Форум » Общий раздел » Heroes: "Воображаемый друг", Клод/Беннет, перевод, R » Ответить

Heroes: "Воображаемый друг", Клод/Беннет, перевод, R

Тави: Название: Воображаемый друг Фандом: сериал "Герои" ("Heroes") Пейринг: Клод/Беннет Рейтинг: R Спойлеры: к серии "Company Man" (1.17) Автор: fantasticpants Перевод: Тави Бета: Суси-нуар Разрешение на перевод: получено Содержание: В лоб врезается ствол пистолета, прохладный и жесткий. В нем есть даже что-то дружелюбное. Примечание: герои фика упоминают категории и фразы из теле-шоу "Jeopardy", российским аналогом которого является программа "Своя игра". Суть игры состоит в ответах на вопросы, рассортированные по категориям и ранжированные по стоимости. Категорию и номинал вопроса игрок выбирает сам. Например, правильно ответив на вопрос из категории, допустим, "Города мира" за 100 долларов, участник получает соответствующую сумму на свой игровой счет. Однако несколько раз за игру случаются выпадения так называемых вопросов-аукционов, когда игрок должен, используя уже заработанные деньги, сделать ставки (не меньше номинала вопроса). Ведущим данного шоу в США является Алекс Требек. Само слово "Jeopardy" переводится как "Равные шансы".

Ответов - 17

Тави: Он стоит на коленях. Не слишком удобно, но на данный момент наиболее уместно. В лоб врезается ствол пистолета, прохладный и жесткий. В нем есть даже что-то дружелюбное. Он слышит, как учащается сердцебиение – далекие раскаты грома в ушах возвращают почти утерянное осознание собственного физического существования. Он прерывисто вздыхает – осторожно, чтобы не нарушить хрупкий баланс металла и кожи. – Это конец? Клод долго смотрит на него безо всякого выражения, пока на лице его не появляется широкая улыбка. – Только начало, дружище. *** Он не в силах вздохнуть. Не в силах шевельнуться. Господи. Клод глядит на него, в легком беспокойстве приподняв бровь. – Что-то не так? Ему не хватает кислорода, он не может произнести ни слова. Не то, чтобы слова ему очень помогли. В груди что-то неистово скребется, раздирая легкие в темную, маслянистую массу. Глаза начинают болеть и слезиться, но зрение по-прежнему идеально. Он не хочет смотреть, и все же не в силах отвести взгляд. Он погружается в этот транс, он пойман в невидимую мышеловку. – Ты... – наконец получается у него выговорить. – Ты ведь умер. Лицо его напарника – бывшего напарника – искажается, являя мрачную, кривую ухмылку. – И кто же в этом виноват? Он сглатывает. Чувствует, как горечь спускается по гортани – обжигающая и яростная, словно тупой нож, врезающийся в сплетение старых шрамов, вскрывая их медленно, дюйм за дюймом. Чтобы знать наверняка, что он ощущает каждую секунду. – Мне пришлось. Ты не оставил мне выбора. Чем больше он это повторяет, тем меньше верит сам. Самообман всегда дается проще при отсутствии свидетелей. И практически невозможен, когда ты лицом к лицу с потерпевшей стороной. Клод склоняется над ним, и тени заходятся в искаженном, безумном танце на его бледном лице. Он пахнет затхлой гнилой землей. Порохом и кровью. Но, что самое ужасное... Он все еще пахнет самим собой. – Как же я мог забыть? – сарказм остер и жесток, входит под кожу с точностью пыточного орудия, хирургического инструмента. – Ты же всегда следуешь методическим указаниям. Всегда делаешь то, что тебе говорят. Ты у нас примерный бой-скаут. Рука Клода ложится на внутреннюю сторону его бедра, и он вздрагивает от этого прикосновения. Пальцы – такие, черт побери, холодные – надавливают сильно, требовательно. Он пытается вздохнуть, но взгляд Клода – льдистый, невероятно прозрачный и голубой – намертво сцепился с его собственным, и внутренности болезненно сжимаются. – Не надо так расстраиваться. Ты ведь просто действовал в интересах Компании, – в его голосе звучат нотки неуловимого презрения и притворного ободрения. Сама язвительность. – Кто станет тебя винить? Грязные ногти медленно царапают его кожу – Клод ведет рукою вверх, выманивая из него отчаянный стон. Большой палец прижимается к его нижней губе, когда Клод оказывается с ним лицом к лицу. – Из тебя вышла чудесная ручная собачонка, Беннет. Они близко, так близко, что взгляд непроизвольно опускается на голую грудь Клода. На него смотрят незалеченные огнестрельные раны - коктейль из чувства вины и засохшей крови. Он закрывает глаза, жалея, что веки нельзя прибить гвоздями, и давится всхлипом. Он все еще не открывает глаз, когда Клод скользит по его шее – разве призраки могут дышать? Вздрагивает, когда он проводит рукой по его коже – сначала дразня, затем со все возрастающей грубостью, и начинает казаться, что иллюзорная боль смешалась с иллюзорным удовольствием, острым и лишающим дара речи. И, Боже – какая-то его часть все еще жаждет этих прикосновений. Ему некуда бежать, негде спрятаться. Клод знает его досконально. Знает все его слабости, все изъяны и трещины, и все точки, на которые можно давить. Против него нет никакой защиты. Сейчас Клод просто играет с ним, влечет к себе и отталкивает, и каждое движение обжигает, прожигает насквозь, тянет за собой все ближе и ближе к забвению. Это неправильно, ненормально, это не может – не должно – происходить, а становится темнее, теплее, и кажется, будто он тонет, и ему нужно все это остановить, сейчас, прежде чем... – Прошу, не надо, – просьба гибнет на дне гортани, когда язык Клода касается его губ, беспощадный и требовательный. Он на самом краю обрыва, и его вот-вот столкнут в бездну, но ловить его там будет некому. Это не может продолжаться больше ни минуты. Он не может этого допустить. Он открывает глаза, добавляет в голос решимости – ее немного, но достаточно, чтобы разбить поцелуй. – Хватит. И Клод прекращает. Никаких возражений. Всего лишь ухмылка, которая могла бы показаться игривой, не будь она такой чертовски едкой. Клод бесследно растворяется в тот же миг, словно и не было его – гложущего миража – и он остается наедине с пустотой. Пустота да боль – такая глубокая, что врезается в самую душу. Хочется кричать, но даже шепотом он не может произнести ни слова. Все вокруг мертво, и как бы ему хотелось тоже оказаться мертвым. Он просыпается от холодной, давящей тишины. А еще – от стука собственного сердца. Словно эхо далекого выстрела. Он не решается шелохнуться, раз за разом осматривая комнату и задерживая взгляд на тенях, которые кажутся необычно длинными. Никаких призраков. Еще через несколько секунд он вспоминает, что нужно дышать. Он покрыт потом, простыни липнут к коже с раздражающим пристрастием. Ровное, спокойное дыхание лежащей рядом Сандры становится надежным оплотом равновесия, восстанавливая его, казалось бы, напрочь потерянную связь с реальностью. Он смотрит на электронные часы: двадцать минут четвертого. Двадцать одна. Двадцать две. Он садится, убедившись, что не нарушает тишину. У него было более чем достаточно практики в этом деле. Если бы он был способен каким-то образом вычеркнуть сон из своего ежедневного распорядка, он сделал бы это, не колеблясь. Впрочем, если быть до конца честным, если так пойдет и дальше, он от этого недалек. Он направляется в ванную, остановившись по пути, чтобы проверить Клэр и Лайла – отработанная последовательность действий, своеобразный ночной дозор. Он склоняется над раковиной, не обращая внимания на легкую дрожь в руках, и пытается найти рациональное объяснение тому, что кожа горит, даже не смотря на то, что он все еще чувствует себя заледеневшим изнутри. Он плещет воду в лицо, болезненная обостренность чувств постепенно сменяется простым и привычным оцепенением. Наклонившись вперед, он упирается лбом в зеркало. Дыхание ложится на его поверхность – тяжелое и горячее, – размазывая отражение мутной кляксой. Порой он задается мыслью, а настоящее ли это его отражение. А иногда думает, что лучше бы его и вовсе не было. Он так ни разу и не спросил у Клода – проще ли спрятаться от самого себя, когда ты невидим? Не то, чтобы это было важно. В последнее время он слишком часто уподобляется лабораторной крысе, снующей по лабиринтам предположений. Возможно, слепота была бы более уместна. Он постепенно прекращает думать. Просто ощущает кожей, что стекло – холодное, и находит слабое удовольствие в этом простом, приносящем спокойствие ощущении. Он позволяет времени течь медленно, постепенно растворяясь, и ему уже почти удается забыть, где он находится. Кем он является. Что он натворил. Потом возвращается ясность – неверная, балансирующая на грани его сознания. Он встречает в зеркале свой взгляд, одними губами произносит слова, которые никогда не скажет вслух и наблюдает за тем, как его размытое отражение проделывает то же самое. Это своеобразный ритуал, но он необходим. Он не может сказать, для чего именно. Именно это и делает его ритуалом. На эту ночь с ритуалами покончено. Он закрывает глаза... И замирает, когда на долю секунды ощущает дыхание у своего затылка. Но это просто сквозняк. Два года, три месяца, семнадцать дней. Он никогда не уходит.

Тави: *** Два дня спустя выстрелы все еще звучат в ушах. Он не спал с тех пор как... с тех самых пор. Сандра на кухне, готовит ужин. Но его ощущения притупились, и единственный запах, который он чует – это запах воздуха на мосту. Запах выхлопных газов. И других... менее приятных вещей. Ему так и не удалось вызвать аппетит вчера, и он очень сомневается, что сумеет сегодня. Но он будет изображать нормальность. Выдалась тяжелая неделя на работе. Сандра поймет. Она всегда понимает. Он откидывается на спинку дивана, в то время как телевизор несет привычную чушь, и переключает каналы до тех пор, пока не находит что-то совершенно нейтральное. «Jeopardy» Это должно сработать. Достаточно, чтобы оставаться в сознании, равно как и быть уверенным в том, что некоторые мысли находятся в глубоком нокауте. Но вот выбрана такая категория, насчет которой он до конца не уверен. «Всеобщее благо», вопрос на пятьсот долларов. Алекс Требек обращает внимательный взгляд на камеру. «Ваша ставка?» Он терпеливо ждет, но, кажется, никто не собирается отвечать. Проходит несколько мгновений, прежде чем он понимает, что вопрос адресован ему. Что за?.. – Я бы выбирал «Величайших Злодеев ХХ века» за две сотни. Голос будничный, даже расслабленный – но кровь мгновенно холодеет, парализуя тело. Когда он, наконец, заставляет себя что-либо предпринять, он оборачивается и видит Клода, сидящего – нет, практически развалившегося на диване рядом с ним, глядящего на него с едва заметным интересом. Это невозможно. Этого не может быть. Он ведь видел... Пытаясь мыслить трезво и ощущая приближение паники, он оценивает свои шансы добраться до пистолета, прежде чем его остановят. Это в лучшем случае. Вместо этого он тянется за телефоном, но что-то останавливает его и номер он не набирает – постепенно закрадывается понимание. Клод фыркает. – И кому ты думал звонить? – Ты не можешь... – он слепо спотыкается о слова, о мечущиеся мысли и эмоции – Не можешь... – жалкие попытки выражаться связно сводятся на нет, когда взгляд его скользит вниз – и он видит раны. Его накрывает мощным приступом тошноты, и приходится схватиться за край дивана, чтобы держаться ровно. – В чем дело? Никогда не слышал о привидениях? – посмеивается Клод. – Надо же. Да в твоем образовании полно пробелов. И что, мамочка никогда не говорила тебе, что стрелять в друзей некрасиво? Он не в силах собраться для ответа. Господи, да он даже не в силах начать дышать. Клод не придает особого значения отсутствию реакции. Сказать по правде, он кажется совершенно апатичным. – Кстати, – Клод склоняется к самому его уху, и он бы отпрянул, вот только будь он в состоянии двинуться. – Как там Клэр? Сознание возвращается мгновенно. Он чувствует себя так, словно только что пережил сердечный приступ. Боже. Клэр! А что если с ней что-то случилось? Что если – он не осмеливается продолжить эту мысль, со всех ног бросается искать ее по дому, чтобы в итоге найти ее в детской, занимающейся постановкой своей собственной мыльной оперы, с плюшевыми медведями в самых что ни на есть главных ролях. Она улыбается ему до ушей, и после некоторых мгновений замешательства он позволяет себе слабо улыбнуться в ответ. Два дня. Просто нервы, вот и все. Просто нервы. Все это пройдет после хорошего ночного сна. *** Уж в чем в отношении Компании можно быть уверенным – так это в том, что независимо от того, сколько лет своей жизни ты ей посвятил, или насколько высокого уровня ты сотрудник – бумажная волокита неизбежна. Он продирается сквозь, казалось бы, бесконечную кипу бумаг, когда на стол падает тень и безо всякого предупреждения материализуется Клод. Он вскакивает со стула – дурная карикатура на сцену их знакомства. И даже удовольствие Клода от подобной его реакции кажется более мрачным. И каким-то нездоровым. – Бу, – бесстрастно заявляет он. – Дружелюбное корпоративное привидение к вашим услугам. – Ты не привидение. – Ах, вот как. Кто сказал? – Привидений не бывает, – настаивает он, хватаясь за тающее ощущение реальности. – А невидимые люди – очень даже, – возражает Клод. – В прочем, как знать? Сейчас это, наверное, вымирающий вид. Твоими-то стараниями. – Ты сам был виноват. Он не собирается играть в эту игру. Ему не нужно оправдываться. – Это была твоя собственная вина. – Точно. Я выстрелил в себя три раза. Затем скинул себя с моста, для верности. Изобретательный метод самоубийства, я бы сказал. И ведь я даже успел проделать несколько акробатических кувырков, пока летел вниз. – Ты знал правила. Выражение лица Клода искажается, мгновенно становясь жестоким и циничным. – О, разумеется. Правила! Ты ведь любишь свои драгоценнейшие правила, да, Беннет? – он наклоняется, хватая его за подбородок. – Насколько же проще жить, когда не приходится самому думать. Он сглатывает – проклятые рефлекс – не в силах отвести взгляда. Лицо горит, и он хочет отодвинуться, но Клод его удерживает – не столько физической силой, сколько силой мысли. – Не волнуйся. На самом деле способность думать переоценивают. В самом деле, к чему думать, если можно слепо следовать распоряжениям? В дверь стучат, и Клод исчезает. Через миг, не ожидая приглашения, входит Томпсон, приближаясь к нему с выражением фальшивой приветливости. – Все в порядке, Беннет? Какой-то ты несчастный. Он выдавливает из себя неубедительный кивок – на вербальные ответы он сейчас способен еще меньше. А Томпсон ни с того, ни с сего кладет руку ему на плечо, и его пробивает дрожь, хотя он не совсем понимает, почему. – Почему бы тебе не взять отпуск? Свозил бы куда-нибудь Сандру и ребят, сам бы немного отдохнул. Мне кажется, на тебя свалилось чересчур много... – он делает паузу, и в выражении его лица начинает угадываться улыбка, – ... невидимых проблем. В этот момент он ненавидит Томпсона. – Пожалуй, так и сделаю, – без колебаний отвечает он, и призывает все свое самообладание, чтобы не стереть самодовольную ухмылку с лица начальника. Три месяца, тринадцать дней. Он начинает подозревать у себя посттравматический стресс. Он уверен, что Клод углядел бы в этом иронию. А он ее здесь не видит. *** – Скучал без меня? Мрачная ухмылка Клода – единственное светлое пятно в темной комнате мотеля – придает ему что-то неуловимо чеширское. – Не то, чтоб очень, – отвечает он и практически верит своей собственной лжи. – Парень, меня ведь так и обидеть можно, – предупреждает Клод, балансируя на шаткой грани между игривостью и опасностью. – Поверь мне, зря ты так. Одно пугающе кошачье движение – и Клод оказывается рядом с ним, так близко, что их губы почти соприкасаются. Он чувствует, как кожу жжет и покалывает, как быстро выступает пот. Он задерживает дыхание, чтобы не дать волю непрошенным ощущениям. Клод улыбается, медленно облизывает губы. И то, что начиналось с лихорадочной дрожи по всему телу, сосредотачивается где-то в паху. – Ну-ну. И он остается в одиночестве. Его напарник – тот, что вовсе не мертв и вовсе не ублюдок – находится в соседнем номере. Общих номеров у них не бывает. Все что у них есть общего – это, например, доверие. Даже в какой-то степени понимание. Однако они не друзья. И никогда ими не будут. Они – именно то, чем и должны быть напарники. Ни больше, ни меньше. Так лучше. Меньше осложнений. Меньше вероятность опасных привязанностей. Скучал без меня? Черт бы его побрал. Он зарывается головой в подушку. Тоскливо пищат комары – под стать безбожно жаркой ночи. Особо не раздумывая, он скользит рукой под резинку трусов, устанавливает спокойный ритм – его дыхание вскоре становится резким и рваным, тело молит об освобождении, которого его разум предложить не в состоянии. Он старается совершенно ни о чем не думать, и кончает, думая о вещах, в корне неправильных. Один год, один месяц, одиннадцать дней. Он перестает дышать, и отмахивается от слепящей ненависти к самому себе, стоит ей только проснуться. Поднимается. Принимает холодный душ. И даже получает пару часов милосердного сна без сновидений. *** Бывают ночи, когда все просто повторяется. Словно смотришь старую пленку. Полную царапин и изъянов, черно-белую. За ней не скрываются никакие эмоции, нет никакого тайного смысла. Просто повторение факта. Безмолвное напоминание. Которое опустошает до дна. Он не знает, что лучше – ночи, когда он чувствует всё, или ночи, когда он не чувствует ровным счетом ничего.

Тави: *** – Ты чертов больной сукин сын, ты в курсе? – Я?! Я, по крайней мере, не мечтаю, пока дрочу, о том, чтоб меня трахнул какой-то сдохший мужик. Он смотрит Клоду в лицо, руки сжимаются в кулаки. Клод не шелохнется, просто наблюдает за ним, приподняв бровь в притворном любопытстве. – В чем дело? Что, Сандра тебя уже не удовлетворяет? Тебе бы чего-то с мертвечинкой, да? Любопытная у тебя половая жизнь, приятель. Глаза застилает гнев, и он впечатывает Клода в стену. – Только попробуй еще раз ее упомянуть. Взгляд Клода скользит вниз и обратно, отстраненный и невозмутимый. – Как же с тобой сложно, дружище. Сложно. Боже, да у него есть полное право на то, чтобы с ним было сложно. С него хватит. Это все еще его здравый рассудок, и неважно, как мало его связывает с реальностью. Ему стоит установить над ним хоть какой-то контроль. Он отпускает. Замахивается – И ударяет по воздуху. Дышать. Дышать! Он в камере – в камере Компании – а Клод находится по ту сторону стекла, на лице – ничего не выражающая хмурость. – Так не пойдет, – говорит он. – Тебе нужна передышка. Он исчезает – И гаснут лампы. – Нет, – бормочет он ошеломленно. – Клод. КЛОД! Глаза все никак не приспособятся к темноте – она какая-то густая, словно черный туман. Дыхание учащается... Да нет же, это абсурд. Это несерьезно. Едва ли он в том возрасте, когда стоит бояться темноты. И все же он ничего не может поделать, чтобы остановить нарастающий ужас, холодный пот и лихорадочное сердцебиение... Ему не выбраться. Он стучит по стеклу, пытаясь разбить его, достучаться до кого-нибудь – да до кого угодно. Ничего. Он кричит и кричит, но в ответ не получает ничего, кроме оглушительного эхо. И вот он уже не может кричать: связки сорваны, костяшки саднят – все стерто в кровь. Он оседает на колени – дрожа, существуя от одного вздоха до другого, поддавшись слепой удушающей панике. Проходят несколько жизней. В какой-то момент у него возникает вялый интерес – действительно ли это вечность, или просто один безмерно растянутый миг? А затем на его плечо ложится ладонь, и все прекращается. Он сосредотачивается на прикосновении, потому что единственное, что у него есть. – Ну что, теперь будешь хорошим мальчиком? Ему требуется какое-то время, чтобы просто понять вопрос. Он кивает, слабо и невнятно. Клод присаживается рядом. – Хватит уже быть таким большим ребенком. – Он кивает на дверь. – Она ведь даже не заперта. Он поднимается, чувствуя себя так, словно только что несколько раз подряд умер. Два года, три месяца... ...восемнадцать дней. Что ж, если у него случится нервный срыв, уж пусть лучше во сне. И ему все же удается найти во всем этот ободряющий момент. Хуже уже не будет. *** – Как ты это делаешь? Он устал, так устал. Вопрос не имеет смысла, он и без того это знает. И прозвучало это, в лучшем случае, просто жалко. Но поддержание собственного достоинства сейчас – отнюдь не первостепенная задача. – Да ничего я не делаю. Это все ты. – Я, – он балансирует на грани между оцепенением и невозмутимостью. – Кажется, у тебя проблемы, приятель. – Кто бы говорил. – Моя проблема, единственная – это ты, Беннет. Он качает головой. Это просто... – Это что? Месть? – Месть?! – тон Клода не оставляет никаких сомнений в том, насколько подобная мысль абсурдна. – Слушай, ты что, действительно считаешь, что изводить тебя – это мое представление о мести? Плохо ты, однако, обо мне думаешь, дружище. Я куда более изобретателен. Как я уже сказал – это твои проблемы. Я тут не по собственной прихоти. – Тогда зачем ты здесь? – Да ты просто какой-то гигант мысли! Ты ни разу не просил меня уйти! Ему хочется сказать, что это – чушь, но он останавливается, потому что понимает... Клод прав. Почему он не прогнал его? – Хочешь, чтоб я ушел – просто скажи, и я исчезну, – продолжает Клод. – Никаких ночных кошмаров. Можешь продолжать смотреть сладкие сны о невероятных чудесах бумажного бизнеса, мне все равно. Тебе этого хочется? Он закрывает глаза – не для того, чтобы подумать, а просто чтобы подготовить себя к принятию того ответа, который вертится на языке. – Нет. Печальное свидетельство того, насколько перевернулась с ног на голову его жизнь – тот факт, что он отчаянно цепляется за общество привидения с садистскими замашками. Просто потому, что это лучше, чем ничего. – Взгляни на все это по-другому: может, я не пытаюсь довести тебя до сумасшествия, – Клод позволяет себе полную напряжения паузу, демонстрируя ему одну из своих самых широких улыбок. – Может, я просто пытаюсь этого сумасшествия не допустить? Клод исчезает, прежде чем он в до конца понимает, насколько жуткой кажется ему такая вероятность. И да, может быть, у него есть... проблемы. Но он менее чем заинтересован в перспективе обращения в психиатрическое отделение Компании. Два года, десять месяцев, двадцать пять дней. Существует много способов уволиться из «Приматек». Иногда... Иногда ему кажется, что Клод выбрал самый простой из них. *** Забавная штука – память. Слишком человечная по всем статьям – легко искажается временем и неправильным восприятием. Принятием желаемого за действительное. Детали исчезают, и события беспорядочно смазываются – до тех пор, пока не потеряют всякую значимость. Или до тех пор, пока их полностью не сотрут, словно и не было. Его память несовершенна. Но тут... тут он помнит все в мельчайших подробностях. В спину дует ветер, и от этого ненавязчивого, безмятежного присутствия природы куда-то деваются все силы. Здесь тихо. Всегда было тихо. Идиллия, в каком-то роде. Этому месту стоило бы быть чем угодно, кроме. Но, может, в этом-то и коллизия, контраст, подчеркивающий боль. У него нет могилы, на которую можно было бы приходить. Еще один положительный момент. Он повидал множество феноменальных личностей, но вот экзорцистов среди них не встречалось. Он проводит рукой по перилам. Ничего особенного. Просто прохладный металл. Все, что у него есть – это память. Это все, чем он обязан Клоду. Он помнит первый выстрел. Помнит шок – ведь он сам не верил в то, что способен это сделать... пока не сделал. Он помнит тот миг: сжатый и полный гнева, но лишь искусственного. Он помнит, как все остальное случилось под влиянием секундной вспышки, словно запрограммированный автопилот – не оставляя ему шансов задуматься, потому что если бы он смог... Неважно. Он помнит, как исчезал Клод. Три года. Такая вот годовщина. Он стоит там еще на полчаса, прежде чем поехать домой. По пути он убеждает себя в том, что туман в глазах – это просто результат большого количества пыли в воздухе. В такие дни он ненавидит Техас. *** – Выходит, я стою всего двух сотен? – Хмм? – безо всякого интереса протягивает Клод. – В категории «Величайшие злодеи». – Ну, я полагаю, что Гитлер достоин чести занять первое место – геноцид и все такое. Ну и Томпсон тоже изрядный ублюдок. – Премного тебе благодарен. – Да не за что. «Jeopardy» в разгаре – теперь, вполне вероятно, это его самая нелюбимая программа. Он бросает взгляд на Клода, который крайне занят экспериментами со степенью видимости своих пальцев. Судя по всему, даже привидениям порой бывает скучно. – Ты не уходишь, – констатирует он. – И, если уж мы застряли тут вместе, то нам надо постараться ладить друг с другом. – Ладить, – недоверчиво повторяет Клод. – Ты, чтоб тебя, застрелил меня, приятель. Каким, скажи мне, образом в твоем мелком искаженном мировоззрении слово «ладить» сюда вписывается? – У тебя нет выбора, – просто отвечает он. Клод в ответ непривычно долго молчит. – Твоя взяла, – наконец признает он. – Вероятно, ты все же стоишь больше, чем две сотни. Он улыбается, вновь поворачиваясь к экрану. Наконец он достиг хоть чего-то. Не внутреннего спокойствия, но, может быть... перемирия с самим собой. Три года, пять месяцев, двадцать дней. Клод уходит, но в воздухе повисает вопрос. «Ваши ставки?»


Тави: *** Бывают вечера, когда они просто... разговаривают. О чем угодно. О событиях в мире. О последних заданиях. О Клэр. О философском смысле сыра. Как в былые времена, почти что. Но самое странное в том, что это кажется, за неимением лучшего определения, нормальным. Конечно, нормальность всего этого довольно спорна, но он уже давным-давно понял, что нормальность – не более чем прикрытие. Тщательно выстроенная иллюзия. Даже иллюзии на что-то годятся. Они помогают прикрывать ложь, и, что куда полезнее, маскируют правду. А правда пока не относится к тому разряду вещей, которые он готов выставить на всеобщее обозрение. *** – Симпатичные очки. Почему-то он сомневается в том, что Клод считает это искренним комплиментом. – Клэр выбрала. – Надо же. Должно быть, изрядно ты ее достал. – Она знает, что делает. – Ну, мне кажется, они тебе подходят. Он вздыхает: – Спасибо. – Раз уж зашла речь... как Клэр поживает? – Раз уж зашла речь, у нее все хорошо. – Ничего особенного? Она его любимая дочь. Разумеется, она особенная. Но, очевидно, это не то, о чем спрашивает Клод. – Она нормальная. – Пока. Он не находит, что на это ответить, и просто смотрит в сторону, надеясь, что Клод и так все поймет. Зная, что, конечно, ничего он не поймет. – Любишь ее? Он ненавидит этот вопрос. Потому что – да, он ее действительно любит. Больше всего на свете. Но он не может ему об этом сказать. Поэтому Клод исчезает, не дождавшись ответа. Подняв голову с плоской диванной подушки, он осознает, что уже довольно давно на него пристально смотрит Гаитянин. Пять лет, семь месяцев и двенадцать дней. Какое-то мгновение он пребывает в шоке от осознания того, что молодой человек видит всю его душу как на ладони. Если так, то ему его даже несколько жаль. Должно быть, не самое приятное зрелище. *** – Ты действительно умер? – Как ты ожидаешь, чтобы я ответил на этот вопрос? Твоя логика тебя подводит. – Предпочел бы, чтобы мою логику не критиковали привидения. Если он действительно привидение. – А сейчас ты ведешь себя просто как полный предрассудков козел. Кстати – мне казалось, ты не веришь в привидения. – Клод, мы начинаем ходить кругами. Он думает, кем еще может оказаться Клод, если не привидением. Не то, чтобы ему не хватало правдоподобных версий. Иллюзия, манипуляции через сновидения – все выдерживающие критику варианты, связанные с родом его деятельности. – Развлекаешься, оценивая свои теории конспирации? – Я так понимаю, ты теперь умеешь читать мои мысли? – Я просто знаю тебя, друг, – возражает Клод. – А ты никогда особенно не верил в Бритву Оккама, так? – Бритва Оккама неприменима к привидениям. – Опять ты за свое. Я уже начинаю думать, что у тебя есть что-то против привидений как таковых. И вообще, какая тебе разница, мертв я или нет? – Большая разница. – Но это не меняет того, что ты сделал. Нет, не меняет. – Это нельзя изменить. – Так какая тебе, к чертям, разница? Пять лет, четыре месяца, восемнадцать дней. Кажется, он столкнулся с невидимым человеком Шрёдингера. *** Производственные несчастные случаи довольно часто случаются на бумажной фабрике «Приматек». Все чаще с летальным исходом. Даже когда на твоей стороне знания и опыт, достаточно одного неверного шага, крохотной ошибки – и мир обращается в сплошную агонию, а земля стремительно уходит из-под ног. Он лежит на полу – в мыслях неотвратимо проносится что-то про «поскользнулся и упал». И, разумеется, это именно тот момент, который Клод выбирает для появления. – Будешь конвоировать меня в ад? – Драматизируешь, не находишь? Я что, похож на какого-то там духа-проводника? Нет, совсем не похож – не хватает ореола просвещенности и блаженности. Но в последнее время вещи так редко являются тем, чем кажутся. Клод опускается рядом на корточки и внимательно его осматривает. – Ты не умрешь. Не хотелось бы показаться скептиком, но... ему кажется, что очень даже умрет. – Откуда тебе знать? – Свои источники. Сквозь боль он все же выдавливает из себя грубый лающий смех. – Чушь собачья. Должно быть, не самый красноречивый и вежливый из ответов, но что толку от вежливости, когда умираешь. Это легко можно списать на его разыгравшееся воображение, но Клод на самом деле выглядит озадаченным, а может, даже встревоженным. – Просто пытаюсь быть оптимистом. – Если ты пытаешься быть оптимистом, то, должно быть, правда, дело – дрянь. Выражение лица Клода становится и вовсе тоскливым. – Ты не можешь умереть, тупой ты ублюдок. Ты нужен Клэр. – Знаю. – Вот поэтому ты и не умрешь, – утверждает Клод, что, само собой, должно сделать это разумеющимся фактом. Но он прав. Он не может умереть. Не сейчас. – Ладно. Пять лет, девять месяцев, двадцать три дня. Он приходит в себя в больничном отделении – на этом свете, пусть и полном боли. Может быть, у Клода действительно есть свои источники информации. Или, что скорее, ему просто очень повезло. *** – «Крайне раздражающие привидения» за двести долларов. – Я что, стою всего две сотни? – Погоди, но есть ведь еще Каспер. И Патрик Суэйзи. Они на первых местах, – он удостаивает Клода короткого взгляда, прежде чем снова вернуться к телешоу. – Я думаю, ты где-то на одном уровне с Битлджусом. – Мне бы тебя за это ударить... – Да пожалуйста, – снисходительно отвечает он. Клод его не бьет. Вместо этого они проводят несколько минут в относительной тишине, согреваемой той сюрреалистичной атмосферой, которую создает телевизор. – Как Клэр? Снова этот вопрос. Раньше он его беспокоил – просто с ума сводил, сказать по правде. Но больше он не может его избегать. – Ее взяли в команду поддержки, – он делает паузу, чтобы вдохнуть. – И еще она может регенерировать. Со стороны Клода красноречиво отсутствует какая-либо реакция. Однако скорость, с которой он приходит в себя, заслуживает уважения. – Спонтанная регенерация, ха? Что ж, это в порядке вещей, ведь каждая... – Клод. У него нет сил на остроты. – Ясно. Собираешься ее сдать? – спрашивает Клод, к несчастью, настроенный продолжить эту беседу. Он только сейчас понимает, каким до смешного простым окажется его ответ. – Нет. – Нарушение священных правил Компании. Никогда не думал, что когда-нибудь стану этому свидетелем. – Ну, не знаю, – он устало улыбается. – Мне кажется, мы их как-то раз изрядно нарушили. Клод, тем не менее, остается совершенно серьезным, и от этого он непроизвольно начинает нервничать. – В этом-то и дело, приятель, – говорит он. – Точка невозвращения и все такое. Это значит, что с этого момента ты не сможешь вернуться. Он слабо кивает в ответ. Сердце стучит слишком быстро, слишком громко – но голос остается холодным и сдержанным. – Я постараюсь. В конце концов, у него нет выбора. Шесть лет, семь месяцев, двадцать один день. Во весь экран светиться вопрос, безмолвный и бесконечный. «Ваши ставки?» Но вопрос уже давно не о всеобщем благе. Он забыл, что такое всеобщее благо. Или, может быть, ему просто стало безразлично. Теперь он знает ответ. Он поставит столько, сколько будет необходимо.

Тави: *** День выдался тяжелый. Когда вокруг сплошь кризисные ситуации, а теперь и вовсе приближается конец света, требуется какое-то время, чтобы полностью осознать новости. Клод жив. Сукин сын! Он не знает, что должен чувствовать. Что должен делать. Ему смеяться или плакать – или делать и то и другое одновременно? Но ничего подобного он не делает. Он не может себе этого позволить. Мир вокруг рушится, и не только фигурально выражаясь. Так что он делает то, что делает всегда. Он как обычно играет в бизнес, и позволяет сочетанию оцепенения и кинетической энергии подхватить себя. Он говорит себе, что у него это отлично выходит. Что все под контролем. Клод был прав. Он действительно не умеет врать. *** – Ты не умер. Он не знает, обвинение ли это или выражение облегчения, или простая констатация факта. Лже-Клод просто фыркает, не особенно обеспокоенный подобным разоблачением. – И, полагаю, мне стоит за это извиниться? Он качает головой, находя это совершенно неуместным. – Почему ты все еще здесь? Ты не можешь быть такой сволочью. – Я бы не стал недооценивать то, какой сволочью я могу быть, Беннет. – Даже и не пытался. И, подстава это или нет, ему необходимо кое-что узнать. – Сними рубашку. – Что?! Впервые ему удалось вызвать у него шок. Крохотная, но нелишняя победа. – Снимай рубашку, – спокойно повторяет он. – Ты – грязный ублюдок, ты в курсе? – В курсе. Клод уступает, стаскивает с себя рубашку, демонстрируя голую грудь. Шрамы уродливы, гротескны, они обвиняют – Но это больше не открытые раны. Больше не открытые раны. Он кивает, удостоверившись, и отступает. – Ты никогда не был настоящим. – Я никогда не утверждал обратного. А это значит, что он всегда контролировал ситуацию. – Это все? – спрашивает он. – Уходишь? – Пока нет. – Почему? – Есть у нас с тобой еще одно незаконченное дело. Семь лет, один месяц, двадцать восемь дней. Он делает шаг вперед и целует Клода. – Что это, черт тебя дери? – Незаконченное дело. – На твоем месте я бы не пытался провернуть это с настоящим мною, дружище. Он не знает, чем все это кончится. Но знает, что конец уже очень близок. *** Он наконец-то все понял. Ритуал, экзорцизм. Недостающий фрагмент. Погода в точности такая же, как тогда, и это медленно и неоспоримо подтверждает символизм. Он помнит то самое место. Едва ли он стал верить в провидение, да и вряд ли когда-нибудь станет, но все выглядит так... словно было предрешено. Только вот от этого не легче. И боль от этого не перестает быть болью, когда сквозь него проходит пуля. Вот оно – прощание. Клэр плачет, и он хочет потянуться к ней – обнять ее и сказать, что все будет хорошо, что они скоро снова увидят друг друга – но не может заставить себя лгать ей, больше не может, не может после всего этого и... он ее уже даже почти не слышит. Только эхо. Мир лишается звуков, его застилает черно-белая пелена, смягчая боль. Все становится таким далеким. Лба касается рука. Ему всегда хотелось узнать, на что это будет похоже, и сейчас ему представился такой шанс. Конечно, он этого не вспомнит. Как жаль, что люди – всего лишь скопище их собственных воспоминаний. Что все сводится к разрозненным мгновениям, которые друг с другом скрепляет неверный клей времени. А это мгновение сейчас исчезнет. Мир снова стал простой картинкой в черно-белых тонах. Он сидит на переднем сидении автомобиля. По радио играет Creedence, и жизнь – лучше некуда. Someone told me long ago There's a calm before the storm I know It’s been comin’ for some time* Клод постукивает пальцем по ободу руля в ритм песне, иногда украдкой глядя на него. Они не разговаривают, но нет ни напряжения, ни укоров – просто дружеское молчание. Но как бы сильно он не наслаждался уютной тишиной, им стоит разобраться с делами. – Тебе ведь нужна помощь, – начинает он. – Так ведь? – Нет то, чтобы мне. В этом он не особенно уверен. Но принимает решение не продолжать этот разговор, потому что совершенно ясно, что Клод в его голове такой же упрямый осел, как и Клод настоящий. К слову, раз уж зашел разговор об упрямых ослах. – Ты был прав. Клод оборачивается, пристально разглядывая его какое-то мгновение, прежде чем дать ему подзатыльник. Он сдерживает инстинктивное «Ох», которое так и рвется составить компанию этому жесту. В прошлый раз, когда он был подвержен такого рода обращению, он звался «парнем», и тогда он, в общем-то, тоже не был от это в восторге. – И к чему это? – К тому, что эта мысль пробивалась сквозь твой толстый лоб семь чертовых лет. – Семь лет, два месяца и один день, – поправляет он. Конечно, положение от этого лучше не станет, разве что расставить все точки над i... Клод фыркает. – Все тот же занудный ублюдок. – Ты же не думал, что тут я изменюсь, правда? – Я никогда и хотел, чтоб ты изменился. Хотел, чтоб ты просто завел себе мозг, сердце и пару яиц. Он удерживается от того, чтобы не закатить глаза, услышав такое, поэтому смотрит на дорогу, дабы удостовериться, что она, собственно, не сделана из чего-то, хоть отдаленно напоминающего желтый кирпич. – Я так понимаю, ты собираешься вернуться домой? – Что? – Ну, так как я уже исполняю большую часть ролей, тебе остается быть разве что Дороти в этой связи, разве нет? – рассуждает он. Клод беспокойно качает головой. – Как всегда ищешь слишком много смысла. – Разумеется. Клод намеренно игнорирует его, и он приходит к заключению, что наступила пора сменить тему. – А что ты делал? – ему кажется, что он знает ответ на этот вопрос, но ему необходимо это услышать. – Все это время? – Составлял тебе компанию, чертов идиот. Подумал, что тебе нужно будет с кем-то болтать. Бритва Оккама. Или, по крайней мере, представление Клода о ней. – Спасибо. Клод просто кивает, тихо фыркая. Он смотрит на пейзажи, неспешно плывущие за окном автомобиля. Снова оборачивается к Клоду. – Что мне делать? – Ты уже большой мальчик, Беннет. Решай сам. Что ж, вряд ли ему стоило ожидать более воодушевляющего ответа. Где-то на задворках сознания теплится мысль о том, что у него был некий план. Но сейчас все это так далеко. Ему кажется, что ответ на все вопросы, свалившиеся на него в последнее время, – единственный оставшийся ответ – «Я не знаю». А именно этот ответ ему всегда крайне не нравился. Клод хлопает его по колену, вероятно, заметив его озадаченность. – Постарайся приземляться на свои две. Или хотя бы на все четыре. И береги Клэр. Вот и все, что от тебя требуется. Он кивает. Он так и сделает, чего бы ему это не стоило. Но это не единственная его задача. – Я найду тебя. – Это что, угроза? – Это обещание. – Удачи, – говорит Клод, и звучит это так, словно он и вправду ему этого желает. – Только не надейся, что мое материальное воплощение будем таким же милым и обходительным как я. – О, это обнадеживает. – Все для вас, друг мой. Они едут – и это равно может длиться секунды, дни, годы... Ему не хочется, чтобы это кончалось. I want to know, have you ever seen the rain I want to know, have you ever seen the rain Comin' down on a sunny day? Но песня умолкает, и машина тормозит. Они выходят, подходят к месту. Он становится на колени – так менее суетно, так практичнее. Казалось бы, он всегда был здесь, и всегда этого ждал. У него больше нет никаких отговорок, да и желания их искать – тоже. В лоб врезается ствол пистолета, прохладный и жесткий. В нем есть даже что-то дружелюбное. – Это конец? – Только начало, дружище. Остался только один открытый вопрос. – Прости меня. Это все неправда, – но настолько похоже на правду, насколько это только возможно. Он не кривит душой, и больше ему сказать нечего. – Поздновато. Губы Клода кривятся в полуулыбке. – Но ведь это начало. Он подается навстречу, принимая холодную ласку смертельного металла. Простая логика: если проблема таится в дуле пистолета, то и решение придет оттуда же. Он делает глубокий вдох, вбирая в легкие все это. Делает попытку изобразить улыбку. Это прощание. Он слышит выстрел – звук такой знакомый, такой близкий. Он чувствует, как пуля врезается в кожу, прорывается сквозь череп, заходя все глубже... Семь лет, два месяца, один день. Что до этого конкретного мгновения... – он свободен. ________ *Давным-давно мне кто-то сказал, Что перед бурей всегда бывает затишье. Я знаю - сейчас как раз оно и есть. Скажи, ты когда-нибудь видел Как солнечным днем идет дождь? "Have you ever seen the rain", Creedence Clearwater Revival

Ружь: Тави о боже мой... спасибо Вам за перевод. он просто восхитителен. прекрасный фик, прекрасный перевод и пейринг вот уж и неожидала что Беннета вообще с кем-то сослэшат. просто огромное Вам спасибо еще раз! я надеюсь, что это Ваш не последний перевод по Героям)

Тави: Ружь, я очень рада, что Вам понравилось. :) Вообще впервые что-то здесь выкладываю, поэтому несколько страшновато было. ;) Беннета еще частенько слэшат с Мохиндером, как ни странно. Но Клод вне конкуренции, само собой. :) Это вообще практически канон. Я тоже надеюсь, что что-нибудь еще осилю. :) Есть у меня, например, большая светлая мечта о большом светлом фике Мэтт/Мохиндер... 8)

Ружь: Тави Тави пишет: Вообще впервые что-то здесь выкладываю, поэтому несколько страшновато было. ;) ну с отличным почином Вас!) Тави пишет: Беннета еще частенько слэшат с Мохиндером, как ни странно. Но Клод вне конкуренции, само собой. :) Это вообще практически канон. насчет Клода и Беннета полностью согласна хотя конечно же мне сложно все еще представить Беннета в слэше, но Ваш фик похоже начал ломать мои убеждения) в общем, пора знакомиться мне с англоязычнм фэндомом Героев) Беннет и Мохиндер?:Р не знаю, что-то как-то... Тави пишет: Я тоже надеюсь, что что-нибудь еще осилю. :) Есть у меня, например, большая светлая мечта о большом светлом фике Мэтт/Мохиндер... 8) надеюсь что Вы осилите я буду ждать с огромным нетерпением!

Тави: Ружь пишет: в общем, пора знакомиться мне с англоязычнм фэндомом Героев О да, это мощная вещь - этот их англоязычный фандом. :) Как жаль, что у нас с русским дела обстоят ну совсем никак... Беннет и Мохиндер?:Р не знаю, что-то как-то... Второй сезон, в общем, дает массу поводов подумать на этот счет. Впрочем, я от этой пары все равно не в восторге. ) К слову, а Вы сами чего-нибудь черкнуть на героическую тему не хотели бы? :))

Ружь: Тави пишет: да, это мощная вещь - этот их англоязычный фандом. :) Как жаль, что у нас с русским дела обстоят ну совсем никак... Тави знаете, я думаю, что может народ хоть чуток да подтянется. хотя бы когда Героев покажут по СТС. этот канал вроде собирался их показывать. Тави пишет: Второй сезон, в общем, дает массу поводов подумать на этот счет. Впрочем, я от этой пары все равно не в восторге. ) ну, я надеюсь посмотреть его, когда обзаведусь анлимом в декабре) а к слову сказать почему Вы от этой пары не в восторге?) любопытно) Тави пишет: К слову, а Вы сами чего-нибудь черкнуть на героическую тему не хотели бы? :)) ну, вообще-то очень хотелось бы, да бууд ждать вдохновения

Тави: Ружь пишет: хотя бы когда Героев покажут по СТС. этот канал вроде собирался их показывать. Вроде да... Будем надеяться. ) а к слову сказать почему Вы от этой пары не в восторге?) Ну, не знаю. Чистого фактажа - "состоял, привлекался, сотрудничал" мне как-то не хватает, чтоб поверить в пейринг. Надо что-то еще. А такого надрыва и эмоционально-отношенческой базы как с Клодом я для этого пейринга не вижу. С Мохиндером другие товарищи неплохо смотрятся. Тот же Сайлер. :) Но по итогам отсмотренных серий второго сезона я все же голосую за то, чтобы оставить его Мэтту. :)) Ибо два мужика, живущих вместе и воспитывающих одного ребенка - это, как бы, даже не обсуждается. :))) ну, вообще-то очень хотелось бы, да бууд ждать вдохновения Давайте-давайте!!! Я тоже буду ждать вашего вдохновения. ;)

Ружь: Тави пишет: Ну, не знаю. Чистого фактажа - "состоял, привлекался, сотрудничал" мне как-то не хватает, чтоб поверить в пейринг. Надо что-то еще. А такого надрыва и эмоционально-отношенческой базы как с Клодам я для этого пейринга не вижу. Тави кстати да. сезон не видела пока, но соглашусь с Вами) Мохиндером другие товарищи неплохо смотрятся. Тот же Сайлер ой нееет))) для меня отчего-то железобетонный ОТП это Сайлер и Питер) ну вот так вот. хотя с Мохиндером Сайлера я тоже не исключаю. у нас тут лежит в среиальном фесте перевод про эту троицу. не читали?) Давайте-давайте!!! Я тоже буду ждать вашего вдохновения. ;) эммм, спасибо

Тави: Читала. Не то, чтобы очень понравилось, но сам факт наличия этого фика уже радует. :) В приципе, больше я на русском по героям ничего и не видела... На дневниках ни у кого ничего такого нет, случаем? Кстати, про фест. Фик "Smokers outside the hospital doors" - это же Ваших рук дело? :)) Хочу сказать, что это был первый фик по СПН, который я вообще прочла. К тому я тогда еще не то, чтобы сериал не смотрела, но даже не представляла, как ребята выглядят. :)) Понравился, очень. :)

Ружь: Тави пишет: В приципе, больше я на русском по героям ничего и не видела... На дневниках ни у кого ничего такого нет, случаем? Тави ох чего не знаю - того не знаю=/ мне пожалуй только клипы пару раз попались а Вы тоже на дневниках бываете ? =) Тави пишет: Кстати, про фест. Фик "Smokers outside the hospital doors" - это же Ваших рук дело? :)) Хочу сказать, что это был первый фик по СПН, который я вообще прочла. К тому я тогда еще не то, чтобы сериал не смотрела, но даже не представляла, как ребята выглядят. :)) Понравился, очень. :) спасибо Вам большое...Вы меня,признаюсь, смутили

Тави: На дневниках - очччччень даже. :) Что до Героев там.... кроме трех бестолковых сообществ ничего не наблюдаю. Да, люди увлекаются. Но как-то так... пассивно, гхм...

lilith20godrich: Тави Хороший фик и хороший перевод, д и вообще приятно видеть работы по этому фандому. А работы с Сайлером будет видеть еще приятнее *тонкий намек*

Тави: lilith20godrich Спасибо большое. :) Рада, что понравилось! ;) Намек понял. ;))



полная версия страницы