилась к отплытию пара уцелевших после пожара кораблей и слышались крики чаек (эти, похоже, никогда не спят) над серой гладью морской воды. Низкая волна монотонно стучала об берег. Даже моряки в это промозглое утро матерились как-то очень скупо, словно тоже ждали того момента, когда, наконец, покинут негостеприимную страну и увидят радушное южное солнце колоний и других земель. Еще раз оглядевшись по сторонам, Джакомо сразу заметил нужный корабль, с капитаном которого договорился о месте на борту. Судно покачивалось на сумрачно-серых волнах и называлось «Закатная роза». Название было странное, а впрочем, вполне подходящее к ситуации. Со всеми, с кем хотел, темноморец уже попрощался, так что теперь осталось только сесть на корабль – и через пару дней он будет дома, на территории Лионского королевства. Собственно, так он и сделал. И даже почти не жалел об этом, стоя на палубе и наблюдая, как исчезают за горизонтом черепицы и высокие шпили дублинских зданий. А потом, до самого утра, ворочался на скрипучей деревянной кровати в маленькой душной каюте и, чтобы как-нибудь отвлечься, вспоминал свадьбу Родриго Родригеса и Хельги по прозвищу Валькирия, организованную сэром Хьюго и леди Викторией в Эпплхаузе. Свадьба совсем не была похожа на так не понравившийся Джакомо прием с местной аристократией. Нет, это был самый настоящий буйный праздник - с ирландскими скрипками и бьющими в такт по полу башмаками. С приглашенными слугами и каждым, кто вздумает зайти с улицы. С радостными девичьими взвизгами и горячим пуншем вместо изысканного, но леденящего кровь вина. И больше всех веселились дети Родриго – смуглые и черноглазые близнецы, которых нашли, нагнав мадьярский табор недалеко от дублинских предместий. Причем после пансионата путешествие с купившими их мадьярами показалось двум сорванцам - просто веселым приключением. Дуэль Родриго и Жозе Бандейра состоялась накануне свадьбы, и Джакомо не без содрогания вспоминал, как хладнокровно наваррец вытер шпагу после повторного убийства своего врага, лишившего его дома, жены и продавшего в рабство в Бхарат на долгие три года. И кстати, старания Жозе оказались напрасными – уже на следующий день после событий в Вестербихаузе радостный, как всегда, Райлис вычитал в утренней «Таймс», что восстание на Тортуге против сэра Фрэнсиса Рэйли было благополучно подавлено губернаторскими войсками. В результате чего полетели головы, но, в целом, жизнь снова стала спокойной на «острове свободы», где не вспоминают прошлые грехи и не выдают преступников. Зато Джакомо вовсю усмехался, вспоминая брауни – выяснилось, что Райлис просто без ума от Хельги. Видимо, ночь, проведенная с женщиной из Карса в качестве плюшевого медвежонка, привела бедняжку в близкое к эйфории состояние. Это было странное платоническое чувство, совершенно не мешавшее эльфу продолжать «трясти кошельки» у посетителей модного дублинского казино и периодически проводить ночи в чужих постелях, оставаясь совершенно холодным к их хозяевам. Пока Хельга отлеживала после ранения, он безвылазно сидел рядом с ней, уходя только на работу и принося как оправдание своим отлучкам - такие огромные букеты цветов, что из-за них торчали только острые ушки. И на свадьбу подарил такой же букет, причем выглядел настолько несчастным и разобиженным, что Хельга, улучив момент, тихо спросила у Родриго: «И что ты об этом думаешь?». Наваррец, пригладив вновь отросшие шикарные черные усы, только хладнокровно пожал плечами: «Думаю, у нас будет три ребенка вместо двух». Словом, Райлис так и остался в Эйнджленде вместе с молодыми, которых сэр Хьюго обещал пристроить к какому-нибудь общественно полезному делу. А уж если лорд Эпплби дал слово джентльмена – значит, непременно его выполнит. Сам сэр Хьюго, герцог Уитингтонский и потомок Тюдоров по мужской линии, ни на шаг не отходил от чрезвычайно элегантной в своем черном платье и белой шали леди Виктории, прилюдно уверяя, что «это – та самая женщина, которая может примирить лорда Эпплби и Счастливчика Хью». Об идиотской сделке с темноморцем лорд не вспоминал. Про парламент, впрочем, тоже. Разве что поглядывал иногда в сторону бербера теплым взглядом – но об этом Джакомо больше беспокоиться не собирался. Порадовал, конечно, и Тануки. Демон появился прямо посреди свадьбы, вызвав кучу радостных воплей и объятий – почему-то никто даже не подумал о том, что демон, возможно, послан калифом по их душу. Впрочем, если у кого-то и зародились подозрения, то рыжий демон их сразу же рассеял, когда торжественно вручил Лассэлю плотно запечатанный свиток. Выпил пунша и исчез снова, оставив после себя доброе чувство ностальгии по веселым гаремным денькам и калифскому фруктовому саду. Джакомо мог бы поклясться, что больше никогда не видел Лассэля таким счастливым. Сид прочитал свиток и ликующе объявил, что выходит замуж.
Соня Сэш: А когда какой-то случайный гость попробовал его поправить: «Может быть, вы – женитесь?», Лассэль смерил его высокомерным взглядом и возмущенно буркнул: «Много ты понимаешь…». Был, правда, еще и Керим. Джакомо отнюдь не был холоден с бербером. Каким-то образом у него получилось улыбаться и всю свадьбу, и предшествующие ей дни, поддерживать милый светский диалог, игнорировать устремленный на него вопросительный взгляд Керима во время совместных трапез и, на всякий случай, не подходить слишком близко. К счастью, сэр Хьюго предоставил в качестве временного места проживания свой особняк, так что им не было нужды пересекаться по ночам. Иначе Джакомо просто бы не выдержал… Темноморец и сам не знал, как у него хватило сил собрать нехитрые вещи – сувениры для всей огромной семьи и запыленный походный мешок с образцами трав и монографией – и уйти сразу же на следующее утро после свадьбы. А потом - сесть на корабль, отплывающий в Лион, чтобы отправиться туда, где, по словам мафиозо Луиджи Перуджино, его уже ждала теплая встреча. Только это и утешало – на сей раз, ему действительно было, куда уходить. Джакомо заснул только под утро, часов в пять. А в шесть часов, как обычно, перевернулся на другой бок и положил голову на грудь Керима, теплую, надежную и мерно вздымающуюся. И даже храп бербера не помешал ему спокойно дрыхнуть вплоть до самого полудня, когда пробили корабельные склянки… …и вскочивший Джакомо еще пару минут отчаянно тер глаза, пытаясь убедиться – действительно ли рядом с ним не лежит галлюцинация - большая и абсолютно обнаженная, если не считать небрежно обернутого вокруг смуглых бедер полотенца. На бербере не было даже серьги – ни старой, из Небесного железа, ни новой, подаренной сэром Хьюго. Словом, если это и была галлюцинация – то, надо заметить, довольно привлекательная… Джакомо нашел очки, легонько ткнул лежащее рядом тело пальцем в бок (дыхание спящего даже не сбилось) и, рассвирепев, изо всех сил лягнул правой ногой. -Между прочим, больно, - пробормотал Керим, поднимая голову и сонно хлопая глазами. – Доброе утро, радость. -Какая я тебе радость? – рассвирепело воскликнул Джакомо. – Ты что, намеков не понимаешь? Да кого ты вообще здесь из себя изображаешь? -Тупого уголовника, - честно признался Керим, садясь и протирая глаза. Полотенце частично сползло у него с бедер, и гнев Джакомо несколько поостыл. -А ты? – спросил бербер и ослепительно зевнул. -Упрямую стерву, - мрачно ответил Джакомо, съеживаясь на своей четвертинке кровати. – Откуда ты здесь взялся и почему в таком виде? -Когда ты решил свалить, я как раз ванную принимал, - ответил Керим, садясь по-бхаратски, приваливаясь к стене и хитро глядя в сторону темноморца. – Вот и пришлось бежать так. Как говорится, в чем беда застала. Хорошо, капитан понимающий попался… -С капитаном ты тоже спал? – Джакомо неудержимо тянуло взглянуть вниз, туда, где полотенце окончательно предало своего хозяина, свалившись на пол. – Тьфу, то есть…Чего вообще бежал-то? Я тебе вроде ничего не должен… -Вроде нет, не помню, - Керим облизнулся. Не то машинально, не то демонстрировал свою чертову привлекательность. – Вообще-то я старался не выпускать тебя из вида, так и знал, что ты что-нибудь выкинешь. И когда у Хью ты на меня накричал, сразу за тобой пошел. Думал, найду и поговорим, а нашел – Хельгу. В луже крови, но, слава Элю, живую… -Так ты пошел за мной? – недоверчиво прищурился Джакомо. И разозлился, чувствуя, как все тело вдруг захлестывает радостная, теплая и сумасшедшая волна. Керим здесь, рядом, он никуда не делся и более того, зачем-то берберу очень понадобилось быть рядом, несмотря на то, что темноморец великодушно освободил его от своего присутствия. А как же твердо принятое решение? Мужчина он - или после гарема калифа Зааля-аль-Фариза уже не имеет право на это гордое звание?... -Тебя никто не просил, - сказал он возмущенно, поправляя очки. – Я хотел остаться один. И сейчас хочу. И что, собственно говоря, ты здесь делаешь? Керим выдержал гневный взгляд разгоревшихся зеленых глаз и пожал плечами: -Райлис раскололся - ты сказал, чтобы я решал сам. А я все уже решил. Ты можешь ехать в Лион, или не в Лион, или к шайтану на кулички. Куда бы ты ни пошел, думаю – нам будет по дороге. -Так Райлис меня сдал? Проклятый лицемерный брауни! А сэр Хьюго? - Джакомо сжал на коленях нервные пальцы. – Ты с ним целовался. -Радость, не бери в голову, я был неправ, - беззлобно сказал Керим, осторожно подвигаясь ближе. «Сволочь!» - тоскливо подумал Джакомо, оказываясь слишком близко, чтобы всерьез продолжать упираться. А бербер продолжал говорить: -Честно говоря, я не знал, нужен ли тебе здесь, на западе… Ты же сам сказал, что не сможешь жить с таким человеком, как я, - уголовником, которого в любой момент могут повесить. А я, собственно, больше ничем заниматься не умею. Сам знаешь… -Когда я такое говорил? – удивился Джакомо и вспомнил: - Ах да, было дело… Но все равно, это не повод. -Я просто не знал, что и думать, - Керим прикоснулся пальцами к встрепанной макушке темноморца. Очень осторожно, будто не был уверен, что Джакомо понравится это нежное прикосновение. - И сдуру решил, если ты захочешь уйти – я не стану навязывать свое присутствие, что у меня, гордости нет, что ли? Поэтому и начал обрабатывать Хью – на всякий случай, чтобы было куда податься. Потом ты начал беситься, и я понял, что ничего не понял… А сегодня утром ко мне в ванную ворвался Райлис и сказал, что ты ушел. Вот уж не знал, что эльфы умеют так ругаться! И я решил – да катись оно все к шайтану! Можно думать и прикидывать сколько угодно, но правду не спрячешь – без тебя сразу стало тоскливо. А на остальных – в общем-то, плевать. Кажется, именно это называют любовью? И тогда я побежал в порт, чтобы успеть до твоего отплытия. Даже если ты сам не захочешь, я ведь могу и не навязываться, просто идти рядом, вдруг понадоблюсь – ну, к примеру, по морде кому-нибудь дать…. -Идиот, мог бы потратить пару минут и одеться, - ехидно прокомментировал Джакомо. – Представляю себе это зрелище. Полисмены, наверное, просто тебя не догнали. -Да, я быстро бегаю, - согласился Керим радостно, услышав теплые нотки в голосе темноморца. Появившиеся оттого, что до Джакомо, наконец, дошло – мама мия, да ведь они разговаривают! Просто сидят рядом и – разговаривают по душам! Как делали в последний раз – точно, в Спальнях, когда Керим прямо спросил, почему это Джакомо без особых проблем отдался берберу, хотя так возмущался по поводу калифа? Либо сегодня небо сдвинулось со своего места, либо этот тип с физиономией отъевшегося кота действительно сидит здесь не просто потому, что ему некуда пойти (мог бы остаться у сэра Хьюго и всю жизнь как сыр в масле кататься) или нечем заняться. Но и Джакомо не собирался сдаваться так быстро. -Хорошо. Значит, ты не был уверен, что я останусь с тобой, и присматривал сэра Хьюго в качестве замены? Во-первых, само по себе гнусно – нельзя так нагло использовать людей, особенно, если они что-то к тебе чувствуют. Во-вторых – ну и почему я теперь должен тебе верить? -А я что, виноват, если всем нравлюсь? – парировал Керим. - Но знаешь, что я тебе скажу? Ты вспомни, сколько девчонок на свадьбе приглашали тебя танцевать? -Пять или шесть, не помню. Это ты к чему? – насторожился Джакомо. -К тому, что ты – тоже всем нравишься. Зита, Харрум Султан, даже эта дикая кошка Вик… Сдается мне, это я должен беспокоиться, чтобы тебя не увела какая-нибудь девчонка из тех, что вечно к тебе липнут, - заявил Керим. Джакомо польщено фыркнул: -Не надо переворачивать все с ног на голову. К слову, ты так и не сказал мне, что случилось с твоим дядей Махмедом? Я, между прочим, волновался, ты был, мягко говоря, не в себе… -Да ладно, неприятно и рассказывать, - махнул рукой Керим. – Глупо получилось, честное слово. Мы нашли сокровищницу калифа. Я-то не мог ничего сделать, даже карту подобрать, а вот дядя, раз он телохранитель, имел полное право ходить, где захочет. Кроме Розового дворца, конечно. Вот только ты был прав, а я – был упрямым ослом. В сокровищнице оказались ловушки… В общем, дядя остался лежать на полу, ему отрезало голову, и теперь я даже не могу сказать ему, какой я осел. И бежать из-за меня пришлось быстро, наше счастье, что успели. Да, радость, ты мне тоже кое-чего не рассказал. Я поверил тебе на слово, а все-таки - почему нас не искали с демонами? Как-то странно. Похоже, старина Зааль не очень-то хочет видеть нас обратно… -Ну… не ты же один можешь быть идиотом, - Джакомо смущенно улыбнулся. – Мне даже признаваться стыдно - помнишь, перед побегом я искал рукопись? А заодно – нашел лампу с джинном. И вспомнил - он говорил про три желания, а я загадывал - всего два. Вот на плантациях и загадал, пока все друг с другом ссорились. Если бы я только вспомнил раньше – не было бы таких сложностей!... Под мрачным взглядом темноморца Керим смеялся - минут пятнадцать, не меньше. А потом как-то само собой получилось, что бербер крепко и даже болезненно удерживал талию Джакомо, не давая тому двинуться с места, вылизывая шею и упрямый подбородок, покусывая мочки ушей и пробуя губами нежную кожу висков, пока Джакомо, наконец, не взмолился о продолжении банкета - хриплым и полным возбужденного ликования голосом. Корабль подкидывало на волнах, где-то на палубе отчаянно ругались матросы, в каюте сгустилась духота, и пахло потом, тела обоих покрывала влажная испарина, но, в общем-то, им было на это – глубоко наплевать… И только позже, когда бербер, по своему обыкновению, отвернулся к стене, чтобы продолжить полуденную фиесту, Джакомо вдруг засмеялся – сперва сипло, еще не отошедшим от бурных стонов голосом, потом - все громче и жизнерадостнее. А отсмеявшись, ткнул Керима в бок и ехидно спросил: -Радость, а вот объясни мне еще одну вещь. Почему у тебя задница зеленая? Это что-то символизирует или какая-то бхаратская традиция? -А калиф ее знает. Между прочим, я на нее кучу краски угрохал… - сонно пробурчал Керим, окончательно закрыл глаза и разбудить его после этой заключительной реплики, могло бы, наверное, только уничтожение всего мира разозлившимися Богами… Через несколько дней Джакомо с гордостью показал на крышу небольшого, увитого плющом дома с аккуратным садом, которых по лионскому Ситэ разбросано – неимоверное множество. Однако для темноморца данная крыша имела совершенно особое значение. -Это мой дом. Сейчас я познакомлю тебя с Софи. -А ты уверен, что все будет в порядке? – усомнился Керим, одетый в матросскую блузу и серые холщовые брюки – единственное, что они сумели достать на корабле. – Помнишь, что случилось, когда Родриго вернулся домой? -Нашел с чем сравнивать! - только засмеялся Джакомо. После проведенных на корабле дней, когда они так ни разу и не показались из каюты, ему хотелось верить только в самое лучшее. – Наваррцы – бешеный народ. А жена у меня – умная. -Если такая же умная, как ты, - это еще страшнее, - то ли тонко польстил, то ли зарезал правду-матку в глаза Керим, и Джакомо, махнув рукой, принялся дергать за веревочку от дверного звонка. Дверь ему открыла Софи – впрочем, таких излишеств, как дворецкий, у них никогда и не наблюдалось. Радостно охнув и даже забыв потушить тонкую женскую сигарету, она бросилась прямо в объятия блудного мужа. Керим молча мялся возле калитки, пока у этих двоих хватало сил, чтобы наобниматься и наговорить друг другу всяческих комплиментов. -Ты стал выглядеть мужественней, - заявила Софи, когда они уже выдохлись и просто стояли друг напротив друга, и в ее голосе вдруг промелькнуло что-то вроде мимолетного сожаления. На которое Джакомо не обратил внимания: -А ты ничуть не изменилась, красивая, как мадонна! А где девочки? Почему меня до сих пор не смели с лица земли? - Они у Поля, - Софи сунула в рот кончик сигареты и быстро затянулась. Так, как курят женщины – коротко и нервно. Эта привычка – была единственным, что могло выдать Софи, когда она злилась или волновалась. В остальном, она была такая же, как всегда - высокая, ухоженная и уверенная в себе. –Если быть точнее с терминами – у Поля Энглероша, - подумав, добавила Софи. -Почему у Поля? – расстроился Джакомо. – Когда я смогу их увидеть? -В любой момент, я свяжусь с ним, и он привезет их обратно, - Софи серьезно посмотрела на мужа. – Я хотела оставить на вечер, но честнее будет, наверное, сказать сразу. Я никого не собиралась обманывать. Но тебя не было так давно, и все считали, что ты умер, мне постоянно сочувствовали, и Поль тоже, он – такая чувствительная натура… В общем, мы с Полем как-то сошлись. Выражаясь формально – он мой любовник. Мне кажется, я его люблю. По-настоящему, понимаешь? Если ты оскорблен – мы можем развестись, я не стану обижаться. Джакомо молчал, словно заново увидев нервно курящую жену. Он просто стоял все там же, на пороге собственного дома, и смотрел в серые глаза, всегда сохранявшие спокойное выражение, а сейчас – настороженные и даже слегка испуганные. Смотрел – и не понимал: как же так, Поль Энглерош – вечное трепло, его коллега, который пользуется популярностью у студентов, но представляет собой полный ноль в науке? Поль Энглерош – человек, который поражает своей броской красотой, но никогда не научится любить? А он? Он сам – научился? Или это наука, которую никто не постигнет в совершенстве? В любом случае, Софи сделала свой выбор – истинно женский, странный, но – ее собственный. Улыбка тронула уголки губ темноморца – еще год назад он бы не преминул разобраться во всех аспектах этого сложного и запутанного дела, подключил бы гордость и самомнение, разбередил бы старые комплексы и долго еще потом мусолил верную мысль: почему Софи вообще вышла за него замуж? Уж не потому ли, что для женщины, которая вопреки традициям хочет стать адвокатом, лучший способ добиться этого – стать женой племянника известного на весь Лион мафиозо?.... Софи ни разу не подвела его. Она не предавала. Она была рядом тогда, когда была нужна и сыграла роль до конца, опекая его с заботливостью любящей матери. Она была хорошим семейным тылом. Она вела себя так – как должны вести себя настоящие друзья. Возможно, в этом – решение задачи. Может быть, их ждет впереди еще много-много счастливых дней, проведенных в большом теплом доме, когда за одним столом собирается по-темноморски огромная семья. И пусть вечное трепло Поль несет свои байки, Софи молча улыбается с серьезным видом, просчитывая в уме шахматные ходы для завтрашнего дела, Керим дымит своими сигарами в потолок, вытянув под столом длинные ноги в сапогах, дочки играют с котятами, а он, Джакомо, слушая Поля, постепенно заводится и прикидывает ответную речь своему университетскому оппоненту…. Если даже это слишком хорошо, чтобы быть правдой – почему бы, черт возьми, просто не попробовать. И плевать, что там скажут люди! Джакомо смотрел в настороженные серые глаза, и в его душе рождалось новое чувство – чувство того, что мир создан справедливо сам по себе. Если мы любим человека таким, какой он есть, почему бы нам, черт возьми, не полюбить так же и весь мир? Это трудно. Привычная паутина словно стягивается вокруг тебя, и очень сложно – осознать, что ты сидишь внутри этой сети, а даже если осознал - научится любить там, где ты ненавидел и презирал. И сделать это возможно – только если понимаешь других людей. Ну, или хотя бы пытаешься. С их чувствами и решениями, иногда – не слишком-то правильными. С маленькими выборами, которые приходится делать каждый день. И надо же было такому случиться, что он – взрослый, умный и образованный человек, долгое время этого просто не осознавал! А научил его - один невероятный рыжий парень, который не умеет читать, зато неплохо стреляет. Парень, который просто есть – и любит его, Джакомо, своей особенной любовью, полагающейся на чутье, а не на трезвый расчет. А чутье – оно, в общем-то, редко кого подводит… Джакомо весело улыбнулся: -Развестись? Да ни за что, девочки еще совсем маленькие! Ох, милая, ты у меня – такая умница! Знаешь, мне тоже нужно тебе кое-что рассказать. Керим, иди сюда, чего ты там застрял!... Я вернулся в дом к Катрану только под утро – слишком уж хотелось пройтись по пустынным в этот час улицам города и посмотреть на многолюдные днем тротуары, как они меняются ночью, когда перестает светить солнце и дуть теплый ветерок, будоражащий кровь и не дающий ни на секунду остановиться. Освещенный неяркой Луной город казался призрачным – большой и неласковый, хоть и залитый светом фонарей, он словно копил силы к завтрашнему дню и жил своей собственной жизнью. Мои сапоги стучали по сырым от прошедшего вечером дождя булыжникам мостовой, ветер шуршал скатертями на пустых столиках открытых кафе, иногда меня обгоняли редкие прохожие, а в темных закоулках метались какие-то странные фигуры. Должно быть, жизнь продолжалась – кто-то дрался с кем-то на дуэли, кто-то предлагал свое тело за деньги, возможно, одинокий вампир подкарауливал свою жертву. Мне повезло – я пересек Шамбор и добрался до особняка Катрана безо всяких приключений, дыша полной грудью этим нездоровым воздухом и, в первый раз в жизни, наслаждаясь одиночеством. Под конец мне даже удалось убедить себя, что все в порядке. В конце концов, это – не первый кошмар, увиденный мною в течение жизни. И во сне, и, как ни прискорбно признавать, - наяву. Как ни странно, в особняке меня тоже никто не встречал, кроме пары-тройки рабов, которые заботливо стащили с моих плеч промокший плащ, сняли сапоги, усадили в кресло и налили горячего, аппетитно пахнущего и вызывающего ностальгию по родным местам кофе. Я задумчиво делал обжигающие глотки, развалившись на диване и вытянув ноги по направлению к камину, и бесцельно созерцал огонь, чувствуя себя невероятно усталым за прошедший день. Так, как никогда не уставал даже в моменты, когда Диван был переполнен людьми, желающими, чтобы я каким-то шайтановым образом решил все их проблемы. Торговцы хотели денег, эмиры хотели развлечений, сейиды хотели власти, обычные жители – хотели спокойствия и безбедного существования. Все хотели счастья. И никто ни разу так и не поинтересовался, чего же на самом деле хочу я. Более того, меня раньше это тоже как-то не интересовало. Мне предлагали – я брал, и любой каприз Повелителя правоверных выполнялся беспрекословно и моментально. И, честно говоря, мне было очень хорошо, пока все вдруг не изменилось. Просидев возле камина минут пятнадцать и окончательно согревшись, я время пытался понять – что же изменилось, и где – во мне либо в мире? Наверное, все-таки во мне. Всего этого стало для меня слишком много. Одиночество. Власть. Страх. Ответственность. Уничтожить бы их, как уничтожают красивые вещи – без сожаления, зная, что пройдет время, и все забудут о том, что они когда-то существовали. Так можно уничтожить даже людей – и вряд ли неверная память запомнит все имена и все лица. Я так и не смог узнать многих из тех, кого видел на стене пещеры в лабиринте собственной фантазии. В принципе, казалось бы, зачем и узнавать – но если жить без воспоминаний, в ежедневном удовольствии, не размышляя и не рассуждая, не меняясь и не решая ничего самостоятельно - то чем я буду отличаться от выросшего на ветке дерева листа? Или посаженного в клетку в королевском зоопарке белого тигра – которые, к сожалению, не выживают среди дикой природы… Меня обманывают даже мои сны. Разумеется, это слабость. Разумеется, временная. Разумеется, об этом никто не будет знать – если только не проболтается Саншу Фронтеро, видевший меня на полу в доме Индры. А Саншу - вряд ли проболтается, потому что теперь я знаю его секрет – не такой уж великий, в самый раз для такого, как он. Когда я проходил по вымокшему и загадочному в свете луны саду, мне почудились голоса из отдаленной беседки. Наверное, моим ногам было все равно, куда идти - после того, как они протопали весь лабиринт, созданный не то моей фантазией, не то – злой волей Индры, вулина из Карса. Поэтому ноги сами свернули к беседке, и целых несколько минут мой слух услаждался происходившим там сумасшедшим диалогом. Диалогом ценой в две человеческие жизни. Ну, или не совсем человеческие. Такое периодически происходит – кто-то берет и начинает разговаривать с другим, до сих пор – близким и любимым. И вот, в процессе разговора, выясняется, что оба уже не собираются делать друг друга счастливыми. А потом кто-то один из двоих, не выдерживая, уходит – со злыми глазами, со встрепанной светлой челкой над высоким лбом, решительной походкой существа, сделавшего свой выбор. И когда случайный свидетель, опять-таки случайно, заглядывает в небольшое окошко беседки, он видит то, чего не должен видеть никто – как второй участник диалога несколько секунд стоит с уставшими, потускневшими глазами, а потом – закрывает лицо руками. С такими ласковыми и профессиональными пальцами, когда они делают массаж правителю одной далекой и красивой страны. Слезы, срывающиеся с ресниц сквозь пальцы – самые настоящие. У случайного свидетеля необычное настроение. Он заходит в дом, отдается в руки рабам, которые раздевают его и усаживают возле камина с чашкой кофе в руках. Через пять минут вниз спускается Саншу Фронтеро и молча садится напротив, беря в руки вторую чашку, услужливо всунутую ему безмолвным и смуглым арием Шади. -Я знаю, ты нас застукал, - говорит баск беззаботно, но эта беззаботность - явно напускная. – Что собираешься с этим делать? -Пожалуй, расскажу Дориану, с кем он делит жилище, - насмешливо говорю я, словно заново рассматривая молодого, красивого и явно нервничающего парня напротив. – Не дергайся, я пошутил. У меня сегодня – необычное настроение. Я хочу только услышать объяснения. -Здесь нечего объяснять, - карие глаза напротив нездорово сверкают. Саншу бледнеет и хмурится – должно быть, ему не очень-то нравится, когда припирают к стенке. – Я уже все сказал – и тебе, и ему. В нашей стране быть мараконом считается позором. Если об этом кто-нибудь узнает – я больше не смогу вернуться в родной город, не смогу посмотреть в глаза своим знакомым, от меня, боюсь, отвернется, даже сестра. -Не говори за других, - Флора, появляется из двери, ведущей на женскую часть дома с корзинкой в руках. – Я-то, признаться, думала, у тебя хватит совести оставаться мужчиной, несмотря на подарки и лесть! Но раз ты все-таки умудрился лечь с ним в одну постель, мне, видимо, остается с этим смириться. Ну, а если уж он всерьез намерен терпеть тебя с собою рядом – может, оно и к лучшему. Поверь мне, таких найдется не слишком много - ты невыносим, как… как настоящее животное! Словом, ты опять совершаешь ошибку, братец. Я с интересом смотрю на нее – либо в этом доме у стен имеются уши, либо кто-то знает больше, чем показывает. Кажется, Саншу думает что-то в этом роде, а потом зло сужает глаза. -Приблизительно такую же, какую ты сделала, выйдя замуж за Катрана! - вспыхивает молодой баск. Флора странно смотрит на него, словно сомневаясь в умственных способностях брата, садится в кресло, укрытое пушистыми шкурами, и вытаскивает из корзинки вязание. -Я люблю своего мужа, сколько тебе повторять? - поясняет она, и в комнате вдруг наступает почти зловещая тишина. Только потрескивают в камине дрова, слышится перестук капель за окном, шуршит вязание в умелых руках Флоры. Подняв голову от фарфоровой чашки, я ловлю на себе мрачный взгляд Саншу. -Вы оба ничего не понимаете, - сердито заявляет баск, настороженно смотря на нас по очереди. – По-вашему, я должен позволить ему сделать из меня красивую игрушку? Запереть в каком-нибудь гареме? Или, еще хуже, - в один прекрасный момент они оба свалят отсюда, а мы с тобой, сестренка, останемся одни? Так ты себе представляешь наше будущее? -Ты сам знаешь, что говоришь чушь, - упрямо прерывает Флора, заметно хмурясь -Нет уж, давай смотреть правде в глаза! - Саншу вскакивает, видимо, уже не будучи в силах усидеть на месте. Его движения – быстрые и плавные повадки барса. Движения его сестры – удовлетворенная мягкость прирученной хищницы. Я прекрасно понимаю Катрана и того, кто остался в беседке – с таким же успехом я могу представить себе двух порыкивающих друг на друга животных. Это забавно. Но Саншу Фронтеро, кажется, думает иначе: -У Катрана, кроме тебя, несколько жен. Если даже он возьмет тебя с собой – кем ты станешь для него там? Ну, хорошо-хорошо, предположим, сейчас тебе все равно, когда ты влюбляешься – становишься как… как весенняя кошка! Но я еще не забыл, что родился в Баскии! Баски живут, чтобы побеждать. Надо ловить удачу. Те, у кого получилось – сейчас имеют карьеру, власть, деньги и нормальные семьи! Как я смогу добиться этого, если буду заперт в одном и том же месте, с одним и тем же человеком? Это – не то, для чего я был рожден! Мне придется отказаться – потому что я не могу быть никем, кроме баска! Я пристально смотрю на Саншу. В его словах мне слышатся странные отзвуки – вроде бы так когда-то говорил себе я. Вроде бы это было не так давно. Вроде бы – не раз… -И кстати, сестренка, можешь меня поздравить, я женюсь, - уже спокойно добавляет баск, снова садясь на диван. -Если не на нем, то – на ком тогда? – не без ехидцы спрашивает занятая носочками для будущего малыша Флора. Саншу мягко улыбается: -Ее зовут Диана Де Арбени, и она – единственная наследница графа Де Арбени. В общем, прекрасная партия. Кстати, Зааль, это тебе надо сказать спасибо – я воспользовался твоим советом. Просто прижал – ну, и сам понимаешь. И теперь мы с ней прекрасно поладили. Она – хорошая девочка, хоть и бунтует против родителей…Разве это не говорит о том, что мне – все еще везет? -Ты бросишь его ради своих амбиций? Чтобы быть, как все? Знаешь, он, наверное, все еще сидит в беседке. И, возможно, плачет, - подсказываю я. Саншу на секунду опускает голову. -Значит, он не мужчина. Мужчина может напиться, но он не должен плакать, - надменно заявляет баск и поднимает ресницы. В его глазах стоят слезы. Он залпом допивает свою порцию кофе и резко выходит из дверей, не прощаясь. Я задумчиво смотрю ему вслед: -Он пошел к нему? -Вряд ли, - отвечает Флора. – Вы не знаете, какой он гордый. -Он больше не вернется? – настороженно допытываюсь я. -Ну почему же? Конечно, вернется, - Флора снисходительно улыбается. – Отойдет, проголодается, наплюет на свою гордость – и вернется. Может быть, действительно женится, но вряд ли – надолго... Если его станут терпеливо ждать – думаю, рано или поздно, получат. Я киваю. Значит, вот оно как. Пока я знакомлюсь с собственными страхами в лицо, здороваюсь с ними за руку, веду светские диалоги: «Салам, вы – должно быть, страх смерти. Ах, вы знаете, я так вас боюсь!», кое-кто сохраняет вполне трезвый и оптимистичный взгляд на вещи. -Флора, ты знаешь, для чего живешь? – спрашиваю я у беременной женщины. Она пожимает плечами, не отрываясь от вязания: -У женщин с этим проще. У нас всегда есть выход в бессмертие, - она убирает руку от спиц, кладет ее на живот и спокойно смотрит на меня. Ее карие раскосые глаза словно излучают тепло. – У вас, кажется, тоже есть некто очень любимый? -Ну да, - я с содроганием вспоминаю циничный и жестокий прищур того существа, которое я обнаружил вместо моего котенка в лабиринте. Усилием воли отгоняю это жуткое воспоминание. - Точно, есть. -Так займитесь им, чего вы ждете? Иногда тем, кто любит, нужен всего лишь кусочек тепла, - говорит баскийка, и в ее голосе проскальзывает усталая грусть. Я начинаю думать, что в словах Саншу тоже есть правда - в конце концов, я хорошо знаю Катрана Эль-Минья. Он не очень-то отличается от других эмиров, разве что удачливей в торговле. А Флора продолжает: - Я всю жизнь росла рядом с братом и его друзьями. И мне всегда было удивительно – какая дребедень на уме у мужчин! Если любит женщина – она делает это без оглядки на обстоятельства. Все на свете – неважно, если любишь, разве нет? -А знаешь, похоже, так оно и есть, - усмехаюсь я. Последние остатки грусти растворяются в глотках уже остывшего кофе. Цини. Ласковый, совсем не похожий на то страшное и странное существо. Наверное, Тапи – прав, и когда-нибудь я действительно найду ответ. Может быть, права Флора - и ответа искать не надо. А может быть, я так и останусь блуждать по своим лабиринтам в полном одиночестве, шарахаясь от каждой тени. В любом случае, у меня есть нечто, чего у меня уже никто не отнимет. Просто - не сможет. Я – не отдам. Потому, что не такой упрямый ишак, как некоторые, и не собираюсь отказываться от того, без чего вряд ли смогу быть хоть немного счастливым. Я вошел в небольшой домик для гостей между кустов роз, на ходу распутывая завязки шелковой рубашки. Открыл рот, чтобы позвать моего малыша, но осекся: котенок лежал, свернувшись в уютный клубочек, подтянув к подбородку согнутые в коленях длинные стройные ноги и обхватив их изящными руками. И особенно трогательно - свисал с кровати черный хвост. Я восторженно покачал головой – какая у моего возлюбленного удивительно мирная поза! Что бы там ни случилось, я постараюсь, чтобы так было - как можно дольше. Должно быть, котенок задумался и не слышал моего прихода. Я прикрыл окно – на подоконнике уже образовалось небольшое море. Разделся, думая о предстоящем возвращении в Бхарат - кажется, здесь я уже увидел все, что мне было нужно. Да и, честно говоря, Лион не произвел на меня должного впечатления – если бы не Индра, боюсь, мне бы наскучило здесь еще раньше. К счастью, вулин из Карса вовсе не была намерена меня убивать. Наверное, она просто решила показать, кто в этом мире хозяин. Жестокая, безжалостная и умная – как почти все женщины. К ...
Соня Сэш: ... тому же – хладнокровный убийца. Если обнаружу хоть одну такую тварь в моем государстве – прикончу на месте, на этот раз – безо всяких сожалений… Стараясь ступать неслышно, я подкрался к кровати и с блаженством растянулся рядом. Оглядел красиво изогнутое, спрятавшееся между льняных подушек тело Цини, не сдержал влюбленной улыбки и, чтобы подразнить, прикоснулся губами к кончику покрытого нежнейшими волосками уха… Сразу почувствовав, какое оно холодное и безжизненное. С застывшим на уровне шейных позвонков знанием – не в первый раз вижу трупы - я резко перевернул котенка, и безвольно свесившиеся ладони убедили меня в необратимом. Взгляд изумрудных глаз был застывшим и – тоже безжизненным. Казалось, во всем этом теле не осталось ни капли жизни. Где-то в районе сердца сразу стало очень холодно и пусто. Как если бы туда, наконец, вползло то самое одиночество, о котором я так много сегодня рассуждал. Один раз я его убил – там, в лабиринте. Как я мог убить его снова? Что, ради Великого Эля, я сделал не так?... На сей раз, я нашел ответ очень быстро. На все попытки растормошить Цини не реагировал никак, только болтался по полу его длиннющий хвост, а на шее – виднелись две маленькие аккуратные дырочки, из каждой – выступило чуть-чуть голубой крови и застыло, как слюда на камне или смола на могучем стволе кедра. Индра покинула Лион сегодня днем. Значит, она все-таки успела – пока я, попав в ловушку по собственной глупости, уже отчаялся найти из нее выход, и все это была – хитрая стратегия. Значит, она вовсе не играла со мной – кто кого переиграет, женщина против мужчины, официальный правитель против неофициального. А с паучьей скрупулезностью реализовывала тщательно продуманный план. Она сама признавалась, что кровь демонов – большая редкость, должно быть, не каждый демон даст захватить себя врасплох. Не каждый. Только такой наивный и верящий в сказки, как Цини. Та тварь из лабиринта, наверняка, сумела бы избежать опасности и дать достойный отпор. Честное слово, уже и не знаю, что лучше… На секунду меня посетила абсурдная мысль: а что, если все это – только продолжение иллюзии? Мысль принесла облегчение и испугала одновременно. Мои губы импульсивно шевельнулись, вызывая хоть кого-нибудь, кто мог бы вырвать меня из этого кошмарного сна. Когда появился Тануки, я осторожно сжимал мертвого котенка в объятиях, а мои скулы были мокрыми от сорвавшихся с глаз в тот первый, самый страшный момент слез. Но теперь я уже был спокоен и собран – я знал, что мне делать, и точно знал, что сделаю это. Если смог Тануки и без малейших сомнений сделал Анвар, то почему не могу и я? Другое дело, что они рисковали только своими маленькими жизнями, а мне придется рискнуть - жизнями сотен тысяч людей. И возможно, из-за моих действий что-то изменится в небесном механизме – я не мог без содрогания вспоминать, как видел в лабиринте падение Эль-Рийяда. Не одно поколение калифов жертвовало всем – свободой, совестью, моралью и человеческими чувствами, ради того, чтобы этого не случилось. Вся моя страна может пострадать только из-за того, что сейчас у меня разрывается сердце. Если вы думаете, что я колебался дольше пары секунд – то ошибаетесь. Что мне толку от целой страны, если рядом нет Цини? И мне не впервой прикрываться другими людьми для решения собственных проблем. Они сами научили меня этому. Все мое шайтаново государство. Первое, что я узнал, став калифом – это как быть жестоким и как плевать на всех, кроме себя. Весьма полезные умения, следует заметить. Я поворачиваюсь к Тануки. Кажется, демон ошарашен не меньше меня. На моих ресницах еще не высохли слезы, но голос поражает схожестью с тем, которым обычно говорит Стефан Ветка. -Тануки, позови Катрана, - ледяным тоном говорю я. – Передай, чтобы приготовил все необходимое для поездки в Блуа. Я собираюсь нанести официальный визит королю Филиппу. Думаю, мы найдем общие темы для разговора. Демон смотрит на меня, кидает непонятный взгляд на обмякшего в моих руках Цини, молча кивает и растворяется в воздухе, усыпая весь пол мелкой, надоевшей до коликов в желудке фиолетовой пыльцой. Конец шестой сказки.
полная версия страницы